127

О лаптю курё, по куряти гусе^[81]

Жыла-была вдова и отправилась, пошла. Шла, шла и нашла лапоть (лапоть). Пришла на ноцьлёг, даваэтця: «Пуститя-ко ночевать, куды моэго лапотька клась?» — «Клай под лавку». — «Нет, вишь мой лопотько живет не под лавкой, а с куряткамы». Ну, поутру встала: «Гди-то моо курятко?» — «Што ты, скаже, дура, старуха! видь у тебя, скаже, лопотько было». — «Нет, у мня было курятко. Не отдайте, так пойду к воэводы судитьця». Ну отдали да пошла. Шла, шла, опеть вецер приходит, опеть на ноцьлег. «Пуститя-ко ночевать». — «Ну, начуй, ноцьлегу с собой не нося, ночуй». — «Пуститя-ко моого курятка ночевать. Куды моого курятка клась?» — «А клай с курятками». — «Нет, моэ курятко живе с гусяткамы». — «Ну, клай с гусяткамы». Ну, там поутру встала, опеть походит. «А гди-то моо гусятко?» — «Што ты, дура, старуха, видь у тебя было курятко». — «Нет, у меня было гусятко, отдайтя гусятко, а нет так пойду к воэводы судитьця». — «А оберай, лишей с тобой, гусятко, так гусятко». Ну, и взяла гусятко, да отправилась, пошла. Ну, идёть опеть, день ко вёцеру, и на ночлег опеть приходит. «Пуститя-тко нацевать». — «А начюй ладно, нацлегу с собой не нося». — «Ну, куды-то моого гусятка клась?» — «А клай с гусяткамы», — «Нет, моо гусятко жыве с борашкамы». — «А клай с борашкамы». Ну, с борашкамы и клала. Ну, ноць проспала, опеть отправляэтця поутру. «Гди то мой борашок?» — «Што ты, дура, старуха, у тебя видь был гусятко». — «Нет, у мня был борашок, отдайтя. Не отдайте, так пойду к воэводы судитьця». — «Ну, оберай, лиший с тобой, цёрт с тобой, оберай». Ну, и взяла борашка да и отправилась. Опеть идет с борашком. Вецер приходит, што и ночевать. Приходит на ноцлег. «Пуститя-тко ночевать». — «Ну, начюй, ночлегу с собой не нося». — «Куды-то моого борашко клась?» — «А клай с борашкамы». — «Нет, мой борашко живе с бычкамы». — «Ну клай же с бьгч-камы». Ну, поутру встала, опеть и спрашиваэ бычка. «Гди-то мой бычёк?» — «Што ты, старуха, видь у тебе был борашок?» — «Нет, у мне был быцёк, отдайтя быцька моого». — «Ну, оберай, лиший с тобой, што же делать». Ну, и взяла бычька, отправилась там. Нажила там всю упряжку бычьку, хомут и дугу и там узду да всё и дровёноцьки маленьки, ну и поехала, ну и запела: «Поехала баба по горам, по горам по всим сторонам, нюхни быцёк, полевой казачек». Идет заэць. «Пуститя-тко меня на говенный вяз». Ну, и сел заэчь и поехали, ну и запела: «Шла баба путём, нашла баба лапоть, по лаптю курё, по куряти гусе, по гусяти боран, по борани быцёк, полёвоё казацёк». Идет лиса. «Пуститя-ко меня хоть на задний копылець». — «А сядь, вялый цёрт». Ну, и сел и поехали. Ну и запела: «Шла баба путём, нашла баба лапоть... полевой хвостицёк». Ну сицяс иде волк. «Пуститя-тко меня хошь куды-нибудь тут-жа». — «Ну, сядь, вялый цёрт». Ну, и поехали.

Идёт медведь: «Пуститя-ко меня тут-жа куды-нибыдь». — «А сядь глиньцёк» (?). Ну, и поехали. Ехали, ехали, заверка сорвалась в дровнях, вицей оглобли привертывають и оглобля ломилась. «Подь-ко, заэць, выруби оглоблю». Ну, заэць сходил, вырубил вицьку, не годитьця. Старуха и говорит: «Ну, вялый чёрт, какую принёс оглоблю. Подько, лиса, сходи». Лиса сходила, опеть не по ндраву принесла, тонку. «Подько, волк, сходи». Ну, волк сходил, принёс толсту, не годитьця. «Подько, медведь, сходи». Ну, медведь сходил и толсту, притолсту выворотил с коренья. «Не годитьця, толста, с корень-ямы вырвал деревину. Ну, снеси вас цёрт! Стойтя-тко, я сама схожу». Ну и сама сошла. Пришла, той порой да бычька угнали. Туды сюды покидалсь. Куды топерь, да так и... Оны взяли (медведь да волк, лиса, заэць), съели быцька, да кожу на колья росправили. Она тут заплакала.

128

Соломонида златоволосая и козел^[82]

Какой-то досюль был там жил купець, ездил он за море торговать, а жона осталась у его беременна и принесла, покамес он ездил, девушку по колен ножки в золоти, а по локот руки в серебри, на всякой волосиноцьки по скацёной жемцюженки. Ну, она в тую пору, покамес он торговал, жона и то родила ю. Он оттуль поехал было онно, торговал 12 караблей имения; ехал, ехал посерёд моря караблй и стали. Он говорит: «Хто меня держит?» А водянной говорит: «Я держу. Отдай кого дома не знаэшь». Думал, подумал: «Кого не знаю, всих знаю». — «Ну, возьми». И караблй спустил водянной; он и поехал в свою сторону. Домой приежжаэт: жена выходит стретать да эту дивицю за руку ведёт, Соломаниду-ту. Ну, он и задумал, што отдал дочерь, жоны и сказал: «Я дочерь отдал». Жили сколько времени там, под окно и приходит: «Ну, купець, отдай, кого отдал, мы приедем за дочькой к вам». Оны с жоной это слыша, под окном говорит так. Соломанида этого дела не знаат. На другу ночь легли спать и Соломанида легла, а отёць да мать всё обрали имение в доми и уехали с дому. Эта Соломанида прохватилась утром ранёшанько, выстала и нигде никого нет. Там в цюлан сходила да нигде ничого нету, в хлев пришла там один козёл. Ну, козлу в ноги и пала: «Козёл братець, козёл родимый, вези меня куды знаэшь». Козёл ей и говорит: «Ай же ты, Соломанида златоволосая, жила ты с батюшком да с матушкой, козла не знала да йись и пить не давала». Она опеть козлу в ноги: «Козёл братець, козёл родимый, сбереги меня, стереги, а вези куды знаэшь». Он ей и говорит: «Сыщы хомутишко и дровнишка, да свяжись в кубачу (соломянный тукач) и свалис на дровнишка». Ну... она взяла, дровнишка нашла и хомутишко, козла взяла и впрегла в дровни. Козёл ей и говорит: «Сходи в покоах, нет-ли щёти где-нибудь (а лён чешуть) да грёбеня, возьми с собой». Она завязалась в кубачу, на дровни свалилась. Ну, и за ей женихи едуть на стрету — стадо попалось. «Здрасвуй, козёл!» — «Здрасвуйтя, братьци». — «Далёко-ль ты, козёл, направился?» — «А царь вот собрал жалезишко, того да сего, отправил в кузницю». — «А што царь делат? А цариця што делаа?» — «Царь пиво варит да зелено курит, вас гостей в гости ждёт, а цариця то да другоо при-правляат, вас гостей ждёт». — «Што Соломанида златоволоса делаа?» — «Соломанида златоволоса по избы ходит, желты кудри чешет, вас гостей обжидаэт». — «Ну, прощай, козёл!» — «Прощайтя, братьци». Опеть стадо стретилось. «Здрасвуй, козёл!» — «Здрасвуйтя, братьци». — «Дожидаат ли нас царь в гости?» — «Оцень дожидаат». — «А цариця?» — «Приправляэтця». — «Прощай, козёл». — «Прощайтя, братьци». Ну, оны, далёко-ль близко, сколько-ль там шли места, козёл говорит: «Ставай, Соломанида, припади к земли брюшком, а послухай ушком, не идёт ли за намы погона». Она послухала, тут и есь. «Ну, кинь гребень. Стань лес тёмный, от небы до земли, от земли до нёба, от остока до запада, не пройти бы не проехать, ни конному, ни пешому, ни зверю пробегищу и не птици пролетищу». Ну, она взяла, кинула гребень. Вдруг стал лес тёмный. Ну, водянныи начали крыцать и не достали их тут, оны вперёд пошли! Оны там рубили да тюкали (рубили) этот лес; этот лес весь повалили; опеть за нима, догнали близко, тут и е. Ну, он опеть этот козёл слышит, што близко опеть, и говорит: «Ай же, да Соломанида златоволосая, кинь, возьми щеть назад себя, пусь станят лес и гора от неба до зени и от зени до неба, штобы ни зверю пробегищу и водянным ни проходу». Ну, она кинула щеть, стала гора и привелика, на горы лес тёмный и весьма ни проходу, проезду. Ну, водянныи там и остались. Ну, и пришли в ынно королесьво. Ну, и она стала промышлять, вышивать ковры, голову свою кормить и козла также. Ну, потом ёна присмотрела фатерку в поли, живёт старуха там старая, она к этой старухи выдавалась пожить. Сошьёт ковёр, да снесёт в рынок, продаст, да купит немножко шолку, да сиби хлеба, да и с козлом йидят. Козла корми, што сама ее, то и... тым и козла питаэт. Скуро сказка скажетця, а потихоньку дело деетця. Эты ковры там носила да продавала; купил ей ковёр прибогатый купець и видит, што она бедненька ходит скитаэтця, а сама очень красива, и замыслил он ю замуж взеть, а только не знаэ, где она живёт, и присмотрел. Она приходит в рынок, и он на ю смотрит, куды пойдёт. Взяла она хлеба немножко и щолку по надобью и отправилась в эту хизиньку в чысто поле, и он за ней вслед. Приходит за ней вслед и учал ю замуж звать и спрашива: «Как тебя зовуть?» Она говорит: «Меня зовуть Соломанидой». Ну, ёна замуж за него походит, а условие делаат: «Я йись, што и козёл йись». Он ей и говорит, што «козёл видь поганый, миня люди хорошо знають, так будет нихорошо». Ну, она и говорит: «Я так замуж не иду». Он в достали и согласился, што ю и взял замуж, а у ей хлеба, што в брюхи, платья, што на сиби, и одёжи никакой нету. Ну, он ю сокрутил, повеньцялись и сокрутил, она этого козла корми, гди сама, тут и козёл. Ну, она понеслась. Принесла мальцика, ну, а свёкор пошол бабки искать — попадаэтця Егибиха встрету. «Куды, старик, пошол?» — «Бабки искать». — «А возьми меня». — «А поди, старуха, всё ровно». Ну, она бабила младеньца, с ей в байну ходила, а эту Соломаниду туды к водянникам и отпустила, а свою дочерь на место. Эта Егибихина дочь стала жить и стала мужу говорить: «Иван-царевиць, сына несу, свинина мяса хочю». Ну, а этот мальцик, который у Соломаниды принесён, не живёт хорошо, вопит, а эта Егибихина дочь тешит его худо, а уж козла всё убить велит. Он ей и говорит: «Соломанида златоволосая, как я тибя замуж брал, то ты говорила, што я йись, то и козёл йись, а нынь козла не любишь и сына своого худо тешишь». Она опеть ему и говорит: «Сына несу, сырого мяса хочю, убей козла». Ну, ему што делать? Он взял, ножик наточил и пошол козла убивать. Пришол ему в хлев, х козлу. Козёл ему в ноги и пал: «Иван-царевиць, спусти миня на улицьку сходить, свежей водушки напитьця, а с белым светушком проститьця, то што ты меня и зарежешь». Он взял, спустил козла на берег. Козёл пришол к берегу и говорит: «Ой же ты, Соломанида златоволосая, сестрица моа родимая, есь ли тебе вольняя волюшка выйти с синего морюшка, со мной роспроститьця». Ну, эта Соломо-нида утушкой и подплыла, взяла это платье скинула, эты утушкины перья срыла, стала молодой молодицей, по-старому; слёзно, горько стала плакать. Ну, и поплакала да и роспростилась, она пошла своей чередой, а он взад. Он приходи поздо, резать его сегоднешнего дня некогда, до утра и оставил. Пало ему в голову сходить бы к этой бабушки, поспросить, што же эдак Соломонида козла велит убить. Ну, и приходи к бабушки: «Старушка бабушка, у меня, как я Соломаниду брал, так Соломанида говорила, што я йись, то и козёл йись, а нынь козла убить велит и сына своого не любит». Эта старушка и говорит ему: «Иван-царевиць, это не твоя Соломанида златоволосая, этой хоть волосы золотыи да набивныи, это Егибихина доци, а твоя Соломанида отпущена к водянникам». Он весьма заплакал, она говорит: «Не плачь, мы доступим, сходи в кузницю, скуй прут жалезный и скуй клещи крепкии и приходи ко мни». Ну, он сходил в кузницю, сковал прут железный и клещи крепкии, с кузници пошол, к бабушки и зашол. Бабушка ему наказыват: «Придёшь домой, станет тебя жена посылать: поди, муж, убей козла, — ты возьми козла, козёл, буде станет даватьця на берег, козла на берег и отпусти, возьми угольев горяцих в горшок большой и наклади, сам за козлом туды всед и поди. Кузёл как приклицет Соломаниду, Соломанида приплывёт к берегу, строэт с себя платья утицьи, по-старому и будет, ты возьми платья в горшок клади да и сожги на угольях. Оны, как стануть плакать с козлом, она щёвер (дурной дух от горения) и услышит и будет этых платьев искать. Ты сгреби ю, возьми клещьмы и прутом свищи, што можешь. Ну, она повёрнетця уж всякой тварью, што на свете есь, гадом, скакухой (лягухой), за тым повернетьця золотым веретешечьком, ты возьми, веретешецько переломи, пятку кинь назад, а щопотку наперёд, — назади стань золота гора, напереди стань молода жена, лучше старого и прежнего». Ну, он и пошол домой, опеть жена и учала его посылать, што убей козла, мяса хочю свинина горазно, сына несу, так... Он розсерделся в серьцах, хватил ножик, ну и пошол козла убивать. Приходит к ему в хлев, козёл опеть напал молитьця, в ноги пал: «Иван-царевиць, спусти меня на бережок сходить, свежей водушки напитьця, копытьцяв помыть, да с белым све-тушком проститьця». Ну, он взял, спустил козла на берег опеть и сам за козлом вслед, взял прут и клещи и горшок с угольямы с горячима. Приходи на берег за козлом. Козёл на берегу сидит и слёзно плацет и во слезах не видит хозяина. «Ай же ты, Соломанида златоволосая. Есь ли тебе вольняя волюшка выйти из синего морюшка, со мной роспроститьця, востры ножи наточены, зарезать хочуть». Эта Соломанида к бережку и приплыла утушкой, взяла, эты перья срыла с себя, схватились с козлом берёменем и умильне словамы прицитаат, болезно очень плачють. Ну, этот Иван-царевич проплакал, на их смотряци. Взял эту кожерину, перья-то эты бросил в огонь, и пошол щёвер, и это Соломанида и схватилась за кужерину, уцяла хватать, а и надеть нечего и почала по закустовью бегать, искать, взять нецего. Он взял, Иван-царевич, хватил ю клещамы крепкима, зажал крепко и почал прутом хлыстать железным. Так уж она всяко повёртывалась: зверями, медведями и какой твари на свети нет, так тым не повернулась, а то всим, повярнулась золотым веретешечком. Взял, золотоо веретешечько переломил через коленко, пятку кинул назад, а щопотку наперёд. «Назади стань золота гора, на переди стань молода жена лучше старого и прежняго». Она как поворотилась молодицей, так вдвойни стала лучше, што была. Ну, он взял их, домой повёл, козла и жону; эту Егибихину доцерь взял, привязал к тридевети жеребьцям необъежжанным да спустил в чисто поле; ю жаребьци розлягали, роспинали, по чисту полю розстреляли (ну, хоть ростаскали, хоть). Ну, тым дело и кончилось; а он с этой царевной стал жить и лучше старого, лучше прежнего, и козла стали кормить, ащё лучше наблюдать. Ну и всё.