120

Жена из могилы^[73]

Досюль играл молодець с девицей три года, и выдали эту дивицю за другого молодца, выдали в одну деревню, а за него не дали. Ёна жила замужем с ним три года. Потом сделалась она нездорова, стала у ней глотка больна; потом ю похоронили, ёна померла. Ёна жила в земли шесть недель, потом ёна в земли поправилась и выстала (с земли) ночью, и пришла к свому мужу. Ей там муж не пустил. Пришла она к отцу да к матери, и отець и мать ей в избу не спустили в ночное время. Пришла она к крёстной матери, и крёстна мать не спустила, и ёна опомнилась. «Пойду я к старопрежнему парочки, не пустит ли ён». И пришла она против окошка. Он сидит у окна, пишот, и ёна у него с окна подавалась в окно. Ён роботника розбудил и пошол за ней с тупорамы. Роботник, как увидал, и пошол назад домой; испужался, что съест, а ёна парочки старопрежней: «Мой парочка, возьми меня, я тебя не трону». Ён к ней пришол, ей обнял, и ёна сказала: «Ты меня горазно не прижимай, мои косточки належались». Ён ю взял в фатеру, замнул ю на сини в горницю и держал ю восемь недель там и не показывал никому, одевал и кормил. Потом пошли оны в церьков с этым парочкой. Пришли оны в церьков, и вси на ню смотрят, отець и мать, и муж, и крёстна. Мать говорит: «Это быдто моя дочька стоит». Вси оны переговариваются меж дудружком, и ёна услыхала, и вышли ёны из церьквы на крыльцо, отсюда матери она говорит: «Я ваша есь, помнитя, как я в такую-то ночь к вам ходила, вы меня не спустили. Потом я пришла к старопрежнему парочки, ён меня и взял, и кормил, и поил восемь недель, и одевал». И присудили ей: за старого мужа не дали ей назад, а с парочкой повенцяли, который взял её ночью. Тут моя сказка, тут моя повесть, дайте хлеба поисть, в городи я была, мёд пила, а рот кривый, а чашка с дырой, а в рот не попало.

121

Иван седьмой^[74]

Досюль брат да сестра жили. Сестра замуж вышла, а брат женился. У брата и стала жонка погуливать маленько. Сестра то и слышит, што невеска погуливат. Брат и приходит к сестры, а сестра и спрашиваэт: «Што, братець, каково с жонкой живёте?» Он скаже: «Хорошо живём, сестриця». — «Любит ли тебя жонка?» — «Любит, — говорит, — хорошо». — «Ах ты братець, — говорит, — как ты е молодой, ничего не знаэшь. У меня, — говорит, — как есь муж постарше тебя, так он болше знаэт. Вот я жила три года без мужа, а муж был в Питери и вот, — говорит, — я всё жила умом. Затопила байну; идёт детина такой хорошой, молодый, красивый. "Ах, я с эхтым дитиной соглашусь". Он прошол, мне ничего не сказал. Ну, я, говорит, с горя зашла в байну, взяла головню, ну, и головнёй и сунула в себя (шутя говорит). Ну, той ночи муж приехал, говорит. "А, — говорит, — жонка, у тебя на пригорки, што-то пахне?" Он узнал, вишь, сразу. Поди-ка, братець домой, ска, и скажи жены што "я в бурлаки отправляюся", а сам сюды приди ко мни». Ну, он шол домой и жоны скаже: «Я пойду в бурлаки». Так она, вишь, плаче по ём: «Ой, красно солнышко, куды походишь, как я стану жить без тебя». Ну, он к сестры пришол и ночовал у сестры три ноци, и потом сестра ему и наказыват: «Пошол домой. Скажи своей жоны: "Вот, как дивья людям, как у жонок есь два или три полюбовника, так и везди место есь, а я, — говорит, — ходил, ходил, как у моей жонки нету, нигди места нету"». А она скаже: «Ой, е мужик. Шесь е», — она ска. — «Ныне пойду уж, так место везди буде». Мужик и пошол с ызбы. Она бежит вслед еще: «Ой, мужик, забыла еще сёмого Ивана сказать».

122

Полесники разбойники^[75]

Досюльне время жил полесник один. Ну он жил с жоной и детмы. Потом он ловил пастямы мошников. Потом к нему стали розбойники ходить, он был этакой сильный, старик этот, их десеть человек было этых розбойников. Потом его жена этого-то атамана полюбила. Потом этот атаман говорит: «Хозяина твоего, — скае, — перевесть». Так он был этакой сильный, они спрашивают: «В какое время, — скае, — перевесть его надо?» Потом скае: «Надо байну натопить, испаритця он после байны, скае, и тогда меньше у него поры будет в то время». Потом он ушол на полесье. Она и байну ему сготовила к вецеру. Потом он сходил в байну, оны на него и напали артелью, оны уж приготовились днём. Потом его взяли, свезали артелью. Потом под лавкой клали его ноцью. Потом эта жена с этым атаманом спать пошла. Ну, а этых деветерых в особо место в байну положили спать. Потом он ноцью спит в фатере под лавкой, робята только в фатере. Потом он доцьки говорит: «Подай, — скае, — ножик с вороньця». — Доцька скае: «Нет, у меня новый татенька, мать бранитця будё». Потом он мальчика стал заставлять, так мальцик достать не может, руки не хватят. Отець говорит: «Возьми луцинку на пеци, возьми луцинкой, не можешь ли, скае». Потом он взял луцинку, начал в сторону и в другу, достал; ножик с воронця упал на зень, потом скае: «Не можешь ли как-нибудь веревок пересець». А верёвки новый, мальчик и пересек ножом верёвки. Потом, как руки вольны стали, он ноги сам сбавил (уже руки слободны стали, так...). Потом робяткам говорит: «Ну, лягте, — скае, — спать, спите ноне». Потом взял, лёг спать под лавку до утра опёть. Потом жона выстала утром, блины заводит пець, ну и видит: жона стряпну заводит новому мужу. Потом он говорит ей: «Жона, розвяжи, скае, меня», а она говорит: «Для меня хто дюж, скае, тот и муж». Потом она блинов напекла, стряпну наготовила, потом и приходит атаман, розбудила стряпну йисть. Потом приходит и спрашиваэт: «А, ну, что, скае, ты во сне видил, полесник?» Потом: «Видел я ночёсь: быдто полесовать ходил, потом, скае, мошника одного заловил снацяла, потом, скае, деветь мошников, скае, ходят и тых охвота заловить, ходят по бору», — скае. Потом ему сон росказал, потом этого атамана поймал, выстал с-под лавоцьки. «Теперь я сон тиби розсказал, вот я теперь этого мошника поймал его». И укокошил его тут же. Потом шол в байну, у них потолок был на одном дёреви, видишь ты, как-то. Потом пришол да взял и весь потолок съёкнул (сронил) на них, всих там задавил, и ни один не выстал. Потом пришол домой и тую жону начал теребить и доцерь, обых перевёл. Потом сынка взял и: «Полно, скае, мне полесовать, уйду я». И ушол. Только и было.

123

Чортов работник^[76]

Досюль жил молодець в бедности и пошол место искать. Ну, шол, шол, пришол к одной фатерки. Ну, заходит в фатерку, тут живёт одна вдова. Ну, «Стой, тётенька, — скае, — нельзя ли ночовать?» — «Ну, можно, — скае, — можно, голубчик, ночовать». Ну, потом ночовал, утром походит. «Так куда, скае, ты, добрый молодець, походишь?» — «Ну, а я, скае, похожу, место ищу, нельзя ли в пастухи или куда-нибудь придатця». Ну, а она говорит: «Наймись ко мни в пастухи». Ну, он нанялся к этой вдовы в пастухи, утром пошол с коровамы в лес. Ну, она и говорит: «Ну, пастушок, скае, по всему лесу гоняй, вот в эту ледину не гоняй». А он этот день и не согнал, а на другой день на эту ледину и пригнал коров. Пригнал коров, потом сел на клочёк (мягкий бугорок), потом вынял у него тут хлеба из кошаля, потом печёночку (репа испечона) стал йисть, а другую на камушок положил. Вдруг приходит человек такой, што с лес долиной. «Как ты, — скае, — смел на эту ледину пригнать коров?» Хватил, взял камень с зёни. «Вот, — скае, — как я камень прижму в пясь (сплющу в пясти), так и тебя также, — скае, — схвачу и скотину всю съем». А этот пастушок хватил печёночку с камня. «Вот, — скае, — я тебя прижму, што и сок побежит» (а он думает — нечиста это сила была, што это камушок, значит). Потом эта нечиста сила одумался: «Нет, видно, этот порнее меня, я только камень сжал в одно место, а он совсем отменито сделал, у него и сок побежал». Ну, этот чорт говорит: «Што, пастушок, поди ко мне в роботники». «Пожалуй, — скаже, — наймусь, ну и только, скае, мни надо скота согнать к хозейки, день понорови, а потом, скае, приду». Ну, он согнал скота к хозяйки, и хозяйке говорит: «Ну, хозяюшка, уволь меня, — говорит, — скотина одна твоя ходить буде, и нихто не тронет скотины». Ну, он пошол. «Ну, ладно, — скае, — пастушок, если так сделал, то спасибо тиби». Там ему розсчиталась из жалования, сколько там ряжено было, так рощиталась вполни. Ну, этот приходит на эту ледину пастушок к хозяину. Ну, это чорт и дожидаат его тут. Ну, и порядились с ним на триста рублей в год служить, и пошли. «Ну, пойдем, скае, за мной», — чорт говорит. Ну, шли, шли маленько место. Потом роботник говорит: «Что, хозяин, скае, надо дров, скае, понарубить по дороге в печку домой, што нам даром ити». Ну, а чорт говорит: «Ну, а как же мы нарубим, у нас нет ни топора, ничого, ну как же мы нарубим?» А роботник говорит: «Ах ты, хозяин, возьмём эту толстую сосну, ты возьми в охапку за вершину за сосну, и я также поймаю, свалим её с корнямы и потащим домой». Ну, хозяин захватил за сосну, а роботник зачал гокать (гукать), и свалили. Ну, свалили, надо нести, значит, домой дрова по пути с сучьямы и кореньямы. «Што, роботничок, ты под вершинку станешь нести на плечах?» А роботник говорит: «Нет, скае, я под комель стану, а ты под серёдку, скае, стань, а я понесу комель». Ну, этот хозяин поднял сосну на плече. «Ну, давай, — скае, — роботник». А он скае: «Ты назад не поглядывай, хозяин». А роботник сел на этот комелёк, песни и поёт (сел на комель). Ну, нёс, нёс и потом принёс уже к фатерке, своей и живленью. Ну, и роботник скрычал: «Ронь, хозяин» (рой эту осину с плеча). Он кинул соснищо цельнее: «Будет дров». Ну, приходят в фатерку, там старуха одна в фатерки. Ну, хозяйка там их накормила, и хозяин хозяйки говорит: «Ну, хозяйка, скае, старуха, на роботника мы попали, переведёт он нас, потому што я вершинку нёс дровины, а он комель несёт и песни поёт». — «Ну ладно, делать нечего, — скае, — уже такого нанял, так что же заведёшь». Ну, утром (тую ночь, значит, ночевали, проспали) посылают его на пашню пахать. Ну, роботнику назначили, што есть тиби вот эстолько, запаши и домой. Ну, он бороздудви оставляет, так махал, махал и до обеда кончил подряд. Ну, приходит к фатерки да и слушаэт, у дверей слушаэт. Оны говорят со старухой: «Надо, как хошь, перевесь роботника, а то нам беда», — скаже. Он и мах в фатерку эту; он и двери, знаэшь, отворил. «Ну, што роботник? — хозяин спрашиваэ. — Ну, што, роботник, запахал?» — скае. «Запахал. Што ты мало дела дал мени, скае, што же без дела буду ноньче ходить полдня». — «Ну, сядь пообедай, скае, а потом отдохнешь». — «Ну, ладно, давай обедать», — скае. Ну, он пообедал, и послали его спать в сени. «Спать, — скае, — пойди в сени, роботник, там полог есь, там тиби лучше, скае, тут жарко в фатерки». Ну, он шол спать, бытто спит, а сам сел гди-нибудь в уголок и слушаэт (и ни в пологу), што говорят там хозяэва. Ну, а этот хозяин говорит хозяйки: «Ну, што, скае, нам нужно уйти с этого места, а то он нас переведёт, пущай один остаётця тут». Согласились уйти. «Котомочки давай, сложим в котомки припасы, тиби одну и мни, по котомки обым». Ну, сложили котомки, старуха говорит: «Ну, старик, пойдём на двор (в нужник) до ветра». — «И то, отправимся». Потом оны ушли на двор, а этот роботник вывернулся с зауголка и сел в котомку, который себи старик наладил (которую старику нести). Ну, оны со двора пришли. «Ну, старичёк, давай же пойдём, пока, — скае, — спит, так». Ну, котомки за плёцо, да и марш в дорогу. Старик схватил котомку за плёци и старуха также, вместях и пошли, значит. Ну, шли, шли... дорогой и уж устали, значит. Ну, старушка скае: «Сядем, старик, хошь отдохнём маленько». Ну, и он, старик, говорит: «Давай сядем». Только начали садитця, они говорит: «Што за отдох», — скае. Он и думаэ, знаешь, вслед бежит, встали и пустились бежать. «Што за беда, — скае, — не уйдёшь от него». Потом шли, шли, ну и роботник видит, што они устали, пускай отдохнут. Ну, сели, потом сняли с плеч, клали в сторонку, там, вишь, закусили или нет, не знаю, и свалились. Этот роботник с котомки и выходит вон, быдто к ним пришол, и говорит: «Вставайтя, пойдемтя опеть вперёд». Оны испугались, давай, делать нечего, выстали опеть и давай ити. Шли, шли, и он сзади тихонько идёт, видит, што они устали, одва идут. Подходят, стала и ночь заломитця. Приходят в место такое — яма большая, досюль выкопана, смолу, видно, курили. Оны круг ямы и розвалились спать. Ну, выдумка у старухи и старика такая: «Ну, положим его на край около ямы, а самы подальше». Его пёхнуть ладят ночью. Ну, роботник и лёг, не отпераэтця роботник, на крайчик и лёг. Ну, а потом, когда оны заснули, он шол с этого места, сам в серёдку лёг, а старуха на крайчик сделалась, старуху подвинул на крайчик и стал старика будить. «Старичок, старичок, толнем, — скае, — роботника» (по старушьи говорит). Встали и толнули старуху. Ну, этот роботник вскочил и говорит: «Куды ты нонь старуху клал, я тебя докажу, скае, под суд всё ровно отдам» (там, видно, суда были). Ну, а он ему всё денег не отдавал триста рублей, за которыми был ряжен. «Ну, ладно, скае, отдам под суд». — «Ну вот, скае, роботник, я тебе дам триста рублей, роботничок, не подавай, не подавай никуды, вот тебе жалование триста рублей за полгода». А он ощо просит за полгода, ну, значит, за уважение, штоб не сказать. Ну, он и согласился, этот хозяин, отдал шессот рублей. Ну, потом, значит, роспростились с этим чортом, он в своэ место пошол, а чорт остался, и потом заходит к этой вдовы, гди прежде коров пасти нанявши был. Приходит к этой вдовы и спрашиват: «Што, тётушка, смерно ли ходит у тебя скотина поели этого пастуха, смерно ль ходи?» — «Ну, спаси Господи и помилуй, ни одна шерстинка не потерялась» (а раньше кажный день пропадала). Эта вдовка ещё его денег наградила и отправила. И сказка кончилась.