Жил старик со старухой, у их было три сына и дочь, дочку звали Настасья прекрасна. Братья уехали в Петенбурх. Нанели роботницу Егибиху. Написали братья — сестру в Питер. Отец и мать отправили дочь с Егибихой в Питер и собаку вслед взяли. Шли-шли, попадает им озерка. Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егибиха хвать собаку по ноге палкой, у ей нога отлетела, она и хромать пошла. Ехали, ехали, опять попадает озерка. Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тебе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Егибиха хвать собаку по ноге палкой, у ей и другая нога отлетела, она и хромать пошла. Ехали, ехали опять попадает озерка. Егибиха и говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егбиха хвать собаку палкой по ноге, у ей и третья нога отлетела, она и хромать пошла. Шли, шли, опять попадает озерка. Егибиха и говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся». Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, не велела тибе маминька купатьця, велела к братцям пробиратьця». Эта Егибиха хвать собаку по ноге палкой и отлетела нога. Шли, шли, попадает озёрка, Егибиха говорит: «Настасья прекрасна, выкуплемся?» Собака и говорит: «Тяв, тяв, Настасья прекрасна, тибе маминька не велела купатьця, велела к братьям пробиратьця». Егибиха собаку и убила. Стали они купатьця, Егибиха с воды раньше вышла, ейну одёжу одела; Настасья прекрасна с воды вышла, вопела, вопела, плакала, плакала, всё-таки Егибихину одёжу одела. Пошли дальше, пришли к братцу. Братцы Егибиху за сестру приняли, обнимают и целуют. Стали кормить Егибиху кушаньем хорошим, а сестру кусками валящими. Стали и спать ложить — Егибиху в покое, а сестру под порог. Егибихе и платье сшили хорошо и отправили. Дома без Настасьи прекрасной еще брат рожен. Отец и мать тоже не узнали Настасью прекрасну и отправили ей коров пасти. Она села на камешок и плачет: «Солнышко ты, солнышко, што моя маминька делает?» А солнышко ей ответило: «Тёплые блинки пекёт, да горькими слезами сковороду мажот». А брат слушат. Взял он сестру и домой повёл, привёл домой: «Мамонька и татинька, это не наша сестра, что дома, а наша сестра, что коров пасти отправлена». Эту Егибиху на воротах расстреляли.

Странница

Пожилая крестьянка, родом из Каргопольского уезда. Когда я записывал сказки в Вирме от Н. М. Дементьевой, странница эта, пробираясь из Соловков, находилась в доме у Н. М. Сама предложила свои услуги, надеясь заработать, и рассказала две сказки, а третью не сумела кончить. Знает, по ее словам, и былины: Князюшка (Княгиня и старицы?), Дунай Иванович и Идолище сватается на сестре Владимира Красно-солнышка Наталье. Былин я у нее не записывал.

219

Решето

Бежало решето по дороге и остоялось на дороге. Идёт вошь по дороге. «Кто в этом городе, кто в этом тереме живет?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка». — «Возми-кось меня, вошь». Взяли вошь. Пришла щелба-щелбаночка, даваитця: «Кто в этом городе живёт, кто в этом тереме живёт?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка, и я вошь-поползуха, да блоха-попрядуха, ты кто?» — «Я щелба-щелбаночка». — «Ну иди». Потом пришел заец, потом лиса пришла, потом волк. Всех спустили. А потом пришел медведь, на решето сел, да всех и задавил.

220

Перстень

Жил старик да старуха, а у них был сын Иван. Они горазно его дрочили. Захотел он на лодке гулять, поежжать, а мать дават ему перстень с собой волшебной. Ездит: в ту сторону носит, во другу носит, прокатился, домой приехал. И на другой день поехал; пала погодушка, он здремал, перстень в воду сронил, его без персня и понесло прочь от берегу. Вышол он на остров, идёт горько плачет, попасть домой нёкак. Идёт, сидит кот, спрашиват: «Цего, молодец, плачешь?» — «Вот плачу, перстень сронил». — «Не плачь, я твой перстень достану». Кот стал веревку вить из песку. «Вот веревку совьём, море высушим...»

221

Поп, попадья и дьячок

Был поп и попадья, у их казак был Ваня, попадья любила дьяцка. И зделалась нездорова, посылает попа в Рымское царево за рымским маслом: «Батюшко, я тебе испеку пирожков-подорожничков, ты, Ваня, коня запреги, да батька отвези». А Ваня батьку повёз и говорит: «Не езди, батько, в Рымское царево; я тебя завежу в солому, принесу в фатеру, и ты посмотришь, што из нашей матки сегодни будет». Ваня взад воротился, занёс солому в избу. «Ваня, куда солому?» — «А я лягу на солому спать». А у ей уж дьяцёк запущен. Села и стали пировать, она запела песню:

— Поехал наш попик,

Поехал родимой

Во Рымское царсво,

По рымское масло.

Рымское масло

Некуда не годно,

К нашему приводно.

И дьяк запел эту песню:

— Поехал наш попик,

Поехал родимой

Во Рымское царсво,

По рымское масло.

Рымское масло

Некуда не годно,

К нашему приводно.

А казак говорит: «Я теперь свою запою». И запел:

— Солома, солома,

Прямая соломка,

Погляди, соломка,

Што девицьца дома:

Дьяк сидит на лавке,

Попадьюшка на скамли,

Самоварчик на столи,

А бизмен-от на стене,

Походи-ко по спине.

Как поп выскочил из соломы, да дьяка по спине накладывать! Дьяк скочил да свопел, да горбаткой по двору пробежал.

Неизвестный

Сказки №№ 222 и 223 записаны мной при странной обстановке. Я приехал в Повенец и остановился в единственном там помещении для приезжих, на постоялом дворе, где есть и отдельные комнаты. Однажды вечером в соседнюю со мной комнату вошло несколько человек, по-видимому, рабочие плотники и, громко разговаривая, начали укладываться спать. Отделяющая нас стена была из тонких досок, и ни делать что-нибудь, ни спать было совершенно невозможно, и я очутился в положении невольного слушателя чужих разговоров. Пришедшие, наконец, улеглись, потушили огонь и стали просить кого-то рассказать сказку. Тот вначале отнекивался, впрочем, не очень, и вскоре принялся рассказывать. Я сразу почувствовал, что рассказчик мастер своего дела. Но записывать дословно не было никакой возможности: рассказ все время сопровождался возгласами одобрения, восхищения, иногда даже восторга слушателей (напр, проделками плотника над барином). Когда две сказки были рассказаны, часть слушателей, по-видимому, уже спала, слышался храп.

Я записал сейчас же сказки, стараясь придерживаться манеры рассказчика. Утром, когда я хотел познакомиться со сказочником, его уже не было. Очень рано вся компания ушла с постоялого двора, да и мне нужно было ехать. Так я и не видал в глаза сказочника.