Время было конечно позднее, двенадцатый час, а общага на ночь закрывалась в 23:00. Но на вопрос вахтера «Вы куда собрались?» Мишка ответил «Срать пошли!», и вахтер признал эту причину уважительной. «Вы только не рядом с общагой срите, подальше отойдите!» — напутствовал он их.
Четверка парней быстрым шагом проследовала до стройплощадки. Калитка в невысоком синем заборе была прикрыта, но не заперта. Мишка открыл ее, и парни прокрались внутрь. Мишка включил фонарик и стал высвечивать кучи стройматериалов, свайное поле будущего дома, вагончик-бытовку… и — о чудо! — туалет типа сортир. Тихо, выражая радость лишь улыбками на лицах, скрытых ночной тьмой, парни прокрались в желанное помещение и расположились над четырьмя зиявшими тьмой дырками в полу.
— Хорошо то как! — нарушил трехминутное молчание Макс.
— Ага. Свежий воздух, морем пахнет. И тихо, только сверчки стрекочут, — поддержал беседу Серега.
— Это не сверчки. Это Павлик, — донесся из тьмы голос Мишки. Все, впрочем, поняли, что он шутит: ведь стрекотание ночных музыкантов было слышно задолго до начала процесса студенческой дефекации. Да и метеористические звука на стрекот не походили. Парни дружески заржали. И тут снаружи сортира раздался грозный басовитый лай стремительно приближавшейся собаки.
— Кажется, пацаны, нам пора в общагу! — произнес Пашка и, вытерев зад, стал застегивать джинсы. Из темноты послышались аналогичные звуки одевания остальных парней. — Случайно никто не захватил с собой кусок колбасы или котлетку?
— Вот, знаешь, всегда, когда иду срать, беру с собой колбасу или котлетку! — иронично-флегматично ответил Серега.
Глава 3
В поле с конем
На первом курсе журфака Пашек оказалось двое. Помимо 15-летнего Павлика Морошкова, который благодаря приснопамятной директрисе и ее экспериментальному классу стал самым младшим студентом на всей параллели, «фёстом» оказался 20-летний Пашка Окунев. Круглая сирота, усыновленный и увезенный в Уссурийск из владивостокского детдома пожилой семейной парой, он откосил от армии по зрению, а на журфак пошел после строительного техникума, поняв, что к перу и топору (которым, как известно, не вырубишь того, что написано пером) имеет гораздо большее влечение, чем к бетону и кирпичам. Еще в техникуме Окунь (как его, конечно же, стали звать все знакомые) начал пописывать заметки в первую в Уссурийске частную газету «Новая» (ее хозяин Владимир Остапенко целый год выпускал свое детище, когда с удивлением узнал, что в России уже есть «Новая газета», но благоразумно решил, что, если на федеральном уровне не отсвечивать, то это и не страшно — и правда, большая «Новая газета» до самого своего торжественного закрытия в 2022 году так и не узнала о существовании маленькой «тёзки» в далеком Уссурийске, а если и узнала, то не придала ей никакого значения) и понял, что талант и творческая страсть у него есть, надо лишь к ним приложить диплом о высшем образовании Дальневосточного госуниверситета.
Еще одна беззаветная страсть Павла Окунева выяснилась уже на второй неделе обучения на журфаке. Водка (она, кстати, его и сгубила в конце концов). Павел пил так, как будто нет в мире ничего важнее, чем нажраться до поросячьего визга. Впрочем, в пьяном виде Пашка не визжал, а пел, и пел неплохо. «Я пытался уйти от любви» — начинал свою коронную Окунь, переходя на гитаре с до-мажора на соль-мажор и обратно, и все девушки в любой компании, какая бы его ни окружала, замирали в восторге, а потом начинали подтягивать «Я хочу быть с тобой». Это обоюдное «хочу» нередко исполнялось, так что Окунь вскоре многих однокурсниц за глаза называл «Даша королева минета», «Ната секс-граната» и так далее.
Павлик Морошков тоже любил «Нау» (хоть главной его любовью был «Аквариум», так что многие самого Павлика стали звать ПГ, сокращая его имя-отчество), и на первой же пьянке с участием однокурсников в Покровском парке напротив универа тоже стал подпевать этой песне и другим из репертуара Окуня: «Видишь там на горе-е-е-е!», «Где твои крылья?», «Ведь меня укусил вампир» (это уже «Сектор Газа»), «Демобилизаци-я!», «Ой-ё!», «Не спешите нас хоронить» («Чайф») и многое другое. В отличие от Окуня, Павлику песни не помогали в личной жизни. Хотя он на каждой пьянке в общаге пел «15 голых баб», «Старика Козлодоева» и «Блудливые стада». Но дальше песен дело так и не зашло. Лишь однажды хохотушки-старшекурсницы завели с ним разговор о совокуплении, когда он зашел к однокурснице Даше попросить луковицу для супа, но парень засмущался и ретировался. Потом, когда бы он к ним ни зашел, его всегда ждал один и тот же вопрос: «О, совокупляться пришел? Проходи!»
Окунь не стал записываться в общагу, а сразу сошелся с двумя однокурсниками — Серегой Ковалем и Славой Борзовым — и снял с ними гостинку-малосемейку в самой «жопе мира» — районе фабрики «Дальхимпром». Добираться оттуда до универа надо было почти два часа с тремя пересадками, гопники там были махровые, но зато можно было бухать, не отвлекаясь на правила внутреннего распорядка студенческого городка, и водить девушек.
Гостинка площадью 15 квадратных метров в отличие от комнаты в общаге имела свой санузел, а кроме того из удобств у парней был не только холодильник, но еще и телевизор, где по кабельному по ночам даже транслировали фильмы «для взрослых». Кровать у парней была всего одна на троих, так что Серега Коваль потом взахлеб рассказывал в универе, как проснулся как-то ночью от энергичного потряхивания и увидел согрешающего перед экраном соседа-Славу. «Все мы грешны», — философски ответил на один из таких рассказов однокурсник Виктор Малевич (любитель музыки 50-х, унаследовавший от родителей бобинный магнитофон и стеллаж во всю стену, заставленный в алфавитном порядке бобинами с джазом, соулом, блюзом и прочей утонченной мелодикой) и пожал плечами, после чего Серега смущенно умолк.
В комнате №409 общежития №3 Окунь был принят как дорогой гость. Он спел на два голоса с Максом «Все идет по плану» Егора Летова (причем, конечно же, в строчке «А при коммунизме» пел «зае*ись», а не «хорошо»), распил с Мишкой и Павликом бутылку «Капитанского рома» производства ЛВЗ «Уссурийский бальзам» (47 градусов и крайне противный горьковатый вкус), а потом пригласил ребят к себе в гости — на «Дальхимпром».
— У меня скоро день рожденья, приходите, пацаны, будем петь, пить и девушек любить!
Девушек Окунь тоже пригласил из общаги №3. Однокурсницы Даша Веткина и Наташа Стрельцова (те самые, которые «королева» и «граната») с удовольствием приняли приглашение обаятельного рубахи-парня. Присоединился к ним и Тимофей Хабаров, сын заместителя главы города Пограничный на самой границе с Китаем, поступивший в этом же году на политологический факультет ДВГУ и поселившийся в ту же общагу №3. Тимсон с Окунем познакомились на почве любви к одной и той же особе женского пола — Русской Водке.
— Я, пацаны, иду по Покровскому парку с дикого бодуна, денег ни копья, а опохмелиться страх как охота, — рассказал Тимофей эту историю не раз и не два на самых разных совместных попойках. — И тут смотрю: сидит на лавочке этот поц и медитирует на сиську. Я ему говорю: мил человек, давай я помогу тебе эту сиську раздавить. А он мне: у тебя стакан есть? А то сосать через трубочку — это некультурно. А у меня складной стаканчик как раз для таких случаев всегда в нагрудном кармане лежит. Сели мы на лавочке, и культурно по очереди стали из сиськи в стакан наливать и пить.
Для понимания, «сиськами» в те годы называли китайскую рисовую водку крайне дрянного качества, которая продавалась в запаянных полиэтиленовых пакетиках с трубочками. Кончик этой трубочки обрезался ножницами (а чаще — обрывался зубами) и чистая как слеза жидкость через нее разливалась по стаканчикам. Это был самый дешевый вариант нажраться, и торговали им, конечно же, исключительно нелегально, до самого конца 1990-х годов. Один знакомый Павлика Морошкова, Костя Старателев, любил рассказывать, как он, отдыхая на Шаморе (такая бухта под Владивостоком, воспетая Ильей Лагутенко), был отправлен друзьями в ларек за добавкой, причем со всей их компании наскреблось денег лишь 11 рублей, тогда как бутылка водки стоила уже от 40 рублей. В связи с этим решено было поискать китайский аналог в пакетиках, с чем Костя и зашел в единственный на весь пляж продуктовый павильон. На вопросительный взгляд пышнотелой дамы бальзаковского возраста с весьма внушительными формами Костя задал вопрос, который его мучил всю дорогу:
