Холодный лунный свет прикоснулся к Надюшиному плечу. Она вздрогнула и проснулась. Нет, это не луна. Это Любушка зачем-то соскочила со своей кровати и юркнула к ней под одеяло.

– Люба! – Надюша отпихнула её холодные ноги. – Что, опять приснился кошмар про поезд?

Любушка замотала головой и ещё крепче прижалась к сестре.

– Там, внизу… – прошептала она.

– Я тебе уже сто раз говорила, – Надюша старалась подражать строгим интонациям маменьки, – что нет никаких чудовищ. Тебе просто кажется. Иди к себе кровать.

– Нет, это не чудовища. Там… Там кто-то разговаривает. Внизу, в большой комнате. Надюша, мне страшно. Кто может быть там ночью?

– Никого! Поняла, глупая? Маменька спит в своей спальне, папенька в Петрограде. Но он скоро приедет за нами, и мы все вместе сядем на корабль. Маменька уже начала собирать вещи.

– Опять? Я не хочууу, – заныла Любушка. – Я хочу здесь…

– Глупая, в тот раз мы на поезде ехали, а сейчас на корабле поплывём. Представляешь, прямо как в книге про путешественников! Маменька сказала, мы с тобой будем как маленькие первооткрывательницы.

– А Франсуаза Генриховна тоже поплывёт?

– Поплывёт, – вздохнула Надюша. – Противная старуха. Наругала меня вчера за то, что плохо отвечала урок, и потом ещё маменьке нажаловалась.

– Не расстраивайся, Надюша, может она с корабля упадёт и утонет. Послушай, а Трезорка поплывёт? Скажи, что поплывёт!

– Конечно. Ты же не думаешь, что папенька оставит его здесь? Помнишь, когда мы той ночью бежали из Петрограда, он сказал, что Трезорка – это тоже наша семья, и мы всегда будем вместе.

– А Фёдор? Он тоже наша семья?

– Нет, наверное. Хотя, кто же нам будет мести двор на новом месте?

– А где оно – это новое место?

– Не знаю. Папенька что-то говорил про Константинополь. А маменька сказала, что это не наше дело. Мы должны быть послушными и не мешать взрослым, поняла? А я, кстати, взрослая, поэтому не мешай и иди в свою кровать.

Любушка вздохнула.

– Хорошо… – наконец проговорила она. – Только… ты можешь сходить вниз? Просто посмотреть, есть ли там кто-нибудь.

– Ты с ума сошла? А если маменька увидит?

– Я скажу, что это я тебя попросила. Пусть меня поругает. Надюша, миленькая, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Надюше отчего-то стало жаль сестру. Она скинула с себя одеяло и спустила ноги на прохладный дощатый пол. Босиком, чтобы не было слышно её шагов по скрипящим доскам, она пробралась к лестнице и остановилась возле перил. Прямо напротив лестницы было окно, за которым просматривались чёрные силуэты кипарисов, а между ними просачивался всё тот же холодный лунный свет. «Франсуаза Генриховна забыла занавесить окна, – подумала Надюша. – Вот же достанется ей завтра от маменьки! И правильно, нечего было меня вчера ругать, что не выучила эти её глупые спряжения. Интересно, а на новом месте меня отдадут в гимназию, как Веру? Или опять оставят дома учить французский и арифметику с этой… с этой… недоумкой, вот! Как бы я хотела носить форму гимназистки с белым воротничком и туфли на звонких каблуках! Уж я бы бежала по мостовой, а прохожие думали бы: вот, гимназистка пошла. Маменька говорит, посмотрим. Маменька говорит, сейчас пока нельзя – война. Надо сидеть тихо и не мешать взрослым. Надо делать, что говорят».

Снизу действительно были слышны голоса. «Странно, Любушка была права. Кто же это? Неужели папенька вернулся из Петрограда?»

Надюша осторожно подошла к ступенькам и спустилась вниз на пару шагов.

– … как же так, Софья Ильинична? – послышался голос Фёдора, их дворника. – Что же это такое делается-то, а? Сначала Катерина, теперь вот…

– Тише, Фёдор, девочек разбу́дите, – это уже голос маменьки, его ни с чьим не спутаешь.

– А как же завтра? Что им сказать?

– Не говорите ничего, – Франсуаза Генриховна, кажется, только проснулась, потому что её голос был ещё более гнусавым, чем обычно. – Les filles n’ont pas besoin de savoire.1

– Мадемуазель Юбэр права. Фёдор, вы же не им скажете?

– Нет. Нет. Да только рано или поздно…

– Лучше поздно, чем рано. – Маменька, кажется, опять на что-то разозлилась. – Мне надо подумать, Фёдор. Мадемуазель Юбэр, ложитесь спать. Allez-vous dormir. Demain vous prendrez soin de mes filles2.

Надюша поняла, что Франсуаза Генриховна сейчас направится к лестнице на второй этаж, чтобы пройти в свою маленькую спаленку, которая находилась рядом с комнатой их старшей сестры Веры. Крадучись, она прошмыгнула по коридору, протиснулась в дверь и прыгнула в кровать, где её уже ждала Любушка.

– Ну что?

– Ничего. Маменька, Фёдор и Франсуаза Генриховна встали и разговаривали о чём-то в гостиной.

– О чём?

– Маменька сказала, нам нельзя знать. Она взяла с Фёдора слово, что он будет молчать.

– С Фёдора? Ну это не беда. Завтра я пойду к нему, сделаю томные глаза, и он всё расскажет, вот увидишь.

– Глупая. Раз маменька сказала нельзя, значит нельзя. Давай спать.

– Хорошо. Надюша, а можно я с тобой?

– А ты не будешь пихаться?

– Не буду, честно-честно-честно!

Вскоре Любушка заснула, свернувшись калачиком у стены, а Надюше не спалось. Она всё думала о том, что говорили взрослые, и не могла понять, случилось что-то страшное, или нет. В последнее время, начиная с их побега из охваченного Гражданской войной Петрограда, всё шло как-то не так. Здесь, в Крыму, было тихо, и по улицам не расхаживали страшные солдаты и пьяные матросы, которых Надюша боялась ещё сильнее. Как-то раз, ещё в Петрограде, один такой матрос заприметил её во дворе их дома и прокричал что-то вроде: «Разжирели совсем, негодяи! Ну ничего, и до вас советская власть доберётся!». Здесь, в Крыму, все были хорошими. И их сосед дядя Костя, и его сыновья Денис и Степан, и другие соседи: пожилой поэт и его жена – художница, которая подарила их старшей сестре Вере свои краски и сказала, что у неё талант. Всё было тихо, но маменька всё равно была сама не своя. Нет, она не плакала, как тогда, в поезде, она всё больше сидела в саду и смотрела на яблони, которые вот-вот должны были зацвести. Май в Крыму – прекрасное время, когда можно гулять, любоваться восходами и закатами, рисовать и ходить на море. Но в этом году всё было по-другому. Папенька сказал, что скоро их ждёт счастливая жизнь и что все они должны держаться вместе, не ныть и не хныкать, и тогда у них всё получится. Потому что они – семья. И Трезор, его любимый пёс, трёхлетний кокер-спаниель, – тоже их семья. И на новом месте папенька обязательно возьмёт его на охоту, как он обычно делал, когда летом они жили на даче. Папенька всегда был добрым. Даже если маменька злилась и бранила их за что-то, он непременно вставал на сторону дочерей, и маменька замолкала, пожимала плечами и отступала, не желая спорить с мужем. Папенька скоро приедет. Осталось совсем немного, и они начнут новую жизнь.

Утром, ровно в девять часов, Франсуаза Генриховна вошла в комнату девочек, чтобы заплести им волосы.

– Ваша мать est malade3, – сообщила она. – Вам придётся prendre le petit déjeuner seules.4

– Маменьке нездоровится, – машинально перевела Надюша для младшей сестры. – Завтракать будем одни.

Любушка сидела на кровати и тёрла кулачками сонные глаза.

– Уроков сегодня не будет, – как бы между прочим добавила гувернантка, с силой потянув на себя Надюшину правую косичку.

– Vérité!?5 – Надюша от радости перешла на французский. – И музыки?

– Non. Rien.6 Вам сделать волосы баранкой, или laisser comme ça?7