В характеристике образа жизни пастушеских племен нуэров Э. Эванс-Причард подчеркивает универсальное значение рогатого скота, занимающего поистине «монопольное» положение в культуре. «Каждое племя нуэров и каждый отдел племени имеют свои пастбища и водные источники, и политическая структура тесно связана с распределением этих природных ресурсов, которыми, как правило, владеют отдельные кланы и линиджи. Чаще всего споры между отдельными племенами происходят из-за скота, и скотом же компенсируют потерю жизни и увечья, часто являющиеся следствием таких споров»7. Возрастные группы и социальные статусы определяются отношениями людей к своему скоту, «…ибо переход от отрочества к зрелому возрасту часто определяется при церемонии инициации соответствующими изменениями в этих отношениях».8
«Сеть родственных связей, объединяющая членов локальных общин, возникает в результате действия правил экзогамии, которые зачастую выражаются в категориях скотоводства. Брачный союз заключается путем уплаты выкупа скотом, а каждый этап брачного ритуала отмечается передачей или убоем скота. Юридический статус партнеров и детей определяется правами на скот и обязательствами в отношении владения скотом. […] Общий скот связывает братьев и после того, как каждый из них обзавелся своим домом и детьми, потому что, когда дочь одного из них выходит замуж, остальные получают немалую часть положенного за нее выкупа. […] Родство и определяется обычаем по этим платежам, т.к. его особенно легко установить во время заключенного брачного союза, когда движение скота из крааля к крааль совпадает с линиями на генеалогической схеме. Оно подтверждается и в процессе раздела жертвенного мяса между агнатными и когнатными родичами (т.е. по мужской и женской линиям – С.Д.)».9
Система родства, космологические представления, ритуальные правила и т.п. здесь выстроены на принципах организации скотоводства. Языки разных систем культуры нуэров взаимопереводимы, и благодаря универсальному значению телесного кода их содержания транспорентны. «Значение скота в жизни и мышлении нуэров отражено также в именах людей. Мужчин часто называют именем, которое связано с внешним видом или мастью их любимых быков, а женщины берут имена быков и коров, которых они доят. Даже маленькие мальчики, играя вместе на пастбищах, называют друг друга именами быков, […] Иногда имя человека, которое остается за ними навечно, это имя его быка, а не имя, данное при рождении. Поэтому генеалогия нуэра выглядит как инвентарная опись крааля. Отождествление человека с любимым быком неизбежно отражается и на его отношении к этому животному…».10
В более диверсифицированных хозяйственных системах и более сложных обществах, имеющих иерархическое устройство, отмеченная функциональность проявляется аналогичным образом. Именно на низовом уровне адаптивные режимы предопределяют определенные виды традиционных занятий, технологии и стратегии местного населения, предлагают наборы программ и обусловливающий их ресурсный потенциал, способствующий развертыванию тех или иных видов практической деятельности. Каждая из них представляет достаточно жесткую сетчатую структуру, накладываемую одна на другую, с достаточно устойчивыми параметрами хозяйственно-технологических, мифо-ритуальных и идеологических скреп. Поддерживая и взаимообусловливая друг друга эти структуры образуют единую и сверхпрочную сеть социальных позиций, связей, отношений, а также обосновывающих их мифо-логик и идеологем, плотно охватывающих общество, принизывающих его насквозь, цементирующих изнутри и снаружи и стягивающих его сетями традиции.
Значение одушевленности в этой системе норм и правил, а также табу и ограничений, является базовым определением универсальности телесного кода. Жизнь живых существ, развертывающаяся вокруг человека в разных формах и проявлениях в качестве объективированных априори, т.е. заданности, понимается как самодостаточное и избыточное бытие. Оно предъявлено сознанию как кормящее тело, воплощающее собой функцию видимости, досягаемости и озабоченности существованием. Эта дискретная функция «жизнеобеспечения» осуществляется вполне автономно во множестве форм своих возможностей, суть форм жизни и способов существования одушевленных миров, причастных друг другу и зависимых друг от друга. Сети проникающей эти миры взаимности определяют и бытие человеческого мира. Они суть энергии, дела (функции и обязанности), а также права и свободы, занимающие живое, обнимающие и связывающие живое в «круги жизни» или «жизненные миры».
Высокая плотность этих сетей обусловливает тотальность заключающего человека универсума, предопределяет жесткость внутрисоциальных отношений и их детерминизм вплоть до полного смешения субъект-объектных характеристик. Следствием этой тотальной связности – непререкаемость авторитета традиции, которая вся – воплощение живой ткани социальности и принцип всеобщей связи, которую предвосхищает претворенное в ландшафте и слитое с социальностью сакральное тело тотема.
Ландшафт и тело тотема
Термины «тотемизм» и «тотем», отмечает О.М. Фрейденберг, – вполне условны и восходят к первобытной дородовой архаике. «В науке этим термином было названо своеобразное явление у нецивилизованных народов – объединение коллективов по признаку не кровного родства, а принадлежности к одному тотему – животному или растению, которое являлось якобы их общим родоначальником. <…> Основная черта так называемых тотемистических представлений – слитность в них внешней природы и человеческого общества, с одной стороны, и с другой – слитность в них единичности со множественностью. <…> В силу нерасчлененности субъекта и объекта, природа и люди кажутся зверьми, растениями, камнями; это зависит от того, чем коллектив занимается, что более всего находится в поле его зрения. Конечно, о кровном родстве еще не может быть и речи. Вожак с людским коллективом представляется тотемом, это значит, в переводе на наш язык понятий, единично-множественной видимой природой – светилом, зверем, камнем, растением».11
Этот способ мировосприятия непосредственно связан с определяющей на ранних этапах культурогенеза функцией «правополушарного типа мышления»12. Благодаря последней оформляется эйдетическая матрица (образное мышление), в которой осуществляется эпигенез «символической формы». С позиций когнитивной психологии «восприятие обычно начинается с размытого, недифференцированного целого, которое постепенно модифицируется и разрабатывается…».13 «Первичная, биологически-значимая ориентация в мире происходит по контурному очертанию предмета, по его нерасчлененному абрису. <…> Правополушарное мышление – это мышление, ретуширующее демаркационные линии между вещами. Затушевывание специфики отдельных фрагментов позволяет «схватывать» и оценивать ситуацию в целом, без детального анализа составляющих ее элементов».14 В расплывчато-иррадиирующем образе признаки вещей «скользят и колеблются», незаметно переходят друг в друга. Для правополушарных образов характерен неустоявшийся, зыбкий способ кодирования информации. Эти особенности и рудименты первобытного мышления, обусловлены культивированием архаическими и традиционными культурами образно-ассоциативного, т.е. «правополушарного типа мышления». Речь идет об особом способе восприятия и обработки информации, имеющем отношение к регистрации аффективных впечатлений с отложением памятью последовательных зрительных рядов – образов-ощущений. Такие ряды фиксируются мифом и сохранятся на стадии родовой и позднее территориальной общественной организации в качестве социальной памяти.
