Вспомнив, как отец безжалостно заливал двор водой, я приоткрыла дверь и выплеснула мутную жидкость наружу. Полоскать вещи под небольшой струей, было наказанием. Я чувствовала себя никудышной хозяйкой и которая не может постирать вещи.

Руки стали красными от холодной воды. Бросив чистые вещи в пустой таз, я забежала в парную и брызнула несколько капель на камни. Они зашипели, но сильного жара не дали. Вода в тазу уже прогрелась. Быстро я начала обливаться ей, представляя, сколько неловкости буду чувствовать, если старушка, решит прийти за мной.

После дороги вода была настоящим спасением. Вместе с пылью смывались усталость и негатив. Посмотрев в окно, еще раз, я убедилась, что никто не идет, и позволила себе полноценно помыться. Вода нагревалась все быстрее. Волосы скрипели от душистого мыла. Тепла в парной больше не становилось. Дрова уже прогорели.

Я обмоталась полотенцем и вышла на улицу. На дворе по-прежднему стояла жара. На юге осень продолжает лето, в этом есть своя прелесть.

На веревку неподалеку, я развесила белье и побежала от бани мимо грядок. Рукой надежно держала замотанное полотенце, и уже у забора подняла глаза и чуть было не вскрикнула от испуга.

Большая голова лошади торчала из окна здания. Губами животное пыталось дотянуться до небольшого деревца яблони, которое росло неподалеку. На ветках висели красно-зеленые плоды. Лошадь стала бить копытом, прося угощение. Этот звук я знала с детства, когда после занятий верхо́м, заводила коня в стойло и брала пакет с морковью. Особо хитрые лошади чувствовали это и дружно начинали бить копытами. Тренер быстро прерывала выступление, ругая меня, что дразню животных из-за своей медлительности.

«Лошадям нельзя стучать копытом, это портит их подковы, и наш пол в конюшне! – говорила женщина с белыми волосами, торчавшими в разные стороны из-под шлема. – Еще раз увижу, будешь менять здесь доски. Либо угощаешь всех, быстро и осторожно, либо незаметно кормишь Марса!» – так звали моего коня.

Я всегда выбирала второе. Не всех лошадей можно было угощать. Некоторые стояли на постое. Хозяева давали запрет на такие вольности. Их редко выводили на прогулки и уж точно не предоставляли на обучение детям. Я все не могла запомнить, кто же из двадцати скакунов под запретом на кормление и проще было угощать одного Марса. За работу, которую конь всегда выполнял на двести процентов, за меня и за себя.

Уроки верховой езды мне давались непросто. Сначала не понимала, как это не вставать на стремя, как держаться внутренней частью бедра и скакать рысью. Тело все время уводила вперед и несколько раз я чуть не слетала. Единственное, что получалось хорошо – это правильно держать поводья, за что тренер не жалела похвалы.

Я протянула сорванное яблоко лошади, через окно видно было только голову. Пока она хрустело угощением, я погладила коричневую голову с белым пятном на носу.

Неподалеку послышался хруст веток. Стоя в одном коротком полотенце, я запаниковала. На соседском участке и послышались другие звуки. Не испытывая судьбы, я побежала к дому, крепче держа полотенце. Лошадь снова начала бить копытом, как только заметила, что я отдаляюсь. Но на этот раз помочь я ей не могла.

В прихожей, открыв чемодан, я нащупала нужный пакет, где были чистые вещи. Бабушка спросила: «Как баня?» – и проводила меня до комнаты, которую с гордостью именовала моей.

«Баня у вас самая лучшая, настоящая!» – я не жалела похвалы, стараясь обрадовать старушку.

Небольшая спальня с периной, застеленной чистым бельем и накрахмаленной наволочкой на подушке. Рядом с ней стоял резной сундук. Изголовье кровати было у самого́ окна, а возле противоположной стены расположился старый деревянный шкаф. Я вспомнила, что была здесь раньше.

«Отец открыл шкаф и радостный достал духи в голубом флаконе. Он обрызгал сначала себя, а потом пустил струю в мою сторону. Тогда я не успела зажмуриться и почувствовала резь в глазах. Полились слезы. Бабушка умывала мне лицо над раковиной своей шершавой ладонью. Ее звали Анной».

«Я помню! – произнесла я вслух. На лице старушки показалась улыбка. Она расхохоталась и продолжила историю. Мы обе радовались общим воспоминаниям. – Анна, спасибо, что приняла меня без лишних слов!» – сказала я, когда старушка уже удалилась. Она смахивала слезы. Воспоминания били ключом. Мне не хотелось оставлять ее одну.

Синий сарафан в цветок с длинным подолом, был выбран, чтобы не смущать бабушку и ее соседей. За годы, мой гардероб набился короткими юбками, открытыми топами, привычными для молодежи. На работе за дресскодом не следили. Этим женский коллектив был по душе.

В небольшой гостиной, через которую вел проход, стоял диван у стены и деревянный круглый стол у окна. На нем расположился стационарный телефон, каких я не видела уже полжизни, и небольшая ваза с веточкой белой гортензии. В доме пахло побелкой, хотя он был деревянным. Стены поверх обоев закрашены слоем краски. Только уголки под плинтусом выдавали прошлый желтый цвет с коричневым узором.

Долго за столом на кухне мы разговаривали с бабушкой. Она спрашивала об отце:

–Он рассказывал тебе про меня? – заглядывала Анна в лицо, стараясь отыскать в нем ответ. – Как он там поживает?

Смотря в ее чистые синие глаза, усыпанные в уголках морщинками, старый платок на голове, белые волосы и на то, как она, все время поправляла платочек в рукаве на запястье, я не осмелилась рассказать правду. Когда повисла тишина, я спросила про соседскую лошадь.

– Вон видишь яблоньки. Это я для нее посадила. Сама яблоки не ем. Зубы уже не те. Сорт под ее имя выбирали. Сосед привез, – Анна указала в окно. Лошади уже не было видно.

– Как ее зовут? – мне хотелось знать. Называешь имя, и уже считай друг лошади.

– Карамель, – гордо ответила бабушка. Она начала собираться, заворачивая свежую буханку хлеба в бумагу. – Ты ешь, а я к подруге за молоком схожу, да навещу ее. У нас традиция такая.

В душе теплилась надежда, что ее подругой не окажется одна из женщин с автобуса.

На небольшой кухне, среди ароматов свежего хлеба я осталась одна. Голод одолевал. Я накинулась на еду. На столе было изобилие: глазунья из двух яиц посыпанная мелко нарезанным зеленым луком, вощи с грядки, свежий хлеб, масло, зелень. Сделав глоток молока из кружки, я поняла, что воспоминания повторяются.

Кухня с высоким порогом, располагалась ниже основного дома. Здесь всегда горела печь и пахло ароматным хлебом. Стол со старой скатертью в клеточку, местами в пятнах. Бабушка ловко прикрывала их тарелками. Молоко с хлебом, хоть во дворе и не было коровы и другого скота, казалось парным, густым и жирным, совсем не похожим на городское. Отведав все, что было на столе, я с интересом пошла на тайную экскурсию по дому.

Поднялась на порог с кухни и слева заметила тот самый туалет. Бабушка над раковиной смывала папины духи с моего лица. Голубые стены и небольшое зеркало над раковиной. Все осталось таким же. Уже знакомый холл с комодом, столом у окна и диваном, накрытым вязанным красным пледом. Справа дверь вела в выделенную мне комнату отца. Слева дверной проем открывал зал. Старый телевизор расположился в центре комнаты и не менял свое место уже двадцать лет.

Я вспомнила, как отец уложил меня спать, на кровать, которая стояла справа у стены. Высокая перина в зале.

– Раньше здесь жил твой дед. Это было очень давно! – прозвучал голос бабушки из-за спины. Я не слышала, как она вошла и сделала шаг назад от проема, стыдясь своего любопытства.

– Помню, как отец придвинул тот столик и накидал сверху тулупов. Ночью, я все равно скатилась на пол. Он смотрел телевизор и не спал. А я легла рядом, вот здесь, и заснула, – присев на ковер я мысленно вернулась на десятки лет назад, в ту самую ночь.

Белые кружевные занавески на окнах уже не казались такими белыми как раньше, ковер на деревянном полу в некоторых местах был растрепан, а возле края и вовсе виднелся обожжённый след.

– Это я прожгла? Припоминаю, как игралась с утюгом, ставила на печку ради забавы, – было приятно, что след от меня в этом доме, до сих пор остался на месте.