До нашего времени дошла только та версия договора, которая была скреплена печатью Аль-Мустансира. Но наверняка, существовала версия на латинском или французском языках и короли Сицилии и Наварры, вероятно, получили свои копии. В письме, отправленном из Туниса Пьером де Конде, пункты договора изложены очень подробно, более или менее в том порядке, в котором они существуют в версии для Аль-Мустансира. Это означает, что в лагере крестоносцев циркулировала версия на латыни или французском языке. Хранящийся в Trésor des Chartes (Сокровищнице хартий), ядре Национального архива, договор от октября 1270 года написан на арабском языке, в соответствии с дипломатическими формами, использовавшимися при дворе Саладина и его потомков, Айюбидов. Но он написан на листе пергамента, предоставленном крестоносцами, а печать халифа висит на красных и зеленых шелковых нитях, то есть с соблюдением метода скрепления печатью, использовавшегося в Канцелярии королей из династии Капетингов^[191].

В основном, договор, заключенный на пятнадцать лет, был направлен на восстановление прежнего состояния дел. Его первые положения касаются защиты, которую будут получать подданные халифа, отправляясь в земли, находящиеся под властью христианских королей, и если мусульманин подвергнется там нападению, государи обязались возместить ему все понесенные им убытки. В свою очередь, подданные христианских королей, которые останутся с "командующим правоверных" (таков был один из официальных титулов халифа), должны были пользоваться его защитой. В случае кораблекрушения найденные на берегу товары возвращались их законным владельцам. Священники и монахи могли поклоняться богу и проповедовать публично — предположительно в своих анклавах (fondouks) и только христианам, но это прямо не указано. Далее было несколько моментов, более непосредственно связанных с войной, которая только что произошла между крестоносцами и ифрикийцами. В ближайшее время должны были быть освобождены пленные, взятые обеими сторонами. Христианские короли обязались покинуть Тунис со всеми своими войсками, а их имущество храниться под надзором халифа, пока они не пришлют за ним. Они не должны были принимать в своих владениях врагов халифа. И наоборот, ифрикийцы должны были изгонять тех, кто находится в подданстве христианских королей — в данном случае, в основном, противников Карла Анжуйского, Фадрике Кастильского, Федерико Ланча и их последователей, всех бывших сторонников Манфреда и Конрадина (но этот пункт, введенный королем Сицилии, похоже, так и не был выполнен)^[192].

Наконец, два пункта, которые больше всего поразили умы современников, тоже, были согласованы. Халиф обязался выплатить королям 210.000 унций золота, то есть 525.000 турских ливров, половину сразу, другую половину двумя частями, в День всех святых 1271 года и в День всех святых 1272 года, которые должны были быть выплачены от имени халифа христианским купцам, торгующими в Тунисе. Более того, ценз был восстановлен в пользу короля Сицилии, а его размер был даже удвоен по сравнению с тем, что получал "император", то есть Фридрих II, император и король Сицилии, умерший в 1250 году. И последнее: ценз за пять лет, который халиф задолжал Карлу Анжуйскому, когда тот был королем Сицилии с 1265 года, был ему выплачен, однако нет уверенности, что Карл получил и тот, который не выплачивался в период правления Манфреда.

Жоффруа де Бомону, канцлеру Сицилии, одному из ближайших советников Карла Анжуйского, было поручено принять клятву халифа, которая, вероятно, состоялась уже 31 октября^[193].

Суждение современников

Очевидно, что халиф купил, причем дорогой ценой, уход армии крестоносцев и установление хороших отношений с королем Сицилии. Существует мало свидетельств о том, как мусульмане восприняли известие о заключении договора. Султан Бейбарс, как говорят, написал Аль-Мустансиру письмо с резкими осуждением. Согласно более позднему свидетельству Ибн Хальдуна, халиф ввел налог на население, чтобы возместить расходы, которые он понес, избавляя страну от присутствия крестоносцев и по словам историка, этот налог был выплачен "с готовностью", так как, надо понимать, подданные халифа с облегчением восприняли уход христианской армии^[194].

С другой стороны, в лагере крестоносцев было много тех, кто резко критиковал соглашение, заключенное с халифом. По словам Примата, рядовой состав армии сожалел о добыче, которую он мог бы получить при захвате Туниса. Будучи ярым сторонником Карла Анжуйского, Примат высоко оценил договор о мире и отверг любые подозрения в адрес своего героя. Он едва признает, что король Сицилии уже давно поддерживал контакты с халифом, поскольку тот, как он указывает, был его данником — однако, если быть точным, Аль-Мустансир стал им только после переговоров осенью 1270 года^[195].

Возможно, спор принял менее прозаический оборот, чем простое сожаление о добыче. По словам тулузского поэта Гийома Анелье, архиепископ Нарбонский даже проповедовал в лагере против заключения договора, "на том основании, что продавался крест, / и договор был позорным, / потому что за гроши отдавался крест Христа, / от чего все христианство угодит а ад"^[196]. Если прелат действительно обличал договор, то, вероятно, не потому, что ему было жаль, что он не сможет принять участие в разграблении столицы халифа, скорее, он считал, что крестоносцы должны идти до конца, без какого-либо возможного компромисса с мусульманами, и уж точно не позволять им купить свой уход. В любом случае, похоже, что популярность Карла Анжуйского в лагере крестоносцев, которая была очень сильна в момент его прибытия, затем значительно снизилась. По словам Гийома де Нанжи, "крестоносцы использовали в своих разговорах окольные выражения и обидные аллюзии, чтобы пожаловаться на короля Сицилии. Они часто повторяли, что хитрость победила замыслы мудрого Ахитофела (в Библии — советника царя Давида), имея в виду, что поспешно заключенный договор с королем Туниса оказался приемлем, как только король Карл стал уверен в восстановлении дани, причитающейся Сицилии от Тунисского королевства". Итальянский хронист Саба Маласпина, Estoire d'Éraclès (История Ираклия), хроника, написанная в Святой Земле, а также лимузенский хронист Пьер Кораль, явно ставят под сомнение жадность христианских королей, и особенно короля Сицилии^[197]. Нет сомнений в том, что Карл Анжуйский покинул Тунис более богатым, чем прибыл туда. Но разве заключение мира с халифом Туниса не было единственным выходом из ловушки, в которую Людовик загнал армию крестоносцев?

8

Возвращение

За заключением договора последовало своего рода братание, что было довольно удивительно, учитывая тяжелые бои, продолжавшиеся между двумя сторонами в течение четырех месяцев. Некоторые ифрикийцы посещали лагерь крестоносцев, и Примат с удовлетворением отмечает их изумление качеством лошадей и снаряжения французских воинов. Также состоялся обмен информацией о достижениях каждой из сторон. Так крестоносцы узнали о подвигах, совершенных 4 сентября несколькими храбрыми рыцарями, маршалом Рено де Пресиньи и Гуго и Ги де Буссэ, которые были отрезаны от остальной армии песчаной бурей. Они дорого продали свои жизни, прежде чем уступили числу врагов. Похоже, что ифрикийцы понимали, как удовлетворить гордость и, возможно, даже тщеславие французов^[198].

У крестоносцев больше не было причин задерживаться в Тунисе. Людовик и легат, вероятно, единственные два человека, которые верили в актуальность нападения на Тунис, были мертвы. Регенты, аббат Сен-Дени и сеньор де Нель, призывали нового короля вернуться в свое королевство. В лагере снова возникла угроза эпидемии, а снабжение по-прежнему было затруднено, хотя крестоносцы теперь могли покупать продовольствие у ифрикийцев. Пора было сворачиваться и уезжать, но куда? В Святую Землю, что, несомненно, было главной целью Людовик? Пьер де Конде в письме, которое он написал аббату Сен-Дени 18 ноября, сообщает о колебаниях крестоносцев. По его словам, предполагалось, что часть армии с графом Пуатье и Пьером ле Шамбелланом отправится в Святую Землю, а остальные последуют за королем Сицилии против императора Михаила Палеолога — версия, которая, безусловно, удовлетворила бы Карла Анжуйского, и которая, прежде всего, подтверждала приоритет, отдаваемый королем Сицилии его планам на Константинополь. Филипп III, со своей стороны, отправился бы прямо во Францию с останками своего отца. По словам Примата, молодой король буквально разрывался между своим обетом помочь Святой Земле, тяжелыми условиями, в которых оказалась армия крестоносцев, и спасением королевства Франция, королем которого он теперь являлся. Не без колебаний и по совету своих дядей и баронов Филипп действительно решил вернуться в свое королевство после остановки на Сицилии. По словам анонимного хрониста, король Франции, после того как он, следуя совету своего дяди и отчасти под влиянием своей жены, заключил мир с халифом Туниса, хотел вернуться во Францию, чтобы короноваться. Чтобы это возвращение не было истолковано как отречение от креста, короли и бароны крестоносцев дали торжественную клятву, что при первой же возможности отправятся в Святую Землю, но они прекрасно понимали, что будут сурово осуждены на родине, и, по сути, клятва ничего не изменила^[199].