Мать прикусила губу. Никто его насильно не поил. Он подливал себе вино чаще, чем мы замечали.

– Кто-нибудь уцелел? – спросил отец, невидящим взглядом уставившись в стол. Палец его кружил вдоль края бокала.

– О таких не докладывали.

Отец встал, а змеи в зарослях, отчеканенные на спинке его золотого с серебром кресла, казалось, насторожились.

– Поговорим снаружи.

Когда Брон споткнулся на ровном месте, его командующий предложил принцу в качестве опоры свою руку, но, получив за это выговор, убрал ее.

Весенний лес тянулся вдоль всего побережья, от замка Грейсвуд до самого Эррина – но это было не важно. Они туда добрались. Снова пересекли границу.

И их было много – если они перебили солидную часть армии принца.

Несколько часов я металась по комнате. Затем достала плащ принца и, решив все же выполнить данное ему обещание, уселась на подоконник, откуда открывался вид на сады внизу.

Невидимая нить протянулась от моих пальцев к ткани, и я велела ей слиться оттенком с золотисто-коричневым плащом. От потертого бархата пахло самим принцем, морской солью и чем-то сладким вроде жженого сахара.

Губы Брона – пухлые, мягкие, теплые, – что неожиданно коснулись моей щеки, золотистые искры в его карих глазах… Те мотыльки у меня в животе погибли: их затопило расплавленной лавой – когда мне вспомнились глаза и улыбка другого мужчины.

Когда я представила, как жестокие, но чувственные губы Клыка скользят по моей коже, как его пальцы нежно дотрагиваются до заостренного кончика моего уха.

Открыв глаза – я и не заметила, что прикрыла их, – я свернула починенный плащ и уперлась лбом в стекло. Интересно, подумала я, чем сейчас занят Клык, какими поручениями загружает его днем король-зверюга и был ли он среди убийц, что напали на тот городок и людей принца в Весеннем лесу.

Два нападения. Безжалостные, быстрые, почти в одно и то же время.

Мои исполненные страха мысли прервал стук в дверь. Я слезла с подоконника и стремительно пересекла комнату, учуяв запах того, кто стоял за дверью – то были не родители и не прислуга.

– Добрый вечер, – сказал принц, под глазами у него залегли морщинки, волосы были взъерошены. – Надеюсь, час не слишком поздний – я пришел за плащом.

– Вы уезжаете?

Он кивнул, не поднимая на меня взгляда.

– Да, глупо было заявиться сюда в такой момент. – Его губы сложились в усталую улыбку. – Мама всю жизнь корит меня за излишнее любопытство. Так и тянет меня на приключения.

В этом мы с ним были похожи, поэтому я улыбнулась ему и протянула плащ.

– Я его починила.

Принц снова кивнул и развернул накидку, чтобы взглянуть на то место, где была дыра, а я прислонилась к дверному косяку, рассматривая его. Он стоял в свете факелов, что горели в коридоре по обе стороны двери. От ресниц на его щеки упали длинные тени, рот превратился в тонкую линию.

– Пожалуй, уехать прямо сейчас будет неразумно, о чем мой отец уже явно вам сказал…

Взгляд принца, ошеломленный и потемневший, взметнулся от заштопанного плаща ко мне.

– Это золото.

– Простите, что?

Он постучал ногтем по строчке – звук вышел звонкий. Принц тряхнул плащом передо мной и взволнованно заморгал.

– Эта строчка, ваша строчка… – Брон сглотнул. – Она золотая.

Нет.

Похолодев, я выдернула плащ у него из рук и посмотрела сама.

Это действительно было золото. Толстая аккуратная строчка, проложенная золотой нитью.

Проклятье. Стыд, потрясение, страх – прямо как в юности – все эти чувства вновь ожили во мне, но я затолкала их поглубже.

– Похоже, я ошиблась с оттенком, – пробормотала я, надеясь, что Брон купится на отговорку.

Он с ухмылкой взглянул на плащ, явно в этом усомнившись.

– Позвольте, я узнаю, сможет ли кто-нибудь это переделать. – Распустить строчку я смогла бы и сама, но все же проскочила мимо него и помчалась вниз по лестнице на поиски матери, чьи покои находились в другой башне замка.

Я миновала темный холл и побежала вверх по ступенькам, путаясь в тяжелой пышной юбке и постоянно спотыкаясь. Распахнула дверь в родительскую спальню и, обнаружив, что там пусто, вернулась в вестибюль – сердце у меня в груди от страха сжалось в комок.

Я снова ринулась вниз, и на последнем пролете меня поймал отец – его ясные глаза прочли по моему лицу все, чего я не могла произнести вслух. Оглядевшись, он втолкнул меня в ближайшую кладовую – туда, где нас бы никто не увидел.

– Посмотри на меня, пчелка. Смотри сюда. – Я, как всегда, послушалась. Его глаза сменили цвет: из темно-зеленых стали золотыми, затем карими. В детстве такие трюки смешили меня, а когда я выросла, они превратились в способ усмирять бури, что разыгрывались у меня в душе. Ту дикую натуру, которая жила во мне и временами грозила вырваться наружу. Зачастую мне было достаточно просто постоять рядом с отцом, чтобы успокоиться – на подобное он всегда находил время.

Но сейчас это не сработало. Мы оба догадывались, что так и будет, и через пару минут, осознав, что дышу я все так же судорожно, отец убрал руки и отошел с моего пути.

– Давай. Беги.

Я бросила плащ и припустила.

Покидать замок в такой час было небезопасно. Я об этом знала, как знал и он. Но иначе поступить не могла. И отец, и мать считали, что другой исход событий будет куда хуже.

Снова проскочив сквозь кухню, я замерла на пороге и осмотрелась – когда факелы дозорных стали едва различимы вдали, я побежала через огород к полям.

Золото.

Благоговейный ужас на лице у принца. Если такой секрет выплывет наружу… Я бежала все быстрее, выбиваясь из сил, кровь пульсировала в каждой вене, мышцы едва не лопались от напряжения.

Впервые это случилось, когда я была еще мала. Я чинила любимое мамино платье из шелка сливового цвета – то, которое, по ее словам, нравилось моему брату. И когда я представила, как она безмятежно улыбается, как они стоят рядом, это произошло… само собой.

Я пришла в восторг, думала, мать обрадуется, когда увидит, что я сотворила, но они с отцом испуганно переглянулись и велели мне никогда и никому об этом не рассказывать.

И никогда так больше не делать.

Многие годы мне запрещалось чинить вещи, но однажды я все же ослушалась – и доказала им, что могу иначе.

Сначала родители мне не поверили, но, убедившись, что в строчке нет ни следа золота, кивнули и разрешили заниматься починкой одежды – но только у себя в покоях.

Целительство, созидание, умение чинить и управлять растениями были у нас в крови, частичками нашей души. Эти дары были песней наших сердец, и когда эта песня рвалась на волю, сдерживать ее было мучительно. Так же мучительно, как игнорировать мощный импульс, который бился во мне и молил сейчас же дать ему свободу.

Но я крепилась – выбора у меня не было. Я неслась сквозь лес по знакомой тропинке, привычно огибая валуны и перескакивая через расставленные силки.

Я знала, что его здесь нет – знала это еще до того, как достигла устья пещеры и проползла внутрь.

Но только пробравшись сквозь дерево и вынырнув из дупла, поняла, почему народ в городе заколачивал окна лавок и домов.

Кровь.

Водная поверхность бликовала в сиянии звезд, а по ней, будто голодные змеи в поисках еды, тянулись темные разводы.

Его здесь нет. Он не придет.

Но вместо того, чтобы перебирать в уме все жуткие на то причины, я позволила бурному потоку внутри утянуть меня на дно.

Где, погрузившись во тьму, я наконец расслабилась.

Когда с первыми лучами солнца я вернулась домой, мать ждала меня в комнате.

– Ты хоть понимаешь, что наделала? – мрачно спросила она.

Я тряхнула головой и провела рукой по волосам – выражения лица матери я не видела, голубой балдахин отгораживал ее от меня.

– Конечно понимает, – раздался отцовский голос у меня за спиной, я, запнувшись, шагнула в опочивальню. Лицо у отца было усталое. – Она решила нашу печальную судьбу.