Готовая пуститься в бегство, я чуть не споткнулась о камень, когда он произнес:

– Клык.

Остановившись, я повернулась к нему – к силуэту в плаще на фоне ночи, до которого не дотягивался лунный свет.

– Мое имя. Меня зовут Клык.

Уступка.

Просьба остаться. Мне стоило бы проигнорировать ее, но даже ничегошеньки не зная об этом Клыке, я понимала, что столь заурядный на первый взгляд жест был для него исключительным событием.

– Клык, – повторила я, обкатывая его имя на языке, но не зная, что с ним делать. – Вы… – У меня подвело живот, рагу с цыпленком, которым мы поужинали, взбунтовалось и подступило к горлу. Я сделала шаг в его сторону. И хрипло, давясь словами, задала вопрос: – Вы убиваете нас, Клык – почему?

– Потому что можем, – ответил он так, словно это было ясно как день, и протянул кинжал, который принес для меня. Дождавшись, когда я подойду ближе, когда окажусь в пределах той площадки, где мы установили наше странное перемирие, он схватил меня за руку и притянул к себе. Его запах окутал меня, дозорный вложил кинжал мне в ладонь – пальцы у него были холодными, а взгляд – просто ледяным. – И мы не прекратим, не сбавим натиск и не выбьемся из сил. Так что зарежь меня – и дело с концом.

Он будто знал, что именно нужно сказать, дабы страх, пробиравший меня до костей, обратился в пламенную ярость.

Я сделала выпад – и чуть не распласталась на земле, поскольку он, смеясь, отскочил в сторону.

– Используй эту злость во благо себе, а не мне. – Клык сделал рывок вперед, и я ахнула, едва успев остановить его кинжал своим – он целился мне в грудь. Шумно выдохнув, багровый широко улыбнулся, а затем развернул меня. Он прижался грудью к моей спине, обхватил сильными руками – грозными и в то же время теплыми. – Направь ее внутрь, солнышко, – произнес он низким гортанным голосом, пока я тщетно пыталась высвободиться. – Эта пылкая ярость – мощное оружие, но только если ты направишь ее внутрь, воспользуешься ею и не дашь ей завладеть тобой.

Дыхание мое выровнялось, а вот сердце пропустило не один удар. Его запах – аромат кедра и дыма – затуманил мой разум.

Его ладонь, огромная и мозолистая, накрыла мою и поправила положение кинжала в моей руке.

– В ближнем бою, – прошептал Клык, будто хотел объяснить, почему прижался всем своим телом к моей спине, – на земле, когда тебя загнали в угол, когда тебя вот-вот достанут, медлить нельзя. – Я ощутила его дыхание ухом и щекой, тонкие волоски, выбившиеся из моей косы, зашевелились. – Нападай сразу же. – Крутанув меня, он направил мою руку с кинжалом к моим же ребрам – опасно близко к груди – и подтолкнул ее к подмышке. – Если противник в доспехах, ищи открытые места и целься в них.

Кивнув, я повторила движение, когда он убрал руку, и мы начали заново.

С каждым выпадом, с каждым замахом, с каждым прыжком принц Брон, планы отца, вой вдали и трели ночных птиц, тот факт, что мой враг учит меня биться с такими, как он, – все это отступало в темные уголки моего разума. Существовал только этот странный тип по имени Клык с его хриплыми усмешками, чудны́ми ругательствами и небывалым проворством, благодаря которому он постоянно заставал меня врасплох, а еще заполошный ритм моего сердцебиения и пот, что покрыл все мое тело.

Когда с той стороны ущелья раздался громкий вой волков или еще каких-то созданий, я совершила ошибку и едва увернулась от его клинка, полоснувшего по рукаву моей стеганки – клок шерсти, которой та была уплотнена, полетел вниз.

Клык, с его хитрой ухмылкой, лихорадочно блестящими синими глазами и всклокоченными светлыми волосами, отвесил глубокий поклон и зашагал восвояси.

Он не попрощался. Ушел вместе с луной и ни разу не оглянулся.

Занялся рассвет; тьму затопило дымчатое золото.

За рекой на востоке полыхали пожары – горел один из последних уцелевших северных городов, граничивший с лесом, за которым начинались скалы.

Немногочисленные выжившие со своими скудными пожитками и детьми прибывали верхом и пешком. Подседельные сумки и корзины покачивались на припорошенных пеплом лошадиных боках, животные тяжело пыхтели, выдувая облачка пара.

Обездоленные жители тянулись к замку косяками и собирались под его стенами; их черные от сажи, блестящие от пота и слез лица провожали меня потерянными взглядами.

Отправиться туда, где многим пригодилась бы моя помощь, мне не разрешали. Там вполне достаточно помощников, говорила мать, тебе нет нужды подвергать себя риску.

Оставалось лишь бессильно дожидаться, когда прибудут тяжелораненые. Тогда от меня будет хоть какой-то толк. Тогда я смогу почувствовать себя полезной. Тогда та скорбь, что пропитала мою плоть и кости, найдет иной выход – иной смысл.

Всех прибывших наконец переправили в городскую ратушу, где им предстояло тесниться рядом с другими семьями, для которых еще не нашлось нового жилья, – либо покинуть город и отправиться в бескрайние леса, поля и на фермы. Я бездумно смотрела в утреннее небо, пока восходящее солнце накрывало своей золотистой ладонью их догорающие дома.

Я долго бродила по лугам позади замка, собирала златоцвет и желтокорень, а солнце за это время превратилось в догорающий уголек за соснами вдали, что стояли на страже у края чащи.

Многие прибыли, но затем угасли, многих удалось исцелить, но они навсегда остались со шрамами.

Уложив собранные травы в корзинку, я села на ковер из диких цветов, которыми поросла здешняя земля, и посмотрела на лес – меня терзал один вопрос, но задать его кому-либо я не решалась. Не из боязни, что меня укорят, а из страха узнать ответ.

Я и так понимала: его не остановит ничто. Кровавый властитель и его связанные клятвой мести войска будут неустанно разрушать и грабить наши земли, пока в Синшелле не останется ни одной живой души.

Каково это – жить с такой сильной, непоколебимой, вековечной ненавистью?.. Мне не хотелось знать.

Я была уверена, что никогда не испытаю к нему жалость. Уж точно не теперь, когда обоз, который вез покойников к месту их последнего пристанища под утесами, протянулся от городских ворот до самого горизонта.

Я обернулась и посмотрела на цепочку подвод, исчезающую вдали. Казалось, провожал их взглядом и сам замок, а переливающийся лунный камень, из которого он был сложен, потускнел от огорчения.

Бросив очередной взгляд в сторону леса, я заметила, что за мной наблюдает пара глаз.

Из плотных зарослей на неверных ногах выступил олененок – его большие глаза моргали, разглядывали мир вокруг и, наконец, остановились на моем лице. Восторженно взмахнув хвостиком, он смело шагнул в густую траву, и ножки его тотчас подогнулись.

Со слезами на глазах я рассмеялась, всхлипнув, поднялась с земли и пошла к олененку, чтобы помочь ему встать.

Но не успела я приблизиться к неуклюжему малышу, как мимо меня просвистела стрела, и звереныш замертво упал в траву.

Обернувшись, я гневно воззрилась на Деандру.

– Он же совсем малыш.

Воительница прошагала мимо меня. Ее толстые темные косы – Деандра заплетала их, чтобы волосы не лезли в глаза, – бились о жесткие доспехи. Нагнувшись, она выдернула стрелу. Ее смуглые щеки и лоб все еще были в крови после битвы за рекой. Если такое вообще можно назвать битвой. Когда туда прибыли наши воины, там осталась всего пара отрядов кровавого властителя – своей цели навести ужас и поубивать всех они к тому часу уже достигли.

Деандра улыбнулась мне:

– Это же деликатес, принцесса.

На меня внезапно накатил такой ужас, что я отвернулась, когда она забросила олененка себе на прикрытое броней плечо.

Воительница рассмеялась:

– Надо бы нам как-нибудь взять вас с собой в настоящее сражение, чтобы ваше нежное сердце обросло крепкой скорлупой.

Мне нечего было на это ответить. Только внутри завыло и заскреблось навязчивое чувство вины, когда мне напомнили, что делаю я недостаточно. Ничьих усилий не хватит, чтобы со всем этим покончить.