Один альбом отведен под фотографии малышей, которые присылали двоюродной бабушке, часто вместе с рождественскими открытками. Снимки разного качества в зависимости от способностей фотографа и класса камеры, но все они подтверждают рассказы о том, что каждому ребенку, появившемуся на свет с ее помощью, она дарила что-нибудь связанное. Я листаю страницу за страницу с фотографиями младенцев в вязаных вещах: альбом больше похож на книги по рукоделию или журналы по вязанию. В некоторых случаях под снимком даже указаны вид пряжи и номер спиц. На последних страницах того же альбома размещены фотографии, которые я сделала во время нашей поездки на «Ладе» на север. На снимках в основном моя двоюродная бабушка, но один выделяется как изображением — на нем собака со стоячими ушами и закрученным хвостом, так и ракурсом — собаку сфотографировали сверху, из-за чего она кажется безлапой. В остальном фотография нечеткая. Я смутно помню, как меня беспокоил излишне назойливый пес, который не оставлял попыток полебезить передо мной, виляя хвостом, и лаял на нас, когда я задом въезжала во двор последней собеседницы моей двоюродной бабушки, чтобы развернуть машину. Под фотографией она написала:

Самур был единственным в своем роде, вежливым и не слишком общительным. Светлая ему память.

Метель

Вскоре после того, как мы вернулись на юг, я посоветовала двоюродной бабушке купить компьютер и вызвалась научить ее с ним обращаться. Она уже начала терять зрение, и я показала, как увеличивать шрифт. Ей казалось странным, что можно редактировать беседы, не перепечатывая их по многу раз. Теперь мы сидели каждая за своим компьютером. Бабушке тем не менее приходилось слишком часто обращаться ко мне за помощью. Иногда она говорила, что случайно нажала на какую-то кнопку и экран стал черным. Или файл исчез — но это не страшно, в нем не было ничего существенного. Баба с возу — кобыле легче. Однажды ей каким-то образом удалось настолько увеличить шрифт, что на странице умещалась только одна буква и имя ее собеседницы Яртруд занимало целых шесть страниц.

В конце концов я предложила в выходные набирать прабабушкины дневники и записанные на магнитофон беседы. Именно тогда я узнала, что в «Живых историях из опыта семи акушерок и одного акушера в Северной Исландии» речь почти не идет о рождении детей и акушерстве, прежде всего это рассказы о путешествиях, погоде и жизни животных.

В первой дневниковой записи прабабушка объясняет, почему решила стать акушеркой. Точнее, пойти учиться акушерскому делу. Принимали тех, кто был грамотным и имел незапятнанную репутацию.

Я хотела путешествовать, посмотреть мир, пишет она изящным почерком, и поэтому решила поехать в Рейкьявик учиться на акушерку. Обучение продолжалось три месяца. Попутно я взяла несколько уроков танца.

Почти все акушерки, беседы с которыми моя двоюродная бабушка четверть века собирала во время своих летних отпусков начиная с 1970 года, принадлежали к поколению прабабушки, они родились в конце XIX и в начале XX века, их объединяло то, что они добирались до рожениц пешком или на лошадях. Акушерское дело предполагает, что ты видишь мир, говорит одна из собеседниц о своем призвании.

Львиная доля рассказов описывает вынужденные передвижения зимой в плохую погоду. За акушерками посылали провожатого, крепкого молодого человека, но в их изложении он часто пасует, испугавшись темноты или выбившись из сил, и они продолжают свой путь в одиночку, теряются в буране, пробираются на ощупь, по пояс проваливаются в сугробы, преодолевают ущелья и кручи, переходят вброд замерзшие реки и ледяные плотины, едва спасаются от снежной лавины, а когда наконец оказываются в нужном месте, ребенок, как правило, уже родился, живым или мертвым, ибо родам не всегда сопутствует хорошая погода.

Я набирала страницу за страницей, писала о нависшей надо всем темноте, бездонной вечной тьме, в которой не видно собственной руки. Собеседницы двоюродной бабушки показывают мир как глухую стену или отвесную скалу, пытаются выразить словами, каково это — не видеть стоящего рядом провожатого и пробираться на ощупь, и никоим образом нельзя узнать, что ждет в этой кромешной темноте, она населена различными звуками, в ней раздается не только вой ветра, но и другие звуки, о которых они предпочитают говорить как можно меньше или вообще не вспоминать, темнота хранит истории и будит воображение, черным-черно. Я всегда боялась темноты, признается одна из собеседниц. Время от времени попадаются ремарки и заключения двоюродной бабушки, например:

Тот, кто не путешествовал по стране зимой, не видел настоящей темноты.

И она задается вопросом:

Есть ли вообще свет в этой стране, в этом мире?

Некоторые слова, используемые бабушкиными собеседницами при описании погоды, теперь почти не употребляются: иногда мне приходилось выключать запись и отматывать назад, чтобы еще раз послушать очередное название снега или тумана. Сестра в то время изучала метеорологию в Лунде, и я послала ей список погодных слов.

Туман:

высенец;

дымка;

марево;

мгла;

мзга;

муть;

смог;

хмарь.

Снег:

серен;

пухляк;

крупа;

зазимок;

батружье;

сало;

снеговерть;

падь;

лють;

заструга;

надув;

поземок;

заметь;

крутень;

фирн;

чипор;

лепень;

сувой;

хижа;

завируха.

Хоть и редко, но собеседницам двоюродной бабушки выпадала хорошая погода. Они надеялись, что метель утихнет, что увидят свет на ночном небе, ярче солнца.

В одну такую поездку прабабушка отправилась в январе 1922 года, когда носила под сердцем восьмого ребенка. Приняв роды, она возвращалась домой. Безветрие, наст и множество звезд на черном небосклоне. И мир в ее дневнике превращается в сверкающий зеркальный потолок, в тысячи крохотных зеркал под пылающим солнцем. Я катилась по насту, пишет она, рисуя сверкающие кристаллы, отражающие слабый свет зимнего дня. Это дает ей повод задуматься о том, а не сделан ли человек из звезд. Запись заканчивается предложением:

Вечером я родила живую девочку.

— Это была я, — заметила вскользь двоюродная бабушка, когда я отдавала ей главу.

Затем неожиданно наступило лето с белыми ночами и полным безветрием. Зеленеют луга, бегут и журчат ручьи. В одной довольно длинной дневниковой записи прабабушка описывает, как возвращается домой с акушерскими щипцами и камфорой в сумке, примерно тогда же время почти остановилось и потянулись долгие два месяца. Из зимней темноты прабабушка наконец выходит на солнечную сторону, на свет, туда, где больше нет теней. Оглядываясь вокруг, я заметила разрыв в облаках, сквозь который в темное небо пробивался солнечный луч, и в груди моей задрожала радость при виде этой красоты. Она рисует землю как ярко-зеленый плюшевый ковер, описывает таволгу выше пояса и брызги от водопада, мимо которого проходит. Я легла на живот у ручья, выпила воды, увидела форель, затем села на берегу и смотрела на свое отражение, которое проплывало мимо, подхваченное течением. Душа моя размякла, как земля по весне. Она сидит на берегу среди жужжащих мух и почти на целую страницу описывает, как, проходя сквозь воду, солнечный луч преломляется и распадается на все цвета радуги.

Я захватила с собой удочку, и в воде плавало облако. Картину летней ночи мать восьми детей завершает словами: Эта ночь не отпускала, и я поняла, что моя жизнь обрела цель. Я перелистываю страницу, в самом верху следующей прабабушка написала своим красивым почерком: