Остальные ушли прогуляться, поскольку мама захотела провести время наедине с каждым из нас. Она жестом подозвала меня и протянула мне руку. Кожа была очень сухой и шероховатой, пальцы холодными. Я попыталась улыбнуться, скрыть свое отчаяние, но слезы выдали меня.

– Не волнуйся, Лидья, – хрипло произнесла она. – Все будет хорошо. Вы справитесь, только заботьтесь друг о друге.

Мама закрыла глаза. Она выглядела ужасно усталой. Я понимала, что ей нужно умереть, что у нее не осталось сил жить, и все же я очень злилась. Я не хотела, чтобы она покидала нас, я хотела попросить ее, чтобы она не сдавалась. Хотела сказать ей, что она должна бороться ради нас. Но я и сама понимала, как эгоистично звучали мои мысли, поэтому промолчала.

– Лидья, – пробормотала она. – Moja ljubav, пообещай мне кое-что?

Голос был шершавый, как наждачная бумага, я словно оцарапалась о него.

– Что?

– Оставайтесь семьей. Обещаешь?

Она тяжело дышала. Я кивнула и ответила, что обещаю. Что сделаю все, что в моих силах.

Мама умерла в среду, за ее смертью последовали месяцы молчания. Нам, тем, кто остался, стало очевидно, что именно она была светом нашей семьи. Именно ее сердце заставляло вертеться колесо, ее радость и энергия заражали жизнью всех остальных.

Папа сидел возле телевизора, изредка произнося какие-то слова. Мы с Милой взяли все на себя: уборку, покупки, приготовление еды. Мне так было легче. Мне нравилось, что у меня постоянно полно забот, что у меня конкретные задачи. Купить молоко. Сварить спагетти. Вынести мусор. Чем больше дел у меня было, тем меньше я думала о маме, при этом, занимаясь домашними делами, я чувствовала себя ближе к ней. Я готовила вегетарианский гуляш, и от запаха петрушки и лаврового листа мне казалось, что мама тоже здесь, на кухне, со мной.

На протяжении лета я пыталась справиться с непоправимым. Сухое жаркое солнце шпарило в окна, и мы прятались от внешнего мира за задернутыми жалюзи. Но Мила больше не хотела так жить. Через несколько недель она начала учиться в гимназии на другом конце города и договорилась со своей лучшей подругой Сандрой и ее родителями, что ей лучше переехать к ним, чтобы сократить дорогу. У семьи Свенссон было достаточно места на желтой вилле с гамаком и прудиком для рыбалки, так что им это было совсем не трудно.

Я слышала, как мама Сандры сказала папе вкрадчивым голосом, как говорят взрослые, что для Милы будет лучше отдохнуть от всего произошедшего, и поскольку я вовсе не дурочка, я сразу же поняла, что это значит. Мила хотела отдохнуть от нас. Она хотела вернуться к свету и забыть о горьком вкусе скорби. Я пришла в ярость от того, что моя сестра разбила семью, не думая о том, какие это будет иметь последствия для нас.

Полулежа на кровати, я смотрела, как Мила собирала вещи в темно-зеленую спортивную сумку. Если честно, мне хотелось попросить ее взять меня с собой. Я тоже хотела бы жить в доме Сандры Свенссон, есть фрикадельки с коричневым соусом на большой кухне, раскачиваться в гамаке и ловить золотистых карпов, шныряющих под водой. Но я не могла найти для этого слов – ее предательство слишком сильно ранило меня.

Мила ничего не замечала. Она напевала себе под нос какую-то мелодию, складывая футболки. Взяв в руки светло-голубую футболку со звездами на груди, она остановилась. Она знала, что эта вещь мне очень нравилась.

– Хочешь, отдам ее тебе? – спросила она.

Я покачала головой:

– Можешь ее забрать.

Я отвернулась к стене и обняла себя руками. Мила вздохнула.

– Шкаф теперь твой, – сказала она, как будто этот факт мог поднять мне настроение. Несколько пустых полок вряд ли могли компенсировать тот факт, что она нас бросала.

– Ладно, мне пора. Пока!

Я не ответила, изо всех сил пытаясь сдержать набежавшие слезы. Мила ушла в гостиную и попрощалась с Дани и папой. Лишь когда за ней захлопнулась входная дверь, я повернулась и увидела, что она бросила футболку на своей кровати. Голый матрас не оставлял никаких сомнений. Пути назад нет.

Появился Дани, но вместо того чтобы зайти, остановился в дверях комнаты.

– Давай сделаем блинчики и поиграем во что-нибудь?

Я хмыкнула. Я знала – это значит, что мне нужно испечь ему блинчики. Сам он не умел, он даже не знал, как включается плита.

– Нет, – буркнула я.

– Я дам тебе хороший геймпад, – продолжил он, выжидающе глядя на меня. Казалось, он не понимал, что именно сейчас произошло, что нас снова бросили, оставили в нашем заточении. Что с этого момента наша жизнь превратится в сплошное дерьмо.

– Не хочу.

– Ну пожалуйста.

Я слышала, как в гостиной папа открыл пиво, и что-то во мне взорвалось.

– Сам себе пожарь блинчики, я тебе не мать!

Глаза Дани сузились. Ему исполнилось тринадцать, но он все еще носил спортивные брюки на резинке и футболки с надписями World of Warcraft, едва прикрывавшие его круглый живот, и даже не понимал, что это выглядело жалко.

– Исчезни, – сказала я и швырнула в него подушку. – В видеоигры играют только маленькие дети, разве ты не понимаешь?

Он покачал головой и ушел. На мгновение мне стало жаль, что я так поступила, мне захотелось встать и пойти за ним. Но я не могла. Злость настолько переполняла меня, что ни для чего другого места не оставалось.

Мила приехала домой только в конце сентября. Она принесла с собой булочки с корицей, которые испекла вместе с Сандрой и ее младшей сестрой, и без конца болтала о том, как ей нравится в новой школе. Какие интересные у нее учителя, что ученики сами отвечают за свою учебу и готовятся к экзаменам, точно так, как в университете.

Папа пытался слушать ее, но по большей части просто сидел словно тень. Он похудел, руки дрожали, когда он держал чашку с кофе. Он слабо улыбался, когда Мила говорила что-то смешное, но из-за его ввалившихся щек это выглядело даже страшновато.

Милу привезла мама Сандры, которая пошла за покупками, пока Мила проводила время с нами. Ровно через час она позвонила и сказала, что закончила свои дела и ждет Милу внизу. Словно Мила принадлежала ей, словно она разрешила ей навестить нас ненадолго.

Мы попрощались в коридоре. Мила обняла меня и прошептала мне в ухо, что скоро все наладится. Просто подожди, скоро ты пойдешь в гимназию, сказала она, хотя до этого было еще очень далеко.

Когда она ушла, я повернулась к Дани.

– «Моя гимназия просто прекрасная», – пропищала я деланым голосом, но вместо того, чтобы рассмеяться, он ушел в свою комнату, закрыл дверь и включил на полную громкость Rage Against the Machine[1], хотя знал, что я ненавидела эту группу.

Мы уже почти не разговаривали, даже не здоровались друг с другом, встречаясь на кухне или в коридоре. Я не знала, как у Дани дела, потому что мы едва виделись. Встречаясь в школе, мы делали вид, что не видим друг друга, и я признавала, что после смерти мамы стала ему плохой сестрой.

Однажды я увидела Дани в школьном дворе. Какие-то девятиклассники окружили его. Я не слышала, что они говорили, но увидела, как один из них наклонился вперед. Кулаки у него были сжаты, выглядел он очень агрессивно, и Дани бросился на него. Он дрался яростно, бил руками во все стороны и прижимался к телу другого мальчика.

Я была в шоке и не знала, что мне делать. Отчасти мне хотелось рвануть туда, а отчасти я понимала, что не смогу остановить то, что происходило. К тому же я не была уверена, что Дани хотел бы, чтобы я вмешалась. Намного лучше заработать пару синяков, чем быть спасенным старшей сестрой. Я беспокойно смотрела на них, видела, как Дани пропустил несколько ударов и как другие парни сгрудились над ним и схватили его за руки. Они крепко держали его, а я думала о том, почему не вмешиваются учителя. Ведь кто-то должен был видеть, что происходит?!

Дерево загораживало мне вид, и я подошла поближе. Я думала о том, чтобы позвать на помощь, но в этот момент кое-что произошло. Из ниоткуда появился Джексон, и девятиклассники отступили. Теперь я снова видела Дани. Он стоял согнувшись, его лицо было красным. Джексон положил руку ему на шею и что-то сказал, и спустя буквально несколько секунд девятиклассники исчезли.