Что же касается деяний Августа, он не только требовал ото всех других давать такую клятву, но также приносил ее сам; больше того, чтобы сделать последнее более заметным образом, он проводил новогодний день, не входя в здание сената и вовсе не появляясь в городе в этот день, но проводил время в каком-нибудь из пригородов, но затем прибывал позже и присягал отдельно.
Это было одним из оснований, по которым он оставался вне города на Новый год, но он также хотел не беспокоить кого-либо из горожан, когда они были заняты новыми должностными лицами и празднествами, а также уклониться от получения денег от них. В самом деле, он не одобрял Августа за его поведение по этому поводу, так как это причиняло многие неудобства и большие расходы в связи с необходимостью отдариваться за эти знаки расположения.
9. Не только в этом его поведение соответствовало обычаям народоправства, но и никакого отдельного священного участка не было отведено ему ни по его собственному выбору, ни каким-либо иным способом, – я имею в виду в то время – и никому не было позволено ставить изображения ему; ибо он скоро и явно запретил какому-либо городу или частному лицу делать это. К этому запрету, правда, он присовокупил условие: «Если только не но моему разрешению», – но добавил: «А я не дам его». Ибо он никоим образом не допустил бы, чтобы казалось, что его кто-то оскорбляет или непочтительно к нему относится (такие поступки уже признавались оскорблением величия [19] и влекли многие судебные дела на этой почве), и он делал вид, что весьма мало заботиться об этом и не желал слушать обвинений такого рода, связанных с ним самим, хотя он уделял внимание величию Августа в этих делах.
Сначала, впрочем, он никого не наказывал, даже из обвиненных за проступки по отношению к его предшественнику, и он тогда выпустил некоторых, против кого были сделаны доносы, что они преступили клятвы Августу, но со временем он многих приговорил к смерти.
10. Он утверждал величие Августа не только таким способом, но также завершив постройки, которые Август начал и не закончил, и он поместил на них его имя, и в случае статуй и святилищ, возведенных Августу то ли общинами, то ли частными лицами, он либо посвятил их сам, либо предписал одному из понтификов сделать это [20].
Правило указывать в надписи имя первоначального строителя он применял не только в случае зданий, возведенных Августом, но и во всех подобных случаях, когда требовался какой-либо ремонт, ибо, хотя он восстановил все здания, получившие повреждения (сам он не построил каких-нибудь новых, кроме Храма Августа), он не притязал ни на одно из них как на свое собственное, но восстановил на всех имена первоначальных строителей.
Расходуя чрезвычайно мало на себя, он тратил весьма большие средства на общественные нужды, то ли перестраивая и украшая почти все общественные сооружения, а также щедро помогая как городам, так и частным лицам. Он обогатил многих сенаторов, которые были бедны и из-за этого не желали более быть членами сената; и все же он сделал это не без разбора, но вычеркнул в то время имена некоторых за расточительность, а некоторых – даже за бедность, когда они не смогли удовлетворительно объяснить ее [21].
Все деньги, которые он раздавал народу, тут же отсчитывались у него на глазах, поскольку при Августе должностные лица, выплачивавшие деньги, имели привычку забирать большие суммы для себя из таких пожалований, а он весьма заботился, чтобы такого не случалось в его правление. Все эти траты, кроме того, он делал из регулярных поступлений, поскольку он никого и никогда не приговаривал к смерти из-за его денег, и не отбирал тогда в казну чье-либо имущество, и не прибегал к хитроумным уловкам для изыскания средств. Действительно, когда Эмилий Рект как-то послал ему из Египта, которым управлял, больше денег, чем он предписал, то отправил ему послание: «Я хочу иметь моих овец стрижеными, а не сожранными» [22].
11. К нему, кроме того, было чрезвычайно легко подойти и просто обратиться. Например, он призвал сенаторов приветствовать его всем составом и таким образом не толкать друг друга. В общем он показал себя настолько внимательным, что, когда должностные лица родийцев послали ему какое-то сообщение и в конце пропустили обязательную формулу о том, что возносят свои молитвы за его благополучие, он вызвал их с поспешностью, как будто собирался причинить им некий вред, но когда они прибыли, он вместо того, чтобы подвергнуть их какому-либо наказанию, заставил дописать недостающие слова и затем отправил назад [23].
Он оказывал почтение ежегодно избираемым должностным лицам, как если бы жил во времена народоправства, даже вставая со своего места при приближении консулов, и всякий раз, когда он приглашал их на обед, он и встречал их у дверей, когда они приходили, и провожал их по дороге, когда они отбывали. В случае, когда его несли в какое-либо время куда-нибудь на носилках, он не позволял ни одному из видных всадников сопровождать себя, не говоря уже о сенаторах [24]. В случае празднеств или чего-то подобного, дававшего толпе возможность развлечься, он заранее прибывал вечером в дом кого-нибудь из домочадцев Кесаря, живших вблизи места, где собиралась толпа, и проводил ночь там.
Цель, которую он преследовал, поступая так, состояла в том, чтобы народ мог встретить его с наименьшими возможными сложностями и неприятностями. И, кроме того, он часто смотрел конные состязания из домов вольноотпущенников. Ведь он довольно часто посещал зрелища с тем, чтобы не только оказать честь их устроителям, но также чтобы обеспечить доброе поведение простолюдинов и показать, что он разделяет их радости. На самом же деле, однако, он никогда не проявлял ни малейшего восхищения вещами такого рода и не имел славы сочувствующего одному из соперников [25].
Во всех отношениях он был настолько справедлив и беспристрастен, что однажды, когда народ пожелал, чтобы один актер был отпущен на свободу, он не уступал его требованию, пока господин этого человека не дал своего согласия и не получил плату за него. Его отношения с приближенными были теми же, какие он поддерживал в частной жизни: он помогал им, когда они оказывались втянутыми в тяжбы и присоединялся к ним во время праздничных жертвоприношений, он проведывал их во время болезни, не приводя с собой никакой охраны в их комнату, и по случаю смерти по крайней мере одного из них он сам произнёс погребальную речь.
12. Больше того, он призывал свою мать вести себя подобным же образом, насколько ей подобало поступать так, частично, чтобы она могла подражать ему, и частично, чтобы умерить ее гордыню. Ведь она занимала очень высокое положение, гораздо выше любой женщины прежних времен, так что она могла во всякий час принимать сенаторов и тех из народа, кто хотел приветствовать ее, в своем доме, и это обстоятельство вошло в государственные записи. Письма Тиберия даже содержали одно время ее имя наряду с именем государя, и одинаково писали им обоим. За исключением того, что она никогда не отваживалась входить в помещение сената, к войску и в народное собрание, она старалась управлять всем, словно единоличная правительница.
Во времена Августа она обладала огромным влиянием и часто заявляла, что это она сделала Тиберия императором [26]; вследствие этого она не удовлетворялась правлением на равных условиях с ним, но желал первенствовать над ним. Как следствие были предложены многие чрезвычайные меры, многие лица высказывали мнение, что ее следовало бы называть Матерью Отечества, и многие – Матерью Родителей. А другие еще предложили, чтобы Тиберий был назван по ней, так, как греков называют по отцу, он должен был бы называться по матери [27].
Все это досадовало его, и он не одобрил никаких почестей, постановленных ей, за небольшими исключениями, и не позволял ей никакого особенного поведения. Например, она однажды посвятила в своем доме изображение Августа, и в честь этого события пожелала дать пир сенату и всадникам вместе с их женами, но он не позволил ей выполнить ни одной части этого замысла, пока сенат не одобрил этого, и даже тогда не она принимала мужчин за обедом, вместо этого он угощал мужчин, а она – женщин. В конце концов он совершенно отстранил ее от общественных дел, но позволил управлять домом; затем, так как она причиняла ему беспокойство даже в этом качестве, он перестал бывать в городе и избегал ее всеми возможными способами; в самом деле, главным образом из-за нее он перебрался на Капрею [28]. Таковы сообщения, которые имеются о Ливии.
