Про ранние годы он вспоминал: «Мои родители были безземельные крестьяне Смоленской губернии. Вокруг нашей деревни шли многочисленные усадьбы мелких помещиков. Отношения между ними и крестьянами были наилучшие. Помещики давали работу, добросовестно оплачивали ее. Как сейчас помню, что тяжелый полевой труд начинался и кончался праздниками, песнями, угощением. Легко и привольно жилось… С малых уже лет у меня проявилась страсть к „художеству“, – вырезывал разные предметы, фигурки из дерева. Вырезал однажды целую скрипку, которую соседний помещик и купил за 20 коп. Мне было тогда 6 лет».
На самом деле, Богдаше, как позже прозвали его товарищи, пришлось нелегко: они с матерью не имели собственного дома, жили у родственников. Помог счастливый случай – в возрасте девяти лет будущий художник попал в образцовую народную школу, основанную дворянами Рачинскими в селе Татево. Оттуда судьба привела в изобразительное искусство: «С.А. Рачинский однажды заинтересовался, есть ли среди детей способные к живописи. Указали на меня, как на любителя исписывать все своими рисунками. С.А. дал задание срисовать с натуры одного учителя. Экзамен происходил на виду всей школы, в Татево. Впервые мне с натуры пришлось рисовать человека. Написал, однако. Нашли сходство. С.А. взял рисунок и отнес к своей матери. Она захотела меня видеть, и вот крестьянский мальчик попал в роскошные хоромы богатого дома. Приветливо встретила меня В.А. Рачинская, глубокая старуха, сестра известного поэта Е.А. Баратынского, современница Пушкина, с которым она танцевала на балах. Очень часто гостила у Рачинских их родственница, баронесса Дельвиг, сестра друга Пушкина. Много интересного рассказывали женщины о великом поэте. Счастливые часы проводил я в обществе их и С.А. Рачинского, милого и культурного человека, безгранично любящего русский народ. Многим, если не всем, я обязан этой семье. Под покровом ее прошло все мое дальнейшее воспитание».
Когда юному живописцу исполнилось 13 лет, Сергей Рачинский устроил его в иконописную мастерскую в Троице-Сергиевой лавре. Религиозная тема впоследствии стала одним из мотивов картин мастера («Пасхальный натюрморт», начало XX века; «Венчание», 1904; «В церкви», 1932).
В 1884 году Богданов-Бельский был зачислен в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Здесь ему вновь улыбнулась удача: картина «Будущий инок» (1889) принесла молодому таланту серебряную медаль. Самому художнику работа не нравилась, однако публика пришла в восторг: «Отвез в Москву и… проснулся однажды „знаменитым“». Поздравляли товарищи, профессора, допытываясь, какими путями я достиг такой экспрессии в лице «будущего инока». Я и сам не знал. Объясняю это моим тогдашним религиозным настроением.
Картину купил за 300 р. Солдатенков, крутой старик-старообрядец. В 1890 г. с его разрешения я выставил «Будущего инока» на «Выставке Передвижников». Государыня Мария Феодоровна, не зная, что картина собственность Солдатенкова, оставила ее за собой. Комитет Выставки спохватился, но поздно. Чрез Рачинского я попросил Победоносцева переговорить с государыней. Она передала, что будет очень обязана Солдатенкову, если он переуступит ей картину. Победоносцев телеграфировал старику, и тот ответил, что «почтет за счастье, если государыня возьмет у него картину».
Богданов-Бельский даже совершил путешествие в Константинополь, а также паломничество на Афон: «Здесь я встретился с монахом, отцом Филиппом, на которого мне афонские отцы указали, как на „богописца“.
Этот „богописец“ оказался крестьянином Рязанской губ., приехавшим на Афон „спасать душу“, как он мне заявил, причем, „спасение души“ соединил с неутомимой жаждой к живописи, которой нигде не учился. Он все время сопровождал меня на работах и однажды поразил рисунком монаха с натуры. В 1894—5 гг. я встретился с ним в мастерской Репина. О нем говорили как о большом таланте. Это был… Малявин».
Художником заинтересовались богатые заказчики («Портрет княгини Горчаковой», 1903; «Портрет М.С. Шереметевой», 1898; «Портрет генерал-адъютанта Гессе», 1904; «Портрет великого князя Дмитрия Павловича Романова», 1902). В 1899 году Богданов-Бельский пишет портрет вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Лето 1902-го провел в имении генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, где создал ряд изображений членов семьи хозяина. За успехами мастера следили коллеги. Михаил Нестеров в одном из писем привел мнение Васнецова о еще начинающем живописце: «Богданов-Бельский не понравился. Он ждал по крикам лучшего. Мальчик хорош, но, по его словам, в картине нет творчества и, за исключением мальчика, все напоминает В. Маковского и Максимова. Но Васнецов согласен, что Богданов-Бельский еще долго будет мне солить на выставках своим успехом, но этим смущаться не следует». Надо сказать, Николай Петрович порой увлекался внешними эффектами, а также идеализацией персонажей, из-за чего его работы называли салонной живописью. В отличие от большинства передвижников мастер (вступивший, кстати, в ряды Товарищества) не желал бичевать пороки общества, хотя его наставником в Императорской академии художеств был сам Репин.
После окончания учебы в Академии молодой человек отправился в заграничное путешествие: посетил Германию, Францию, Италию. Набрался опыта у западных художников, а затем решил вернуться к корням: «После Парижа я увлекся „пленэризмом“. Воздух, фигуры среди пейзажа, свет – вот чему с 1905 г. я стал отдавать свое внимание. <…> В 1910 г. я написал картину „Именины учительницы“, отмеченную и печатью, и еще больше художниками-импрессионистами за те импрессюнистские достижения, которых я добился в ней. Картина была на всемирной выставке в Риме (1911 г.) и Мюнхене… Но сильны воспоминания детства и переживания юношеских годов. Я так много лет провел в деревне, так был близок к сельской школе, так часто наблюдал крестьянских детей, так полюбил их за непосредственность, даровитость, что они, как-то сами собой, сделались героями моих картин. Что делать! Каждому свое».
В творчестве Богданова-Бельского именно детская тема стала основополагающей. Мастер, как правило, выбирал сюжеты, связанные с учебой: «У больного учителя» (1897), «Устный счет» (1895), «Ученицы» (1901), «За книжкой» (1915). Учитель Николай Зольников, сын учителя села Островно, где часто бывал художник, оставил следующие воспоминания: «Николай Петрович Богданов-Бельский был милейший и добрейший человек, дети так и льнули к нему. Подарки часто им делал. То леденцы принесет, конфеты, то баранок накупит и раздаст детворе. Школу нашу часто рисовал. На многих полотнах и отец мой изображен, он тоже учителем был. В школе нашей была у него и любимая парта, за ней ребят рисовал. Дети так ее и звали – Николая Петровича парта. <…> Николай Петрович был заядлый охотник, но неудачник. Бывало, промажет из ружья и начинает оправдываться: то под руку его дернули, то лодку качнули, то собака не вовремя тявкнула. Сердился, а остальные над ним посмеивались, ну, что, мол, опять промазал. Это мне отец рассказывал, который часто с ним на охоту ходил. Пел он хорошо, заслушаешься. В нашей церкви он пел в хоре басовые партии и за дьякона мог».
В 1921-м Богданов-Бельский уехал в Ригу – по приглашению друга, художника Сергея Виноградова. Одной из причин эмиграции оказалась невостребованность: вместе со сменой общественного строя изменилась и эстетика. Авангард активно заявлял о своих правах. Живописец жаловался Репину: «Из того, что я написал за эти четыре года (1917–1921. – „Свой“.), ничего не было выставлено в России. С большими трудностями и ухищрениями все это мне удалось вывезти в Ригу». В столице Латвии ему помог один из учеников Архипа Куинджи, Вильгельм-Карл Пурвитис, который возглавлял местный художественный музей. В стенах институции в конце 1921 года открылась персональная выставка русского мастера, через два года – еще одна. Всего в Латвии с 1922-го по 1940-й прошло семь персональных выставок мэтра; кроме того, его картины экспонировались в Праге, Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Нью-Йорке, Амстердаме, Осло, Хельсинки, Торонто, Таллине, Копенгагене… Отечественный классик оказался очень популярен: в Риге его даже узнавали на улице. На родине его творчество, к сожалению, не получало детального освещения. Правда в 40-м, когда в Риге на короткое время установилась советская власть, Николая Петровича все же пригласили участвовать в выставках в Москве: он даже отправил в Россию семь работ.
