Так и носила теперь навечно до надписи на надгробном кресте Алина свою фамилию – Чадаева.

А ведь это ещё было и искушение высокопоставленной фамилией, которого, смею думать, смог избежать и отец её, чья фамилия осталась в истории на многих документах рядом со сталинской, но не в списке вельмож и злодеев. И уж – конечно, она сама, Алина – белая ворона в сером оперении, как однажды она себя определила. Маленький рост как бы оберегал, чтобы не возвышаться и не выделяться рядом с другими. Никогда за многие годы не видела на ней никаких следов косметики, никаких внешних украшений, чтобы обратить на себя внимание. Никаких ухищрений. Кроме на всю жизнь – отцовских золотых часов. Конечно, так не бывает, не могла я всю жизнь видеть Алину в одном и том же платье. Но память сохранила её навсегда в одном обличии: чёрный костюм с некороткой юбкой, приталенный удлинённый пиджачок, ажурный белый вязаный шерстяной шарфик на шее как единственное украшение… которое всегда ей очень шло.

Думаю, не только от затемнённой комнатки, в которой мы виделись в наши общие последние дни, но на Алинином лице и в девяносто лет почти не было морщин, оно было ясным и светлым. А, может, это мне так казалось… Но нет, она всегда мало менялась с годами. И морщины её не безобразили. До самой смерти она оставалась похожей только на саму себя. Под конец девочку-старушку…

На каждом человеческом лице всегда остаются следы пережитого, и страсти, и болезни – ах! как мало мы наблюдаем красивых старушечьих лиц, чего уж там?! Чаще наблюдаем старческую некрасивость, уродство от возраста, болезней и страданий… пережитых страстей. Я сидела рядом с отходящей от меня Алины и мне казалось, что она рядом со мной осталась такой же, какой мы встретились семьдесят пять лет назад… Только она стала, как бы ещё меньше. Истаивала. Исчезала.

Это из последних её стихотворений…

Жила как все… Родилась у мамы. Был папа. Ему она посвятила книжку под знаковым названием – «Одиночество. Память моего отца». В наследство от него получила кроме часов ещё подаренную им поршневую авторучку, таких тогда не было, мы все ей удивлялись, вертели в руках, рассматривали, и ещё – чуть заметную смягчающую черты ямочку на подбородке, у него и у нее одинаковые. Жена отцовская подарила неожиданный родственнице новое платье в горошек, чтобы не срамила перед знакомыми, и чтобы выглядела прилично… Папа дал в Москве, куда вызвал дочь, небольшую легковую машину с молчаливым шофером… Поезди, познакомься с Москвой, – сказал ей. Довелось ей на параде физкультурников в 1947-м году стоять на трибуне рядом с правительственной ложей, где были Сталин… Ворошилов… Молотов… Удивилась вблизи сталинскому лицу, некрасивому, тяжёлому, в оспинах… Отличному от своих портретов. Отдыхала вместе с отцом в Сочи, на Северном Кавказе, запомнилось, что никогда, ни дома, ни на отдыхе никаких гостей у отца не бывало. Когда был занят, поручал гулять с дочкой Дмитрию Фёдоровичу Устинову, тот показывал ей лермонтовские места на Кавказе. Устинов же предрёк – быть тебе литератором. Знала, что дружил отец с Косыгиным. Вместе с отцом бывала в театрах в Москве – на «Доходном месте» в Малом театре, в театре Моссовета на «Маскараде», видела Мордвинова-Арбенина… Другого наследства от отца она не получила. Да ей и в голову не приходило, что с появлением отца она могла «выгадать» какие-то материальные блага. Да и вообще о появлении у Алины отца, да ещё такого! мало кто в её окружении знал.

В советские времена тем не кичились. Скорее боялись обнаруживать близость к миру сильных и могучих. К выпускному вечеру с вручением дипломов «филолога» специальные платья нам не шили, было не на что, да и как-то не принято было в те поры!.. От искушений богатством, житейскими соблазнами, державными возможностями отец свою дочь избавил. Так же, как и у всех нас тогда. Гордились знаниями, приобретёнными умениями, в жизнь вступали с такой шкалой ценностей, о которой вспоминать сейчас стало совсем немодно. Неактуально. Как бы то ни называлось, библейские заповеди или кодекс строителя коммунизма, но – не убий! не укради! не обмани… не предай… – впитывалось нами с молоком матери, с отцовскими заветами. Со всем собственным опытом жизни.

Зато и гордилась Алина Чадаева подписями своего отца рядом с В. М. Молотовым на важных для неё документах… о разрешении открытия в Москве православного богословского института и курсов, а потом ещё богословско-пасторских курсов в городах: Киеве, Ленинграде, Львове, Луцке, Минске, Одессе, Ставрополе. Об освобождении от уплаты военного налога монахов и монастырей… об улучшении жилищных условий писателей…

Нет, не грозила Алине судьба брежневской дочки да и сталинской Светланы или хрущёвского сына, она избавила её от опасностей власти и богатства, от их искушений. Сберегла для другого. Вот ещё одно из её стихотворений…

Зато как она была счастлива появившимся у нее родных отчеству и фамилии, отцовским письмам к ней и возможности самой дочери написать отцу…

Её первое письмо к нему от 18 сентября 1946 года, ей было 15 лет, уцелело.

И его письма к ней… Одно из них от 4 ноября 1947 года.