Утром Семен вместе с отцом, матерью и Дуней поехал на санях к дому тестя, на другую сторону реки. Их встречала толпа гостей. Женщины пели то веселые, то грустные песни. Выступивший вперед шаман произнес заклинание, поворожил над головой сухой рыбы и отдал ее старухе, стоявшей рядом. Друзья и родственники Терентия смеясь подбежали к молодой. Они надели на нее хоньбу — длинную теплую одежду вроде халата, а поверх еще четыре меховых куртки — кухлянки. Дуня, радостная и торжественная, стояла, широко разведя руки, и не могла шагу ступить без посторонней помощи. Ее подхватили, усадили в нарту, и все поехали вдоль берега к полуземлянке.

Из жилища встречать Дуню вышел ее младший двоюродный брат. Он помог ей слезть с саней и повел ее по холму полуземлянки к входному отверстию. Старуха с рыбьей головой в руках обогнала их и первой сошла по лестнице. Она положила голову рыбы на пол. Подбежавшие парни и девушки обвязали молодую ремнями и спустили вниз. Становясь на пол, Дуня с силой наступила на рыбью голову. Затем все спускались по лестнице и старались также наступить на эту голову. Когда гости собрались внутри жилища, старуха подскочила к рыбьей голове и, что-то шепча, яростно затопала по пей, а потом подняла ее и бросила в костер.

Рыбья голова, кухлянки, которые сняли только внутри жилья, спуск молодой на ремнях — все это, по поверьям камчадалов, должно было предохранить невесту от злых духов и обеспечить счастье будущей семье. Терентий не верил этому, но ни он сам, ни его сын не нарушали традиций ставшего им родным народа.

Обряд закончился. В костер подбросили веток, он разгорелся. Полуземлянка стала быстро нагреваться. Гости рассаживались поудобнее, чтобы приступить к свадебному пиршеству. По традиции в этот день угощение в доме тестя готовил молодой муж.

В самый разгар веселья громкий лай собак нарушил пир. По лестнице спускался казачий сотник. Следом за ним шел тойон и казаки.

Было ясно, что пришли они не на свадьбу. Хозяин поднялся и подошел к сотнику:

— Я исправно плачу ясак, тойон подтвердит. У нас свадьба. Садись, гостем будешь.

Сотник окинул глазами всех сидящих и остановил свой взгляд на изуродованном шрамами лице Терентия.

— Я пришел за ним, он изменник и должен умереть!

— Нет! Он мой гость, он здесь мой гость!

Сотник положил руку на шашку, а казаки обступили споривших. Терентий смело подошел к ним:

— Ты пришел за мной? Но в чем моя вина?

Терентий и не предполагал, что тойон донес на него.

— Дело давнее, но ты-то, Шадрин, знаешь! Пришел царский указ: в каждом селении казнить одного русского и двух камчадалов, виновных в большом бунте. Из всех русских ты наибольше повинен.

Терентий горько усмехнулся:

— Что же, сотник, когда вешали друга Федора Харчина после всех, он сказал: «Жаль, что мне придется висеть последним!» Я готов, но уйдем отсюда, не мешай людям в их маленькой радости.

Терентий направился к лестнице. В эту минуту угрюмо молчавший Семен остановил его:

— Стой, отец, я сейчас!

Занесенный с ловкостью истого охотника нож выпал из руки Семена, перехваченной сильной рукой отца. Сотник, перепугавшись, отскочил от Терентия, схватился за шашку, но, видя, что опасность миновала, успокоился.

— Ты не спеши, Терентий! Управитель приказал передать, ежели твой сын со своей женой отправятся добровольно в столицу, тебе будет дарована жизнь.

Еще в 1700 году Атласов сделал попытку вывезти с Камчатки в столицу одного местного жителя. Камчадал не перенес перемены климата, трудного и долгого пути и умер. Через девять лет новая попытка окончилась также трагически. В 1722 году царский двор прислал предписание послать нескольких камчадалов в Москву, но никто из них не доехал до места. О всех попытках этих знали в камчадальских стойбищах и пуще смерти боялись такой поездки. Сейчас весной 1739 года Иркутская Канцелярия решила снова повторить попытку, не удавшуюся прежним правителям. Управителю Камчатки было дано приказание отобрать молодые камчадальские пары и отправить их в Петербург.

Услышав слова сотника, Терентий побледнел:

— Слушай, сотник, я довольно уже пожил. Моя жизнь немного стоит, чтобы за нее отдавать две молодые жизни. Пойдем отсюда!

Семен горячо перебил отца:

— Нет, отец! Постой! Нас ведь не будут казнить, нас просто повезут в столицу.

Сотник одобряюще кивнул, но Терентий хмуро проговорил:

— Сын, ты не знаешь, что такое этот путь. Никто еще из жителей Камчатки не доезжал даже до Томска.

— Но ведь в моих жилах течет твоя кровь!

— В твоих моя, а в жилах твоей Дуни?

Семен умолк и взглянул на сетчатую перегородку, 'где сидели женщины. Он ждал. Его тесть, думая о чем-то своем, ни к кому не обращаясь, быстро заговорил по-камчадальски. За перегородкой кто-то всхлипнул, затем плач утих и голос Дуни произнес короткую фразу. Сотник ничего не понял. Терентий ласково, но горько улыбнулся, Семен радостно смотрел на отца.

— Дуня сказала: «Я поеду со своим мужем!»

В декабре 1739 года, на десятом году царствования вздорной и жестокой императрицы Анны Иоанновны, в Петербурге наступили сильные морозы, каких давно не бывало. Даже спирт, выставленный в стеклянной банке за окно на ночь, замерзал. Нева и ее притоки были прочно скованы льдом.

В такую стужу прибавилось хлопот у любимца императрицы временщика Бирона. В числе прочих занятий он должен был увеселять свою благодетельницу. С его легкой руки русский двор был наполнен шутами и шутихами, которыми нередко становились дворяне, навлекшие неудовольствие Бирона или «повелительницы всея Руси».

В один из дней декабря Бирон вошел в приемную, где его ожидали приближенные. Изобразив на своем лице страдание, Бирон воскликнул:

— Я несчастнейший человек! Здесь в России множество людей не столь помышляют о заслугах моих, сколь питают ко мне ненависть и неблагодарность, Я же верою служу России и матушке нашей императрице и не Щажу живота своего на их благо. Однако вот уже несколько дней матушка-императрица ничем не развлекается, а я не могу примыслить способа развеять грусть на ее челе. Кто в моих помыслах мне поможет?

Картинно всплеснув руками, Бирон направился к выходу, но тут вкрадчивый голос одного из приближенных остановил его:

Мне сообщили, что перед Голштинским замком искусные мастера изо льда соорудили двух львов в два раза больше натуральной величины. Что если, пользуясь случившейся стужей, соорудить на Неве против крепости Петра и Павла ледяной дом, сделать ледяные пушки и устроить празднество на потеху и радость матушки-государыни?

Бирон подозвал к себе говорившего, что-то шепнул ему и быстро пошел в покои императрицы.

На другой день во дворце знали о новой затее Бирона, и к концу дня было составлено два императорских указа.

В первом приказывалось в самое короткое время соорудить на Неве между Дворцом и Адмиралтейством Ледяной дом в несколько комнат, всю обстановку в которых сделать изо льда.

Во втором Кунсткамере было приказано сделать зарисовки и эскизы с предметов и костюмов разных народов России, чьи коллекции были собраны в музее, и передать в ведение церемониймейстера двора различные костюмы, музыкальные инструменты, орудия и утварь, главным образом сибирских народов.

27 декабря вышел третий указ. Губернаторам всех национальных окраин России предписывалось к 6 февраля 1740 года доставить в Петербург по одной молодой паре от всех нерусских национальностей в их»«туземной одежде, на туземном транспорте» для придворного маскарада— «шествия народов России», которое должно быть в день «потешной свадьбы».

Пусть кто-то другой предложил устроить Ледяной дом, но справить «потешную свадьбу» шута князя Голицина и шутихи Бужениновой придумал сам Бирон. «Новобрачные» отправятся на ночь в этот дом, а по пути их будут сопровождать молодые пары разных народов России и пусть тогда иностранцы видят, как богат и велик двор Анны Иоанновны, — так решили во дворце императрицы, готовясь к необычной потехе.