– Пиво повторить? – спрашивает официант, но ты не в силах оторваться и только слабо киваешь жующей головой: «Несите, несите!»

 ИЩУ ГОЛЛАНДИЮ

 Моему племяннику предложили поехать в паломничество в Иерусалим. Он мялся, молчал. Вдруг радостно воскликнул:

– Я понял, в чем дело: мне еще рано! Я еще свой Иерусалим не сочинил.

 Я поняла его мгновенно. Я поехала в Англию, когда она уже жила во мне всеми своими островами, Давидом Копперфильдом, белыми башнями Тауэра и де-вушкой, которая шла по набережной Темзы, держась рукой за парапет.

 А вот Голландии у меня в голове не сложилось. То есть, конечно, если нажать на кнопочку «нидерланды», то сразу всплывет перед мысленным взором мальчик, который стойко закрывает пальцем замеченную им дырочку в дамбе. Через дыру рвется вода, чтобы прорвать дамбу и затопить город, палец мерзнет, подмога все не идет, а он сидит и спасает родные улицы.

 А еще помню «Серебряные коньки». Сюжета этой чудесной книжки не перескажу, забыла. Только остался в памяти мальчик – опять мальчик, паренек из бедной семьи, который прикручивает к башмакам железки, а потом упорством своим и честностью добивается небывалой драгоценности – настоящих коньков.

 А еще я помню принца. Я его видела своими глазами, причем в Петербурге. Это был нынешний король, Вильгельм Оранский. Времена были романтические – девяностые. Мы были всем рады, и на нас смотрели как на будущих своих. На какой-то юбилей голландцы подарили городу копию памятника Царю-плотнику, – теперь она стоит на набережной Невы, прямо у парапета, – и сам наследник престола сопровождал российского императора на родину. Нас, журналистов, собрали на брифинг, долго тренировали правильное протокольное обращение к королевской особе – и усадили в маленьком зале буквально за один стол с будущим королем. О чем мы говорили – не помню, помню только жесткую средневековость черт и необыкновенное чувство осуществления мечты. Представьте: подняли железный занавес, а за ним – принц!

 Тюльпаны, мельницы, сыр. Деревянные башмаки и белые чепцы. Изразцовые печи. Голубые парусники на белом фарфоре, молочницы в фартуках, острокрышие домики в каждом квадратике. Рукой проведешь по гладкой поверхности красивой, как ваза, печки – она прохладна, потому что это уже музей, а прошлое не греет. Высокие голландские крылечки на первой каменной набережной Петербурга, у домов, выстроенных по образцу Трезини. Петровская регулярность, завезенная в страну, как голландская болезнь.

 Голландские натюрморты, где еда почти вываливается за рамки и сытые, полнокровные едоки в широких шляпах навеки пойманы в камеру обскура.

 Мне все нравится, что похоже на Петербург. А Петербург похож на все хорошее: на воду в блестящих каналах, на тяжелые рамы бесценных картин, на раскрытые, как ладони, крылья мостов.

 Петровский дух, стойкий, как мальчик у дамбы, благородный, как черный тюльпан, неискоренимый, как династия Оранских.

 Вот в нем сколько голландского!

 Амстердам

 Все низкопоклонничаем перед велосипедистами, а от них просто проходу нет. Причем ни проходу, ни проезду. Дорожки повсеместно, едут все: тетеньки с двойняшками, леди в вечернем платье, араб с огромным черным зонтом, похожий на летучую мышь, старики, подростки, разносчики. Только увиливай! Пронырливые, верткие. Машины тормозят оторопело, как большие псы перед нахальным воробьем… Влажные дорожки оклеены листьями. Мосты-шлюзы поднимают лопасти, как гигантские мышеловки. Лодки скользят по коротеньким каналам, и туристы торчат из открытых окон, как огурцы из теплицы. на цветочном рынке россыпи луковиц. нахожу черный тюльпан, он упакован в коробочку с картинкой – может, получится вырастить на подоконнике?

 В центре площади стоит гигантский Рембрандт в берете, окруженный натурально фигурами из «ночного дозора». Они почти с человеческий рост, но рядом с ним выглядят как лилипуты вокруг Гулливера. В этом тоже есть своя правда?

 Нет на меня селедки

 Хорошо, что я вчера нормально погуляла по городу. Благостно так: солнышко светит; голландцы сидят в кафешках вдоль каналов, развернув к теплу лица; листики под ногами стелятся желтые, зеленые.

 Сегодня – чистый потоп. Увидев из окна струи воды, решила идти в музей. Я и так собиралась, даже уже нашла его местоположение на карте. Оказалось, ну совсем рядом с отелем, а тут еще и дождь, короче, не увильнуть, надо тащиться смотреть Ван Гога. Или Рем-брандта.

 Человек я предусмотрительный. В гостиничной лавчонке приобрела зонт – вчера пожалела купить с мельницами, вот теперь и буду таскаться с черным, – теплый шарф (для тех, кто понимает: бежевый в алых тюльпанах) и смешную шапчонку с помпоном, ушками и надписью «Я люблю Амстердам». И вышла. Сразу скажу, не я одна такая умная. Очередь в музей занимала собою целую галерею, народ выстраивался в виде многократно свернутой гармошки, а конца я так и не нашла.

 Раз так, решила перекусить. То есть это я так говорю: «перекусить», но план был – найти какое-нибудь типичное местечко, чтобы селедка и прочие голландские радости.

 Вчера, надо сказать, мне это почти удалось. Когда я заблудилась, что немудрено в этой путанице каналов, велосипедных дорожек, на которых трафик, как на международных соревнованиях, причем на скорость, маленьких улочек и вечных переходов, которых так много, что напоминают они детскую игру с под-брошенным кубиком и фигурками, которые передвигаются шаг вперед – два шага назад, хотя это уже из другой оперы. Короче, вынесло меня в узкую щель между домами, которая упиралась в башенку с часами. То ли садик, то ли задний дворик, то ли пирс, – оказалось, ресторан. Вынесли мне и поставили на столик черную эмалированную кастрюльку с мидиями, сваренными в белом вине и с травами. Я и половины не осилила, хотя мидии обожаю, – те, кто мои рассказы про Грецию читал, знает.

 Но почему я написала: «почти»? Потому что селедки не было!

 Вот сегодня я и решила ее найти. Смело выставила зонтик вперед и двинулась навстречу мечте. А голландцы, по-моему, в обед вообще не едят. То есть еды полно, но всё сэндвичи, багеты и бюргеры. А особенно – картошка фри. У них даже через дом стоят фигурки типа садового гнома с кульком картошки в натруженных руках, или сам кулек с улыбкой, как у людоеда. И хвастливые надписи на забегаловках: мы, мол, чистим картошку сами, типа ручная работа! То есть нормальному человеку, привыкшему, чтобы первое, второе и компот, буквально негде присесть. Видимо, наедаются вечерами – не знаю, сама не ужинаю, – хотя по их внешнему виду и не скажешь, что им это вредно, видимо, едят селедку.

 Так вот, такой погоды я не видела никогда. И это я, петербурженка, которую влажностью напугать – смешно пробовать. Мама моя даже специально любит гулять под дождем, и ее цитата-фаворит – про лягушку-путешественницу, которая в теплых краях предавалась воспоминаниям, как вода льет сверху на голову и тихонько стекает под брюшко. В этом месте моя подруга Ира Ратушинская, которая сама одесситка, ежится и вежливо вздрагивает.

 Мало того что дождь – ветер заворачивал края зонтика, который я выставила вперед, как пику, и бил струями, как из водяного шланга. Проезжающие по узкой мостовой машины – им вообще места немного оставили – выпускали из-под колес веер брызг выше самой машины и окатывали прохожих, которые и так шли гуськом вдоль стенок. Когда я перебегала улицу, то кроссовки набрались водой по края и хлюпали так, что даже сквозь городской шум было слышно. Особенно цинично смотрелись фонтаны.

 Вода в каналах поднялась, и серые тучи, как крышкой, прихлопнули остроконечные верхушки домов.

 «Еще немного, – подумала я, – и селедку можно будет ловить прямо на площади».

 Когда я добежала до отеля, я была мокрая вся – от ног до помпона на шапочке, и, чего никогда не бывало, вода залилась даже в рукава: я же несла в поднятой руке зонтик, и руки были в дожде до локтя.