Однако пора возвращаться в Афины. В роскошном отеле нас ждет столик, заказанный ради серебряного юбилея. Но так не хочется уезжать…

– Нам сейчас святой нектарий подскажет, как лучше запомнить этот день, – задумчиво говорит дочка. на краю дороги, ведущей из монастыря в гавань, глазами натыкаемся на фанерку, где от руки написано: «Tavern». Переглянувшись, мы сворачиваем на тропинку, которая упирается в огороженный деревянной изгородью апельсиновый сад. несколько столиков расставлены между деревьями, важно прогуливаются гуси, и вьется ручек с цветными рыбками. Из двери выглядывает хозяин, ныряет внутрь и через минуту, не задавая вопросов, ставит на стол кувшин вина и корзинку с крупными ломтями белого хлеба. За ними следует миска с салатом, красные и золотые рыбешки, мидии, сыр, медовые пирожки… Белые лепестки падают на вышитую скатерть. Зачем нам шикарный ресторан в Афинах? Дочка, наш семейный фотограф, вытаскивает родителей из-за стола для торжественной съемки.

 Мы становимся на фоне апельсинового дерева, и я притягиваю к волосам ветку с белыми цветами. Флер-д’оранж – что может быть романтичнее в серебряный юбилей!

 КУЛОН.

 Я не люблю и боюсь античности. Синяя книжка Куна с золотыми фигурками греческих богов на обложке не предвещала нисколько той тяжести, которую я ощутила, ночуя в квартирке у друзей на Кипре, вблизи развалин амфитеатра. По Греции я чаще всего путешествую в надежном окружении людей воцерковленных, перемещаясь из храма в храм. Но даже и при такой защите всегда чую, что язычество здесь близко к поверхности, будто затаилось и ждет. И не надо заблуждаться, глядя на притихших в музеях мраморных красавцев с лукавыми улыбками: идолы – они и в Ватикане идолы.

 Мой отец, выйдя в отставку, увлекся подводной археологией. Как-то в разговоре он упомянул, что новгородские энтузиасты собрались поднять со дна Ильменя сброшенного туда во времена крещения Перуна и приглашают его присоединиться к экспедиции. Вот я тогда поняла, что значит выражение «темная стена страха». Именно стена, заглянуть за которую отказывается все твое существо.

– Даже не думай, – замахала я руками, – даже не подходи и никак этого дела не касайся!

 Всегда какая-то странность происходит со мной в Греции, даже если далека я от античных развалин, даже если и живу прямо напротив Афона.

 В общем, приснился мне сон. Удивительного тут  ничего нет, сны я вижу сюжетные, по детализации и количеству вовлеченных персонажей вполне сопоставимые с сериалом. Странность этого сна заключалась в том, что меня в нем не было ни в какой роли. Чисто как требовала моя наставница Наташа Соколовская, когда читала наброски романа: оторви от себя, перестань писать от первого лица, пусть это будет другой человек, увидишь, как тебе станет легче раскручивать характер. Может, это я во сне тренируюсь? Но почему так банально? Для пробы пера? Вот такой, короче, сюжет.

 Герой и героиня знакомятся на пляже, флиртуют, бродят вечером по набережной вдоль Эгейского моря, пьют белое вино за столиком под тростниковым зонтом. Молодой человек напорист, дама отшучивается.

 Темнеет неожиданно, вместе с дневным светом исчезает духота, народ разбредается по ресторанам, и становится слышен прибой. Они болтают о гостиничных нравах, о легкости местных вин, о завидной безалаберности греков. Русские инвективы, подхваченные ею в университете, смешат и разбавляют его заученный греческий.

 Он только приехал из Афин, какие-то дела, она путешествует одна, любительница античных красот и дайвинга. Он загорел ровным красноватым колером, белая майка с абстрактным рисунком, длинные мокрые волосы. Она говорит все быстрее и быстрее, не оставляя пауз и избегая глаз. Сарафан, купленный в местной лавке, балахонистый и невесомый, чуть раздувает на спине вечерний бриз. Рука теребит шнурок с аляповатой головой медузы Горгоны.

 По влажной кромке моря бегут три мальчика. Фигурки цвета темной охры двигаются друг другу в затылок, высоко и ровно, словно по команде поднимая коленки. Кажется, что они бегут вокруг амфоры.

– Забавный кулон!

– Не поверите, нашла на берегу. Наверное, кто-то забыл или оборвалась веревочка. Я прилетела поздно вечером и сразу спустилась к морю, едва забросив чемодан в номер. Присела на сухой валун у воды и с час, наверное, так и провела: не могла надышаться, насмотреться, наслушаться. Собралась совсем уходить, смотрю, на песке, там, где волна выталкивает водоросли, блестит камень – мне так показалось, что это камень.

 Я наклонилась, и он скользнул мне в ладошку. Я прицепила шнурок и вот ношу не снимая. Что-то в ней есть особенно греческое. Я всем говорю, что Горгона – моя покровительница. Отпугивает от меня и неприятности, и тех, кто на них тянет. – Она закончила кокетливо, намекая, что ей понятно, куда ведут его уклончивые разговоры. Имитируя интерес, он протянул руку и покрутил в быстрых пальцах кулон, как бы случайно коснувшись белой полоски, на которой заканчивалось золотистое пространство. На круглом щитке небрежно и сильно было вырезано чуть удлиненное лицо со смазанными чертами, окруженное витыми, похожими скорее на руки, чем на змей, волосами.

– Античные боги распроданы на сувениры, – усмехнулся он, откинувшись на спинку веревочного кресла. – Геракл разносит по пляжу пончики, Афродита прислуживает в таверне, а кентавры бастуют.

 Она молчала, повернув к нему прямой классический профиль. Официант расставил на столиках свечки, и огоньки колебались, отражаясь в опустевшем стеклянном кувшине.

– Эллада ушла в небытие. Теперь очередь за Грецией. Вон там, – он показал рукой на цепочку огней, дугой опоясывающих старую рыбачью пристань, – понастроят сетевых отелей, вместо пиний поставят пальмы в горшках, а водоросли до последнего листочка пустят на детокс.

– Эллада? – Она повернулась и посмотрела в его смеющееся лицо зелеными, прозрачными, пожалуй излишне, на его взгляд, накрашенными глазами:

– О нет, она никуда не ушла. Она здесь, она гораздо ближе, чем вы думаете.

 Медленно, цепляя слово за слово, они дошли до гостиницы. Маленькие двухэтажные виллы с продуваемыми балконами отделялись друг от друга деревьями, усыпанными цветами, как клумбы.

 Он так и не понял, договорились они или нет. Свет в ее комнате горел неярко, будто включила она только ночничок у кровати. В дверном проеме на балконе пузырем билась штора. Он постоял, колеблясь, прислушиваясь к отдаленным людским голосам, стрекотанию цикад и мерным ударам прибоя. Коротко засмеялся и, опершись руками на перила, ловко вскочил на балкон. Отодвинув скользнувшую кольцами штору, он шагнул в полутемную комнату.

 Прямо на него с противоположной стены смотрело темное лицо, и длинные блестящие пряди шевелились, как живые. Он окаменел.

– А я думала, вы не решитесь, – пропел откуда-то из угла женский голос, – что же вы замерли?

 Щелкнул выключатель, и свет резанул глаза. Он зажмурился на секунду и, разжав ресницы, увидел свое побелевшее под давним загаром лицо, отраженное в круглом без рамы зеркале, и мокрые волосы, которые веером раздувал тянущий с моря сквозняк.

– Дурь какая-то. – молодой человек передернул плечами, отгоняя морок, и огляделся.

 Простота обыкновенного гостиничного номера – поцарапанный журнальный столик, тарелка с общипанной виноградной кистью, полуразобранный чемодан, светлый сарафан, комком брошенный на кресло, – восстановила дух и вернула к цели. Кровать, узкую, как фелука, накрывала тень, но под туго натянутой простыней легко угадывался рельеф.

 Ему вдруг стало душно. Душно и муторно, как бывает, когда в нос и горло попадает морская вода. Он даже почувствовал вкус ее, прижал ладонь к гортани, как бы помогая дыханию, и судорожно сглотнул.

 Белая ткань съезжала вниз, словно кто-то тянул ее за другой конец, словно готов был этот кто-то явить миру блистательный милосский мрамор, но нет! Извиваясь, скользил, шевелился, сверкал змеиной чешуей черный клубок, и высвечивалось в сердцевине его удлиненное, жестокое, будто вырезанное на гипсе лицо. Гадкий йодистый запах водорослей подкатил ко рту.