13 июня 1960 г. Бен-Гурион вылетел в Париж для встречи с де Голлем. В Елисейском дворце президент Франции напрямую спросил: «Для чего Израилю нужен атомный реактор?» Бен-Гурион заверил, что реактор будет использоваться исключительно в мирных целях и не будет развиваться в направлении производства оружейного плутония. В подтверждение этого 21 декабря 1960 г. он с трибуны кнессета объявил, что Израиль строит второй исследовательский ядерный реактор, но заверил парламент, что реактор будет использован исключительно в мирных целях. Это было именно то заявление, которого ждал де Голль. Теперь французы вроде бы могли беспрепятственно и в полном соответствии со складывающимися нормами международных отношений поставить последнюю партию оборудования, необходимого для завершения строительства реактора. Но «могли» и «хотели» — глаголы разные. Шарль де Голль отнюдь не был сторонником распространения ядерного оружия — и требовались определенные усилия для продвижения дела. И вот тогда для сохранения отношений с Францией израильтяне, у которых, строго говоря, был не такой уж богатый выбор средств, вынуждены были пойти на то, что разведывательные службы делают крайне редко: они «сожгли» свой разведывательный источник. 16 марта 1961 г. военный атташе посольства Израиля в Париже полковник Узи Наркисс узнал о подготовке очередного покушения на президента де Голля. Источником этой информации стал Клод Арно, иезуит и бывший полковник антинацистского Сопротивления. Принципиально важным в сообщении Арно было то, что для обострения антиалжирских настроений во Франции в попытке ликвидации планируется задействовать киллера-араба. Сам Клод Арно, как и его коллеги, придерживавшиеся правых взглядов, несомненно, не одобрял вывод французских войск из Алжира, — но считал идею убийства президента совершенно неприемлемой. Возможно, передавая информацию «естественному врагу арабов», он надеялся на то, что поимка террориста скомпрометирует Алжир и отодвинет угрозу жизни харизматическому лидеру «Свободной Франции», и этого ему было вполне достаточно. Узи Наркисс немедленно направил шифровку с этой информацией и собственным мнением в министерство обороны в Тель-Авив, где анализом подобных сообщений занимался «Аман». Сам Наркисс считал, что теракт можно сорвать силами израильских спецслужб; Харел вспоминает, что Шимон Перес и начальник штаба генерал Цви Зур были согласны с Наркиссом и полагали, что об этом даже не следует информировать де Голля. Но сам Харел настаивал на том, чтобы сообщить французам эту информацию. Бен-Гурион поддержал его — и через две недели де Голлю сообщили о заговоре; президент, естественно, принял оказавшиеся вполне достаточными меры безопасности, но одновременно решительно потребовал от израильтян раскрыть ему источник этой информации, — что и было сделано. Французы арестовали Клода Арно и подвергли его допросу, — но не получили никаких доказательств, и его пришлось отпустить. Арно, естественно, сразу понял, откуда прошла информация и обозлился на «Аман»; так израильтяне потеряли ценный источник (возможно, что и не один). Но это была еще в сущности совсем небольшая цена, которую надо было заплатить. Тайные отношения между двумя странами были гораздо важнее.

Реактор на тяжелой воде мощностью 24 мегаватта мог производить «оружейный плутоний» в количестве, достаточном для изготовления в год одной атомной бомбы мощностью 20 килотонн; конструктивные же особенности реактора позволяли значительно увеличить его мощность, а значит, и «выход» плутония. Но для самостоятельной работы в этом направлении Израилю требовалось оборудование для обогащения урана. И здесь сложилась двойственная ситуация. Руководитель научных исследований французской комиссии по атомной энергии Франсуа Перрин и возглавляемая им комиссия отказывали поставлять оборудование для обогащения урана, — но не препятствовала попыткам Израиля приобрести это оборудование из других источников. После напряженных переговоров с комиссией Перрина все-таки удалось достичь устраивавшего Израиль варианта: было разрешено частной французской компании «Сен-Гобен», которая поставляла подобное оборудование французской военной промышленности, продать техническую документацию и необходимое оборудование. Но «Сен-Гобен» не располагала полным комплектом всего, что необходимо — и Бламберг занялся поиском и приобретением компонентов для установки, а затем материалов и сырья.

Сейчас следует высказать одно существенное соображение по инспирированной секретными службами теме: ученые и разведка. «Лакам» не проявил особой изобретательности в выборе прикрытий. Сотрудники агентства направлялись за рубеж под прикрытием дипломатического иммунитета — как атташе по вопросам науки посольств Израиля в крупных странах Европы и Америки. Но разница была: они подчинялись непосредственно штаб-квартире «Лакама» в Тель-Авиве, а не министерству иностранных дел, как обычные дипломаты. Они должны были закупать за рубежом все научные публикации и поддерживать светские и профессиональные контакты в научных кругах стран аккредитации. Естественно, что все они попадали в поле зрения служб безопасности соответствующих стран — и хотя особых контрразведывательных и дипломатических мер в Европе, за редким исключением, не предпринималось, слухи и сплетни о «шпионах-дипломатах» вовсю попадали в периодику.

Израильские ученые, находившиеся в научных командировках и на стажировках за рубежом, также были обязаны оказывать услуги «Лакам». В некоторых случаях израильским ученым за рубежом прямо предлагалось похищать нужные материалы. Зачастую это делалось на дилетантском уровне, что подвергало риску как самих ученых, так и тех, кто ими руководил, — обычно это были все те же атташе по науке, которые пользовались дипломатическим иммунитетом. Совершенно естественно, что такая деятельность породила во всем мире предубеждение и настороженность в отношении израильских ученых. Например, с конца 1960-х годов ФБР, кстати всегда не слишком дружелюбная организация, следила практически за каждым ученым, приезжавшим в США из Израиля. Иногда это была просто слежка, прослушивание переговоров, препятствия в доступе к той или иной информации, ограничение возможности передвижения и контактов. Иногда проводились и прямые предупреждения, Так, даже в восьмидесятых профессор Ювал Нееман, бывший разведчик, создатель многих образцов оперативной техники, которую использовали спецслужбы, и основной разработчик компьютерной системы, которая внесла большой вклад в победу в Шестидневной войне, прибыл в Пасадену, штат Калифорния, для участия в семинаре по физике. После того, как он посетил Ливерморскую лабораторию, занимавшуюся ядерными исследованиями, ему позвонили.

— Профессор, я из департамента, — раздался в телефонной трубке незнакомый голос, — мы можем встретиться?

Нееман решил, что звонит кто-то из научного отдела Калифорнийского университета, и охотно согласился на встречу. К его удивлению, при встрече телефонный собеседник представился как следователь министерства юстиции США.

— Вы полковник Нееман? — спросил американец.

— Да, — ответил Нееман, удивленный тем, что к нему обращаются по воинскому званию и в соответствии с обычной практикой разведслужб объяснил «следователю», что в начале 1960-х годов он действительно служил в военной разведке и имел звание полковника, но уже давно оставил военную службу и работает в Тель-Авивском университете.

— Но мы знаем, что вы все еще занимаетесь шпионажем, и предлагаем вам немедленно прекратить это.

Через несколько недель Нееман приехал в университет штата Техас в Остине; там снова появился «представитель министерства юстиции», который потребовал, чтобы Нееман зарегистрировался как «агент израильского правительства», для которых существуют весьма строгие ограничения круга встреч и возможности передвижения в США. Нееман обратился к своим старым друзьям, в том числе «отцу» американской ядерной бомбы Эдварду Теллеру и влиятельному сенатору от штата Техас Джону Тауэру, но смогли реально помочь не эти связи, а сотрудничество США и Израиля в области разведки. Представитель «Моссада» в Вашингтоне напрямую обратился в ЦРУ и попросил оставить Неемана в покое — и полковника больше не беспокоили.