– Нет, только залил готовым соусом курицу с рисом. Пара мелочей – и дело в шляпе.

Шон лишь отмахнулся от наших попыток похвалить его, а затем вернулся с тарелкой зелени. Кресс-салат он сам нашел в протоке реки и собрал сам.

– Тут же нет парочки атомных станций неподалеку? – с неподдельным беспокойством спросил Люк.

– Я ем этот салат постоянно с тех пор, как обнаружил полянку пару лет назад, – сообщил Шон. – В нем полно витаминов. – Он поднял руку и напоказ напряг мускулы. Мы рассмеялись.

Мы говорили на отвлеченные темы и шутили. Разговор каким-то непостижимым для меня образом перешел на клубы для свингеров. Мейрид призналась, что как-то раз она ходила в такой клуб с одним из прежних профессоров из Лондона.

– Я была тогда молодой и глупой, – оправдывалась она, и настроение ее омрачилось. – Изабель, а ты когда-нибудь бывала там?

– В Лондоне или в клубе свингеров?

– И там, и там.

– В Лондоне – да, – сказала я.

– Скучная ты, – фыркнула Мейрид. – А ты, Шон? Признавайся сразу про клуб для свингеров. Лондон нас интересует мало.

– Не-а, и не тянет, не мое это. Хотя девственность я потерял на танцполе во время дискотеки. Не то, чтобы я этим гордился. – Мы рассмеялись.

– Поможешь мне на кухне, Мейрид? – попросил Шон, вскакивая и отодвигая стул, чтобы помочь ей подняться. Я слышала, как они смеялись на кухне, прежде чем свет погас во всей квартире.

Из кухни они вышли, держа небольшие чашки с пудингом, в каждую из которых был воткнут потрескивающий и брызгающий искорками бенгальский огонек. Шоколадный пудинг был настоящим объедением, Мейрид сказала, что Шон приготовил его сам. Никто не отказался от второй порции.

После ужина Шон включил старый проигрыватель, на котором заиграла песня «Auld Lang Syne».

– Это старая шотландская песня, но обычно ее не исполняют в канун Нового года. Так что это в честь Изабель, – сообщил он нам.

– А что еще делают в Новый год… э-э-э, то есть Хогманай?

– Ты когда-нибудь пробовала танцевать кейли-и? – спросил Шон.

– Танцевать с Кейли?

– Вообще-то звучит «кейли-и», это старое гэльское слово…

– Уверена, я удивлюсь тому, как пишется это слово?

– К-е-й-л-и-и.

– О, что ж, я раньше точно никогда не танцевала кейли-и, – произнесла я, подражая произношению Шона.

– Вообще для этого танца нужно много пространства, а моя квартира маленькая, но, может, ты хочешь попробовать? Обычно мы танцуем кейли-и на свадьбах и больших торжествах, поэтому, надеюсь, ты простишь меня, что я не надел килт.

Мы встали лицом друг к другу, и Шон включил бодрую традиционную песню с флейтами и скрипками, которая напомнила мне шоу Riverdance, которое мы смотрели с мамой на Бродвее. Когда Шон кружил меня, я заметила, что его руки немного подрагивают.

– Ты хорошо танцуешь, – похвалила я.

После ужина мы продолжили разговор, и Шон рассказал мне о своем детстве в Блэкберне.

– Хотелось бы мне там побывать.

– О, нет, поверь мне, ты не хочешь, – фыркнул Шон. – Единственный раз, когда тебе точно хотелось бы увидеть Блэкберн, – это в зеркале заднего вида. Убедиться, что ты точно уезжаешь из этой дыры.

После полуночи, когда все пожелали друг другу счастья, благополучия и успехов в работе, Люк развез нас с Мейрид по домам. Вернувшись в пустую квартиру, я зажгла свет и переоделась. Проведенный с друзьями вечер подарил чувство товарищества, так необходимое мне сейчас.

Несмотря на то, что я легла поздно, я выпила слишком много пива, да и голова была полна невеселых мыслей, чтобы беззаботно спать до полудня.

Несмотря на жуткое похмелье, я проснулась рано, но к работе приступать не спешила. Впервые за десять дней я позволила себе передохнуть. Некоторое время спустя я проверила почтовый ящик на предмет счетов. Внутри лежал белый конверт, в котором была винтажная открытка Генуи. Красным шрифтом на ней значилось: «Come vola il tempo!». «Как летит время!» по-итальянски. На обратной стороне не было никаких надписей, лишь наклейки, похожие на те, которые я собирала в детстве. Первая – сдобное печенье-ракушка, вторая – цветок розы, третья – вопросительный знак. Мозг, затуманенный алкоголем, не сразу осознал значение этих наклеек. Печенье в форме ракушки по-французски называлось «madeleine» и, очевидно, символизировал Мадлен, роза стала отсылкой к Розе. А знак вопроса, должно быть, означал меня.

Часть вторая

Глава первая

Я вылетела из Эдинбурга двенадцатого января и, когда мы пролетали над Альпами, представляла себе сухопутный путь, которым Фальконе ездил во Францию и обратно – через ледяные долины, по крутым, занесенным снегом перевалам… На вокзале в Милане я села на первый же поезд до Генуи. Скоростной поезд Frecciabianca трясся и раскачивался из стороны в сторону, направляясь к побережью. Утренний туман рассеялся, и после того, как поезд выехал из череды туннелей, я могла любоваться видом на море и поросшие кустарником горы, на утесы, которые резко обрывались в синюю гладь Тирренского моря.

Геную, которую называют самым «вертикальным» городом в Европе, окружают разноцветные дома, построенные после массированных бомбардировок во время Второй мировой войны.

Само название «Генуя» происходит от латинского iuana, что переводится как «ворота». Генуя стала независимой державой в одиннадцатом веке. В течение многих лет в ней бушевали междоусобные распри, которые в 1528 году подавил Андреа Дориа – адмирал, ставший дожем. Он заключил союз с Габсбургами; несмотря на то, что в прошлом Генуя была союзником Франции, Габсбурги поддержали Дориа и его семью в обмен на верность.

В 1547 году Дориа с помощью императора Карла V Габсбурга подавил восстание, возглавляемое семьей Фиески, уничтожив большинство из них. Оставшиеся Фиески бежали во Францию, а два года спустя сочувствующим им Джованбаттиста Фальконе начал свое собственное – и неудачное – восстание против дожа.

Джованбаттиста изгнали во Францию, а его брат Пьерфранческо остался в Генуе, где поддерживал семейное наследие. Позже сыновья Джованбаттисты часто наведывались в Геную, создавая собственные сети.

Французская ветвь Фальконе Федерико и Томмазо вымерла в семнадцатом веке, однако потомки их двоюродного брата Филиппо по сей день живут в семейном палаццо. Частный архив, где работала Роза, находился внутри палаццо. И оригинал найденного в ее столе письма был из семейного архива. Я надеюсь, что грабители не тронули письма, которые относятся к шестнадцатому веку.

На вокзале я услышала что-то о sciopero – забастовке. Речь шла о забастовке общественного транспорта, что означало отсутствие такси и автобусов. Я остановилась у торговой палатки и спросила дорогу.

Волоча за собой чемодан, я направилась по улице Андреа Дориа, пока не дошла до высоченных зданий, растянувшихся на целые кварталы. Все здания – даже самые величественные – исписаны граффити. Видно, что Генуя – рабочий город, покрытый патиной времени. Я читала, что старая Генуя была крупнейшим средневековым центром Европы.

Остановившись, я спросила у проходящей мимо женщины, как дойди до улицы Салита ди Сан Паоло. Женщина указала на неприметный переулок через дорогу. Спустив чемодан по ступенькам, я оказалась на площади Пьяцца Комменда и увидела надземную автостраду. Она вела к гавани, полной кораблей, которые покачивались, как пластиковые игрушки в бассейне.

Около десяти минут я шла по улице Антонио Грамши. Выискивала взглядом кафе, мечтая о большом сладком капучино, смотрела на здания, на первых этажах которых располагались магазины и рестораны, на усталые и величественные палаццо с фресками на фасадах. В витринах висели напоминания о Рождестве и Новом годе.

В гавани я остановилась перед палаццо Сан-Джорджо – дворцом, где Марко Поло написал свои знаменитые мемуары. Справа висел указатель, указывающий на Порто Антико. Торговец рыбой, размахивая окровавленным ножом, кричал: «Твой чемодан шумит так, что и мертвого поднимет!» Я попыталась понести чемодан, но смогла пройти всего несколько шагов, после чего продолжила тащить его за собой по булыжной мостовой, проходя мимо остатков старых городских стен, сквозь которые изредка проглядывали островки зеленой растительности.