– Вы носите очки, – ответил он. – Не ищите других объяснений. Очки вам идут. Но это так. Они отпугивают. Это щит взгляда.

– Глаза – мое слабое место.

– Это слабое место всего рода человеческого. Мы гордимся тем, что видим цвета, но различаем только одну цветовую гамму. Наш слух, хоть и слабенький, воспринимает восемь октав. Не удивляйтесь, что вас не сразу замечают. Ваша красота не броская, но, однажды увидев ее, уже никогда не забудешь.

С этими словами незнакомец ушел. Тристана осталась навек ему благодарна. В двадцать два года доброе слово не избавляет от застарелого комплекса, но дезинфицирует незажившие раны.

* * *

После окончания учебы ее взяли на постоянную работу в компанию по разработке баз данных, где она до этого два года подрабатывала на почасовой оплате. Она не захотела уходить оттуда, несмотря на сетования родителей.

– И ради этого стоило изучать литературу в Сорбонне? – сказал отец.

– Я очень довольна своей работой. Она интересная, но не захватывает меня целиком. Отработала свои тридцать девять часов в неделю – и свободна. Я просто зарабатываю на жизнь.

– У тебя нет амбиций.

– Я хочу иметь возможность три часа в день читать.

– Ты так обожаешь литературу, а самой писать не хочется?

– А еще я люблю вино, но у меня нет желания выращивать виноград.

– С тобой бесполезно говорить.

– Нет, ты не понимаешь, это разные вещи.

Ее фирма располагалась в одной из башен Дефанс. Тристана жила теперь в Нуазьеле и каждый день утром и вечером ездила через весь Париж по линии А пригородного метро.

– Ладно бы еще, если б твоя контора была в Мобёже или в Лилле!

Тристана не ответила. Она подумала, что ни за что на свете не вернулась бы жить к родителям. Она скучала по Летиции, но их переписка стала драгоценным подарком: они каждую неделю писали друг другу письма сильнее, чем сама любовь.

В семнадцать лет Летиция верила в “Шины” еще больше, чем прежде. Она готовилась к сдаче выпускных экзаменов в лицее, чтобы от нее отстали. А потом собиралась целиком посвятить себя группе. Марен тоже. Из-за этого они страшно поругались с Селестеном, который сообщил, что намерен поступать в университет.

– Там нет факультета рока, – сказала Летиция.

– Я хочу получить диплом инженера.

– Инженера по звуку?

– Нет, просто инженера. Чтобы иметь кусок хлеба.

– Запасной аэродром, на случай если “Шины” провалятся? Уходи, ты в нас не веришь. Найдем другого басиста.

Марен вступился за друга. Летиция была непреклонна:

– Если не верить на все сто, это пустое дело.

– Конечно! Представь себе, что мы раскрутимся к двадцати пяти годам. Что же, нам до той поры так и жить у родителей? Нам всем нужна независимость, и поскорее.

В их распоряжении было три родительских гаража. Гараж родителей Марена стал их репетиционной студией, гараж родителей Селестена – местом для хранения инструментов, а родителей Летиции – берлогой. Они ночевали там все втроем.

– Ты спишь с обоими? – спросила, не удержавшись, Тристана.

– Нет. Мы с Мареном такая прочная пара, что Селестен нам не мешает.

Старшая сестра предпочла не вдаваться в детали. Ее восхищала любовная жизнь Летиции. У нее самой в этой сфере царил хаос. После того незабываемого вечера, когда с ней заговорил в кафе незнакомец, у Тристаны чуть‑чуть прибавилось уверенности в себе. Но в ней оставался какой‑то трагический надлом, непонятный ей самой.

Когда она ждала поезда в метро, к ней подошел красивый молодой человек:

– Тристана!

Она не сразу узнала Бенуа.

– Ты так потрясающе изменился!

– А ты стала еще красивее. Семь лет без тебя! Это было ужасно.

Их прерванные отношения тут же возобновились. Бенуа поведал, что все эти годы доставал своих немногочисленных подружек рассказами о ней.

– А мне ты о ком будешь рассказывать?

– О тебе, – ответил он.

И сдержал слово. Влюбленный до безумия, он ни на миг не переставал восторгаться ею, оказывал тысячи знаков внимания, делал пламенные признания. Через полгода она его бросила.

– Почему? – спросил он.

Тристана отказалась от объяснений и объявила, что не желает больше никогда его видеть.

Он ушел сломленный.

– Что с тобой не так? – спросила Козетта.

– Я ужасно страдала. Я не чувствовала, что он меня любит, зато все время чувствовала, что он от меня уйдет.

– А ты его любила?

– Мне было слишком плохо, чтобы понять.

– Ты нездорова, Тристана. Одна ты с этим не справишься.

– Я не одна, ты со мной.

– Я не врач.

Это стало началом долгого поиска. Она посетила множество самых разных психиатров. Чаще всего безрезультатно. Некоторые только навредили ей при самых лучших намерениях. Наконец она попала к молчаливому пожилому психотерапевту. Химия между ними неожиданно сработала. Открылось очевидное: то, что бросается в глаза, всегда ускользает.

Тристана с самого рождения была второй. На втором месте и на вторых ролях. Второй она была для отца и матери, пока они упивались своей аномальной идиллией, никого в нее не допуская. Второй она была и в отношениях с Летицией. Получив от рождения заряд любви, которой Тристана сама была лишена, младшая сестра стала доминировать.

– В один прекрасный день вы убедитесь: старшая из вас двоих – Летиция, – сказал месье Тюртель. – Это вы подарили ей первенство.

Второй она была и в любви. Тристана вспомнила свою связь с женатым мужчиной и как он хотел развестись ради нее, а она отказалась. Когда ей предлагали первую роль, она подсознательно считала, что не справится, и отступалась.

Еще она поняла, что сравнивала всякую любовь с любовью своих родителей, перед которой меркло все.

– Однако это любовь неполноценная.

– Неполноценная? В чем?

– Вы увидите.

Будущее время она услышала и приняла. И решила отложить выяснение на потом. Странным образом ее успокоило, что любовь родителей не была идеальной.

Сеансы продолжались несколько лет. Однажды Тристане позвонила какая‑то женщина и предупредила, что месье Тюртель не сможет ее принять.

– Он заболел?

– Он умер.

Тристана была глубоко опечалена. Она понадеялась, что у нее получится беседовать с ним, как с Козеттой: это было бы в духе профессии покойника. Увы, сколько она ни призывала его, сколько ни пыталась что‑то спросить, он не отвечал. Но у нее сохранилась привычка говорить с ним: слушал он все так же хорошо. Каждая смерть работает по‑своему.

– Ты ни разу ничего не сказала ему обо мне, – заметила Козетта.

– Наверно, потому, что ты для меня не проблема.

– Будешь искать другого доктора?

– Нет. Мне уже лучше. И потом, это нечестно по отношению к его преемникам: сравнение наверняка окажется не в их пользу.

* * *

В двадцать четыре года Летицию с ее группой пригласили выступить в первой части концерта Metallica в Берси.

Сбывалась их мечта. Metallica – это слава, это класс. То, что им удалось убедить такую гениальную группу позволить им послужить аперитивом к ее парижскому концерту, их сразило. В буквальном смысле, увы. Выступили они плохо. Нетерпеливая публика в ожидании своих кумиров освистала их. Подобное случается нередко, но их это выбило из колеи, и “Шины” сильно налажали. Такой срыв не прибавил им популярности.

Это выступление должно было бы их раскрутить, но оно застопорило их карьеру. Их больше не приглашали ни на разогрев, ни в престижные залы. “Шины” стали одной из тех групп, которые можно услышать лишь на каких‑то малоизвестных фестивалях.

В этой ситуации они повели себя потрясающе, обернули неудачу в свою пользу. Вместо того чтобы понапрасну добиваться известности, они стали группой для happy few. У них было всего сотни три фанатов, зато эти жизнь бы отдали за то, чтобы присутствовать на их двадцать пятом концерте в Монсо-ле-Мин^[21].