– А почему решили, что это убийство? – опередил мой вопрос Горохов.

– Такое дело… – полковник поскреб залысину на макушке. – Табурет, что валялся под телом, коротковат, так сказать. Высота потолка три метра, не мог Парамонов повеситься, встав на него.

– Интересно… – Горохов, достал блокнот и погрыз кончик авторучки, а прокурор уже выкладывал перед ним фотоснимки с места происшествия.

Я тоже вытянул шею, вглядываясь в запечатлённый псевдосуицид.

– Ну, да, – кивал шеф. – Вижу, что в петлю он должен был бы буквально впрыгивать с табурета. Выходит, что ему помогли.

– Да, – полковник достал носовой платок и протёр им переносицу, жарковато ему в шерстяном кителе, хоть и окна распахнуты. – Кто-то, выходит, пытался инсценировать самоубийство. Причем не особенно умело…

Снимки с ОМП покочевали по кругу и дошли до Светы, та смотрела на них будто мельком, из любопытства, во всяком случае, присутствующие так посчитали. Что может увидеть красивая женщина-психолог в столь специфических фотографиях?

Но Психологиня в очередной раз всех удивила.

– Это не была неумелая инсценировка, – уверенно выдала она.

Чужаки уставились на нее с раскрытыми ртами, а мы лишь хмыкнули, мол, давай Светлана Валерьевна, покажи им…

– Если бы убийца действительно хотел выдать это за суицид, он поставил бы, например, под тело вот этот стол, – Света ткнула алым ноготком в фотку, показав ее присутствующим. – Стол стоит в стороне у окна, но немного сдвинут. Будто это намек, что его передвигали.

– Ну да, – закивал полковник, – на столешнице мы нашли следы ткани от носков Парамонова. Он с него повесился. Ну, или его повесили…

– Тогда зачем убийце было все усложнять, ставить стол на место и подставлять табурет? – задала Света вопрос, который интересовал всех. Вот только интонация у этого вопроса была почти риторическая.

– Зачем? – уставились присутствующие на нее.

– Затем, что если бы злоумышленник оставил стол, – Света по-учительски подняла изящный пальчик вверх, – то тогда это выглядело бы действительно как суицид, и дело бы не возбудили.

На пару секунд повисло молчание. Кто как, но лично я им наслаждался. Умеет Светка!

– Вы хотите сказать, что убийца намеренно выдал себя? – Борис Борисович округлил глазки и вытянул шею из широкого воротника голубой рубашки.

– Да…

– Но зачем?

– Затем, что он хочет привлечь к своей персоне определенное внимание. А суицид – это лишь некий сценарий в его планах. Постановка.

– Постановка чего? – недоуменно вмешался прокурор. – Для чего?

– Это нам и предстоит выяснить. Но ясно одно – он хочет поиграть с нами и оставил жирную нестыковку, чтобы мы не списали его заслуги на банальный суицид и все-таки попытались его поймать.

Я заметил краем глаза, что Дмитрий Ильич несколько помрачнел: видимо, замеченное несовпадение роста жертвы и табурета казалось ему поводом гордиться, а тут Светлана чуть ли не прямым текстом сказала, что его не приметил бы только школьник.

– Ну, не знаю… – скептически протянул прокурор. – У Савелия Артуровича были враги, они могли желать ему, ну если не смерти, то хотя бы разрушения его карьеры. Мне кажется, мы имеем дело с убийством на почве его профессиональной деятельности. А вы тут нам какого-то маньяка описываете. Играет он с нами, видите ли.

– У Светланы Валерьевны чуйка на этих самых маньяков, – авторитетно заявил Горохов. – Я с ней согласен… Не просто так стол на табуреточку поменяли… А что за профессиональные недруги у убитого? Расскажите, пожалуйста. Это тоже крайне важная, может статься, информация.

Прокурор пожал плечами, ища взглядом помощи у Монашкина. Председатель горисполкома подхватил слово:

– Понимаете… Савелий Артурович – личность у нас известная не только в областных масштабах. Мыслил он нестандартно, использовал свои идеи на производстве. Он директор Литейской швейной фабрики, которая до 1980 года ничем не отличалась от себе подобных. Гнала себе под видом детских пальто ужасные серо-черные хламиды, нервирующие своим видом всех окрестных собак. Гражданам приходилось покупать такую продукцию для своих отпрысков, так как у других фабрик изделия тоже не отличались изыском. Плановость, понимаете ли… Конвейер, запущенный еще со времен Хрущева, тяжело заменить. Но Савелий Артурович, надо отдать ему должное, бросил вызов бюрократической машине, уж очень ему хотелось, чтобы ребятишки, и его внуки в том числе, щеголяли в красивых и удобных пальто, а не в драповых мешках.

– Дельное желание, – закивал Горохов, желая, однако, чтобы чиновник поскорее переходил к делу.

– Так вот, на местном уровне такие вопросы, сами понимаете, не решаются, и у Парамонова возникло препятствие в лице доблестных представителей торговли. На ежегодных оптовых ярмарках товароведы определяли, какие модели предприятие должно шить в течение следующего года.

– Но если модель не пользуется спросом, – уточнил шеф, – ее же необходимо заменить. Так?

– Не все так просто там у них, – Монашкин ткнул пальцем в потолок. – Для внедрения новой модели и всех согласований требовались месяцы. Между тем, новая модель успевала за это время «постареть» и оседала на складах, превращаясь в неликвид. Замкнутый круг получался… Проще было гнать старую продукцию, все равно купят, зима, как говорится, близко. И вот на очередной встрече в Москве с оптовиками товарищ Парамонов получил такое же указание от них, мол, вот вам наши модели, по ним и строчите. Из такой-то ткани, по таким-то лекалам. И ручку шариковую суют директору, чтобы договор подмахнул. Но Артурыч не лыком шит, фронтовик в прошлом. Отшвырнул ручку и возмутился, сколько можно хрень – простите – откровенную пошивать? Оттого и не покупают наши пальтишки должным образом, что отстаем от спроса.

Монашкин покивал, как бы соглашаясь с покойным Парамоновым и заодно переводя дух.

– Ну, ему там пригрозили арбитражом и прочими радостями, но Парамонов настоял на своем, мол, давайте отныне в договоре будем проставлять только количество изделий, а уже из каких тканей и какие модели шить, я сам буду решать. Тогда мы сможем легко перестраиваться в зависимости от покупательского спроса. Поспорили с ним товарищи из торговли, мол, что ты нам кота в мешке впыживаешь. Но Савелий Артурович настоял на выпускании этого самого кота из темницы, предложил им такую схему – ассортимент обновляться будет, а если он не пойдет, то оптовики могут всегда вернуть нераспроданные пальто на фабрику и взамен получить другие модели. Это их устроило, получается, что риски сняты, овцы целы.

– То есть, выходило, что директор вызывал огонь на себя, – подняла бровь Света.

Монашкин кивнул и продолжил:

– И вот договор был подписан, Парамонов вернулся домой и первым делом заключил свой договор с областным домом моделей, и в создании новых фасонов принимали участие уже местные модельеры. Цех выпускал пробную партию, если она раскупалась в наших магазинах, то партия шла на конвейер. Парамонов даже организовал отдел по изучению покупательского спроса. Установил в цехах новые полуавтоматические станки, спасибо Минлегпрому, помогли с финансированием. Полностью перестроил работу бригад, чтобы дать возможность каждой рядовой швее творчески участвовать в создании новых фасонов.

– И как успехи? – озвучил наш общий интерес Горохов, мы с любопытством уставились на Борис Борисыча, ждали развязки.

– Успех был ошеломительный, – потирал тот свои руки-плавники. – Если раньше фабрика с трудом выдавала десяток новых моделей за год, то теперь они исчислялись парой сотен. Если раньше на согласование и утрясание каждой модели уходило около двух лет, то теперь фабрика осваивала весь процесс в течение месяца. А покупатели с удивлением обнаруживали в магазинах новые симпатичные пальтишки, поначалу, знаете, так с недоверием вчитывались в ярлык Литейской швейной фабрики, думая, что их по ошибке перешили на импортную продукцию. Вот тут и полетели некоторые головы там, – Монашкин снова ткнул пальцем в потолок. – Минлегпром вздрогнул. Увидели наши руководители на этом примере ошибки конвейерного застарелого производства, и сменили ряд ключевых постов. Мол, если уж простой директор фабрики додумался поменять модельный ряд и повысить спрос, то для чего вы тут над всем надзираете?