— Господа! Не все из вас еще поняли важность стоящей перед всеми нами задачи. Речь идет не о бирюльках, в которые надумал играть генерал Коршунов и его высокое начальство. Дело, которое нам поручили — это самая важная государственная задача на сегодняшний, да и все последующие дни. Эта задача важнее секретов атомных бомб, термоядерного оружия, баллистических ракет, лазерных, биологических и прочих видов устрашения и возмездия. По большому счету речь идет о том, что тот, кто установит дружеский контакт с внеземной цивилизацией, будет править человечеством в ближайшие сотни лет. Она проявила себя на нашей земле, и не будет прощения нам, если нас опередят, если мы упустим свой шанс.
Вам ли не знать, как низко пала наша страна в последние годы. Вы, щенки, еще не видели, как половина людей на земле пресмыкалась перед красной звездой или тряслась перед нею в страхе. Настало время вернуть эти дни. Пусть не красное знамя будет при этом над нами, а разноцветная тряпочка, пусть не звезда, но мифический орел осеняет наши лбы, главное — это сила и власть в руках, которых мы можем достичь с помощью открывшейся нам силы. И тогда все эти хваленые Европы, Америки, Азии будут годны только на то, что вытирать наши задницы.
Я призываю вас служить не за страх, а за совесть. Надо выложиться до конца. Надо стать как зверь в лесу, как волки, — вечно настороженными, вечно ждущими опасность, реагирующими на любой шорох, тень, движение, ничему и никому не верить, всего бояться, быть нацеленными на одно — поставленную задачу.
Я мог бы также сказать, что сегодня именно та ситуация, когда лес рубят и щепки летят. Никто, поверьте мне, никто не будет в таком деле считаться с этими щепками, как бы они не назывались — председателями, генералами, капитанами. Но, думаю, это и так понятно.
Спустя два дня в далекой алтайской деревушке, окруженной кедрами и соснами, вышел из попутного грузовика крупный рыжеватый мужчина в изрядно помятом костюме и с полиэтиленовым пакетом в руках, где аккуратно лежали все его нехитрые пожитки. Коротко осмотрелся, переговорил с местными мужиками, что с утра кучковались у продмага, и направился на самый край деревни. Еще раз расспросив встреченную по дороге старушонку, которая поначалу шарахнулась от него, как от чумного, а потом махнула рукой в сторону и, крестясь и оглядываясь, поспешила прочь, он подошел к крепко срубленному дому под двумя соснами, открыл калитку, смело прошел мимо угрожающе поднявшегося пса и постучал в дверь.
— Входи, капитан, входи, — раздался изнутри голос, — с утра жду.
Аккуратно сняв на крыльце ботинки, мужчина вошел в дом, поздоровался.
— Здравствуй. Олджубей. Привет тебе из Башкирии. Вот, жена в подарок мед передала. Говорит, нет лучше башкирского меда.
Гость поставил на стол поллитровую банку с прозрачно-желтым содержимым, и хозяин — тот самый алтайский шаман, что все просил отпустить его к внученькам, — наконец-то оставил раковину, где чистил картошку, и подошел к гостю, которым и был капитан Харрасов.
— Спасибо за мед капитан. Знаю, что от души принес, а не задобрить. Что не особо ждешь помощи, а все-таки приехал. Неладно, знать у вас. А впрочем, сначала попьем чайку — ты с дороги устал, — потом и поговорим.
— Добро — улыбнулся Харрасов, — если к чаю и картошку жареную — в самый раз будет.
— Будет тебе и картошка, и чай, и внучат моих увидишь, скоро заявятся.
В четыре руки они быстро настругали картошку на огромную чугунную сковороду, поставили в печь, присели, переговариваясь о том, о сем — о погоде, о дороге, — пока хлопок дверью и сердитые голоса на дали знать о приходе внуков
Два мальчика четырех и семи лет отроду вошли, демонстративно не обращая внимания ни на гостя, ни на деда, позвали мигом примчавшуюся кошку, положили перед ней на блюдце двух окоченевших сорожек.
— Вот, Мурка, тебе подарок от дедушки. Вот так он тебя любит. Рыбы ему для тебя жалко. А мы, Мурка, старались. Мы даже встали в пять утра, чтобы рыбки и тебе и нам на обед наловить, — причитал старший.
— Я же вас предупредил, что клева не будет, — откликнулся Олджубей.
— Предупредил, как же. Ты не предупредил, а наколдовал. Если бы ты не сказал, что клева не будет, он бы обязательно был. Мы с Сашкой как дураки комаров кормим, а ты колдуешь.
— Да, — протянул младшенький, — Мы, Мурка, старались.
— Это все дед, Мурка, — опять пробасил старший. Мы даже замерзли, а рыбы все нет и нет.
— Глупенькие вы у меня, — старик подошел к внукам, погладил по головкам. — Давайте так: в другой раз скажу идти рыбачить — идите и клев будет. Согласны?
Промолчали, насупившись, детишки. Поднялись, побрели, как убитые, в свою комнату. Вернулся старик к капитану.
— Говорят, что колдую, а я просто вижу, что будет. Проклятый это дар, капитан. Не дай бог иметь его.
После жареной картошки, большую часть которой уплели незадачливые рыболовы, и чая с башкирским медом Олджубей с Харрасовым вышли во двор и, сидя на завалинке, капитан рассказал все, что случилось в городе в последние дни. И добавил:
— Мальчик может пропасть, Олджубей. Его будут вечно искать, и он будет вынужден вечно прятаться и прибегать для спасения к этой силе. Если он останется с нею при всем моем уважении к ней она, как ни крути, нечеловеческая. Это наложит отпечаток на него и сколько дров он наломает и кому это аукнется — никто сейчас не скажет.
А если он будет спасать свою семью, чтобы скрыться вместе, ему, точнее им, нужен помощник. И здесь я сгожусь. И знаю свою организацию, и кое-что умею.
Я лезу в это дело еще и потому, чтобы показать этой силе, что есть и нормальные люди. И, между нами, Олджубей, я думаю, что лишь таким путем можно установить с нею контакт и, главное о чем все забывают, понять, зачем она здесь. Все хотят использовать ее, а речь может быть идет о наоборот.
Горько, Олджубей. Горько и грустно. Нелюдь старается спасти ребенка, а люди ловят и мучают его, чтобы найти эту Нелюдь. И ради чего — ради силы и власти, все больше, все шире, как старухе в «Золотой рыбке».
И потом, знаешь, старик, я тут читал «Мастер и маргариту», когда входил в это дело. Есть в том романе Понтий Пилат, еще в Евангелии есть. Так вот по Булгакову всего лишь раз в жизни он умыл руки, а оказалось, что был тот раз единственным, когда коснулся он бога. И потом ничего не исправить, не замолить нельзя. Хоть тысячу подвигов соверши, бога не вернуть. Я, конечно, не прокуратор Иудеи и даже не генерал ФСБ, и в бога не верю, но руки умывать не хочу. Вдруг потом не исправить.
— Страшное это дело, капитан, — тихо откликнулся Олджубей. — Ты, конечно, сам себе хозяин, но не вижу я здесь света впереди. Чую, земля не останется прежней. В другом мире будут жить мои внуки.
Через два часа Харрасов с Олджубеем уехали рейсовым автобусом в районный центр. Вслед им ушла телеграмма: «рыжеволосый мужчина крепкого телосложения сходный по описанию с разыскиваемым вместе с местным шаманом Олджубеем выехали сегодня в райцентр в три часа дня». Широко улыбнулся, прочитав ее, генерал Коршунов, бережно погладил лист бумаги. И, вызвав командира группы слежения, коротко сказал ему: «Ждите Харрасова с Олджубеем». Зловещим и немигающим был при этом его взгляд, и понял, стоящий напротив, что не о службе, как у предшественников, но о голове его пойдет речь, если он промахнется.
Те, кого генерал непочтительно назвал «мериканцами. — лень ему видишь было выговаривать букву «а», — с теми, кто был с ними в стае, тоже меняли свою тактику, стратегию, дислокацию. Детские игры внезапно стали задачей номер один и у заморского ведомства и у банды Карела. Зрелище повергнутых, как бы невзначай, людей неведомой силой, способной, так хотелось верить, на значительно большее, заставляло задуматься, воодушевляло и звало к неведомым вершинам. И, как и во многом переосмыслении, привело ко многому изменению, как в помыслах, так и в поступках участвующих лиц. Спешно вызванный по поводу ротвейлера («Вы уж простите великодушно, но я вынужден уехать, а собачку взять с собой не могу. Цена для меня сейчас неважна, и если вы по-прежнему интересуетесь? — Даже не знаю, разве что еще раз взглянуть. — Да ради бога. Завтра в том же саду, в то же время), Костик прибыл на место прежней встречи, но вместо осмотра шаловливой дворняжки, как несколько дней назад, вместе с собеседником углубился в рощу неподалеку. Медлительность и велеречие спали на этот раз с его спутника, как шелуха с высохшего подсолнуха, и шел он с ним рядом, проникновенно выговаривая.
