От удара ноги улетела вырванная вместе с кирпичной кладкой бронированная дверь. Закричали голоса в коридоре, послышался топот, раздались хлопки выстрелов. Но гасли пули тех, что стреляли сзади, в спине гиганта, и падали навзничь бестолковыми истуканами, хлопаясь затылками о бетонный пол те, кто выбегал навстречу, словно наталкивались на невидимую стену. Сквозь решетки и двери, стены и окна, ломая и повергая в прах железные прутья и стены на своем пути, вырвался на улицу посланец неба с бережно прижатым к телу мальчиком, повергнув напоследок навзничь четырехметровые кованые ворота. В одной из стоящих неподалеку машин — серой волге — разбил он стекло, открыл заднюю дверь, осторожно положил вялое Димкино тело на заднее сиденье, шепнул: «Держись мальчик. Уж как-нибудь держись», сам сел за руль и помчал прочь.
В лучших традициях тупых американских блокбастеров неслась погоня по улицам города. Вой сирен заполнил благочестивое утро, взлетали и взрывались в воздухе автомобили, испуганные пешеходы разбегались, куда глаза глядят, или, застигнутые врасплох, прятались за фонарные столбы, два-три из которых все же оказались сметенными. Разъяренная свора преследователей от ФСБ демонстрировала чудеса храбрости и выучки, но славный дорожно-патрульный полк показал свою полную профнепригодность. Брошенные наперерез машине, несущейся под сто пятьдесят километров в час, разбегались как тараканы от света мужественные составители протоколов на мирных нарушителей правил дорожного движения, хотя, следует признать, один из них взмахнул было полосатой палочкой перед глазами несущегося Степана, но то был его последний взмах.
Кружа и петляя, пронеслась свора машин по улицам Ленина, Маркса, Социалистической, Коммунистической, Революционной, вырвалась, как на простор, к площади перед центральным рынком и, завывая сиренами, грохоча автоматными очередями, время от времени теряя разбитых соратников, понеслась к широкому проспекту Октября. В районе сельскохозяйственного института спешно выстроились гаишные машины, перегораживая дорогу, владельцы которых от греха подальше попрятались на обочине, безнадежно выставив пукалки-пистолетики против воли небес. Но обошел их слева Степан: использовав, как трамплин один из автомобилей, пронесся он над ограждением «лукойловской» заправки, снес по пути две бензиновые колонки и в зареве пожара понесся дальше.
В районе центрального универмага спешно готовилась следующая засада. Также выстраивались машины, разбегались милиционеры, обреченно выходили вперед в касках и бронежилетах спецназовцы, не успевшие еще опохмелится после успешного штурма этой ночью Димкиной квартиры. Но спутал их планы и сберег их жизни Степан. Внезапно развернув машину перед строем, понесся он назад, прижимая к правой стороне дороги, поравнялся с белой четверкой, стоящей на обочине, заорал, что было мочи: «Ко мне, Юрий. Сюда». Подбежал Кудрявцев, нырнул к Димке на заднее сиденье, только и произнес: «Ну, вы даете, ребята!», как машина рванула с места и, свернув направо, отчаянно, как загнанный зверь, понеслась в сторону Затона — городского пригорода — прочь из Уфы.
Казалось, здесь их не ждали. Две милицейские машины перегородили было мост над рекой Белой, но разлетелись в разные стороны от мощного удара. Одна из них, сломав ограждение, улетела на стоящий внизу резервуар с бензином, так что еще один факел стал указывать путь беглецов.
Казалось, их здесь не ждали, но то было не так. До выезда из города никто действительно не мешал друзьям, и они мчались на привычной им бешеной скорости, распугивая мирные авто, спешащие кто на работу, кто на дачу. Но, миновав последние затонские дома, все стало ясно. От последнего светофора и до последнего КПМ на протяжении метров наверное пятисот, вытянувшись по обе стороны дороги стоял мотострелковый батальон, призванный к ночному досмотру в город.
Их ждали: прятались солдаты за обочиной, за гусеницами транспортеров, прижимаясь щекой к автоматам; нервно шевелись пулеметные башни боевых машин пехоты, уточняя угол обстрела, чтобы ненароком не задеть своих; два легких танка по обе стороны дороги грозно направили стволы своих пушек на середину шоссе. Прохожие разбегались во все стороны от воя сирен, предупредительных выстрелов в воздух и громогласного в динамиках: «Граждане расходитесь. Оставаться опасно для жизни. Граждане расходитесь». Водители и пассажиры легковых и грузовых машин, также бросая все и вся, разбегались прочь; из-за углов всех домов поблизости торчали любопытные мальчишеские носы.
Их ждали. И было тихо-тихо, и небо стало темнеть посредине ясного дня, когда серая «волга», вся разбитая от бесчисленных ударов, подъехала к светофору. И тишина взорвалась: мерно застрочили станковые пулеметы, затюкали молоточками автоматы, недвижно застыли стволы танковых пушек, выжидая, когда машина войдет в выбранный им круг смерти.
«Вот и все», — обреченно подумал пришедший в себя после бесчисленных виражей и столкновений Димка. Он закрыл глаза, прощаясь с жизнью, но жизнь почему-то продолжалась, машина ехала, и зажужжали вокруг невесть откуда взявшиеся пчелы. Тогда он открыл глаза и увидел серую пелену, окутавшую автомобиль, и черные осы-пули, что влетали в эту пелену с противным жужжанием и с тихим шелестом, как горох, опадали на дорогу. Словно во сне вдруг раздались стволы танковых пушек, мимо которых мчалась машина, так что напомнили их дула Димке пионерские горны, и не грозное «бах», а громкое «чмок» раздалось, когда выползли из них, словно из последних сил червяки-снаряды и шлепнулись невдалеке на землю.
И вдруг что-то случилось. Не успев обнаружить себя, снова спряталась радость в Димкином сердце, повеяло холодом, стало страшно. Светлеть стало небо над головой, бледнеть серый покров, что укутывал машину, и в первый и последний раз в своей жизни увидел Димка растерянность на лице могучего Степана, когда обернул он к ним назад искаженное яростью лицо и закричал: «Мои силы кончаются. Ложитесь, ради бога ложитесь. Я не смогу защитить вас». Не церемонясь, швырнул Димку Кудрявцев к себе под ноги, сам навалился на него, и услышал мальчик, как затокали пули, пронзая насквозь металл машины, как дернулось несколько раз мужское тело над ним, и заревел безнадежным воем, словно смертельно раненый зверь, Степан. А еще немного времени спустя все стало тихо.
Преследователи отстали. Солдаты сделали свое дело, постреляли напоследок и на том успокоились; ряды милиции и контрразведки поредели настолько, что и мысли у них не было о погоне. Заехав в ближайший лес, выскочил из машины Степан, распахнул заднюю дверцу, бережно вынес тело Кудрявцева, опустил на траву, прижал его голову к груди.
— Юрий, друг мой. Прости меня. Я сделал все, что мог. Юрий, друг мой, — и гладил при этом безвольные волосы Кудрявцева, и покачивался скорбно над ним. — Я не умею возвращать жизнь, Юрий. Прости меня, мне это не дано. Юрий, Юрий…
Дрогнули закрытые веки Кудрявцева, открылись глаза, еле заметно шевельнулись уголки губ: «Помоги им» — раздались последние слова, и Юрий Александрович скончался.
Закачался гигант с закрытыми глазами, стон раздался из глубины его тела.
— Они ответят. Они за все ответят, — глухо, как песня, прозвучали его слова. — Не будет им ни веры, ни пощады.
И продолжался стон.
Припав плечом к колесу машины, сидел на траве Димка, усталый до невозможности. Он то поднимал голову и смотрел на Степана с мертвым Кудрявцевым на руках, то бессильно опускал ее. Мир рухнул на его глазах. Только вчера он был обыкновенным мальчишкой, учился в школе, помогал матери, заботился о бабушке, вел обыкновенную мальчишескую жизнь с ее шалостями, заботами, обязанностями. В этот последний день его держали в застенках и бандиты, и власть; одни у него отрубили палец, а другие выкрали посреди ночи, разбив окна и двери дома, и вкалывали сыворотку правды, чтобы он выдал людей, спасших его и сестру от неминуемой гибели. Перед его глазами сверкали ножи, шприцы и свистели пули. И один из тех, кто спас его и Катю, жизнью своей заплатил за свою доброту и лежал сейчас перед ним бездыханным человеческим телом. Весь мир ополчился на его семью и двух его нечаянных друзей. Ополчился за то, что они встали против зла. Не позволили этому злу торжествовать, не подставили покорно свои шеи. Чудо позволило им продержаться до сих пор, но и чудо оказалось небеспредельным. И что же тогда будет завтра? С ним, со Степаном, с мамой, с Катькой и бабушкой?
