— Ты че, братан, мы же свои, — только и смог прошепелявить дрожащими губами подросток, — мы ж тоже по понятиям живем. Как надо, так сделаем, только скажи. Ей богу, мамой клянусь.
— Значит так, щенок, — важно произнес Юрий Александрович, сидя как император в кресле. — Ближе чем на 100 метров к моему племяннику не подходить, никогда с ним не разговаривать, писем не посылать, по телефону не звонить. Случится такое, а я непременно узнаю, похороним… быстро … и очень больно. Я понятно объясняю?
— Братан. Да я, да мы, — только и мог, клятвенно и преданно смотря в глаза Кудрявцеву, проговорить подросток.
Тут распахнулась дверь, могучие соратники, услышав выстрелы и шум, пришли на помощь богатыренку. И точно также по два бугая совершенно одинаковых и точная копия первых в костюмах и черных очках с пистолетами возникли из пустоты и схватили каждого.
— Значит так, — грозно, войдя в роль, загремел императорский голос. — Не подходить, не разговаривать, забыть. Подробности он — тут Кудрявцев указал пальцем на распластанного пред ним подростка, — расскажет. Ну а чтобы понятней было, покажите-ка Степушки этим гаврикам, где раки зимуют. Да так, чтобы запомнили навеки».
Невероятное зрелище могли наблюдать спустя минуту у стен достопамятного кафе прохожие. Вдруг, не понять откуда, примчалась и с визгом затормозила у его крыльца пассажирская Газель с гигантским водителем в черном костюме и черных очках за рулем. Сама собой распахнулась у нее боковая дверь. Друг за другом вышли из кафе помятые с бледными полинявшими лицами три фигурки в огромных кожаных куртках, стиснутые каждый черноочковыми гигантами и огромными пистолетами у каждого виска. Невесть каким образом погрузилась достопамятная девятка в автомобиль, и тот рванул с места так, что задымились шины.
— Ну, братаны, — рассказывали много дней спустя, перебивая друг друга, герои происшествия, — думали все, последние минутки доживаем. Мафия пришла по нашу душу. Машина несется, тормоза скрипят, каждого держат так, что кровь в руках застыла, по стволу у виска. И главное, все одинаковые, как в кошмарном сне, не приведи его господь увидеть. В голове одно: сейчас выедем за город — и прощай белый свет, ладно еще могилки заставят копать, все на полчаса жизнь продлится, воздухом подышим, на травку, да на деревья посмотрим. Но нет, выехали за город, КП миновали, налево свернули. Ну, думаем, действительно, зачем время тянуть, могилки копать, ждать чего-то. Бирь впереди. Шлепнут и в реку скинут. Бирь — речка тихая, омутовая, уляжемся смирно, сомиков покормим. Нет, дальше мчимся, к Белой путь держим. Знать там и конец. Прощаемся друг с другом, не словами, какие уж тут слова: только рот раскроешь — пистолет в зубы. Глазами прощаемся, вспоминаем всех — и корешей, и отца с мамкою, девчонок недоцелованных. Точно, так и есть. Выехали на берег, вытащили нас из машины как мешки с мукой — волоком, к воде тащат. В голове одно: «господи, прости», да «за что господи». В воду заводят, ну теперь уже все — пуля в висок и душа в рай. Нет, волокут дальше. Под воду суют, по дну идем, не поверите. По камням, да глине, да корягам, вот те крест, что правду говорим. Дышать нечем, топят, братцы, не иначе. И тут головой каждого на дно, и светло стало как днем. Верьте, не верьте, братцы, но что было, то было. Вода, как чай бледненький стала, травка колышется, по дну раки ползают, клешнями шевелят. И норы на дне, а оттуда головы ихнии торчат, глаза как буравчики черные, усы шевелятся. И тут пропали киллеры, словно и не было их, как в воде растворились. Из последних сил рванули мы вверх, куртки, штаны скинули, отдышались и к берегу. Неделю дома пластом лежали, температура под сорок, еле выкарабкались. До сих пор грудь ломит, и раки перед глазами усами шевелят и глазками-буравчиками сверлят.
Вот такие дела. Сказал бы кто, не поверил бы. Да и самим сейчас с трудом верится.
Бесхитростно посмеивались собеседники и собутыльники парнишек, слушая их рассказ, не таясь, крутили пальцами у виска, так что вскоре пропала у тех охота откровенничать. Не попали потому их сумбурные россказни за полной фантастичностью в милицейские сводки, не стали они предметом внимания капитана Харрасова, что, как паук, раскинул свою сеть над Башкирией.
С того дня мир и покой воцарился в покосившемся бревенчатом домике на краю города Бирска. Витька усердно налег на учебу, готовясь к выпускным экзаменам. Ксения Александровна, молясь на брата и его внушительного спутника, под их давлением забрала свою трудовую книжку в отделе кадров швейной фабрики, где уже год не видели зарплату. Надо сказать, что не столько увещевания брата, сколько триста тысяч долларов — царский по тому времени подарок, надежно спрятанный в подполе, заставил ее так поступить. Подарок, да еще нехитрый расчет, который однажды она произвела. Дождавшись, когда в доме никого не было, Ксения вооружилась кургузым карандашным огрызком и на листочке бумаги произвела нехитрые расчеты. Цифры ее ошарашили. Получалось, что деньги, переданные ей братом, по тамошнему в те дни валютному курсу были равнозначны ее заработной плате за сто пятьдесят три года, четыре месяца и восемь дней. Восемь дней в расчетах ее доконали. «Это же надо же», — только и прошептала она, в пятый или шестой раз произведя нехитрые подсчеты и получив одну и ту же цифру, Смяла и сожгла в печи бумажный листок, чтобы, обнаружив его, не смеялись над ней домочадцы. И на следующий день с решительным лицом вырвала заветную трудовую книжку, где и было то записей: «принята на работу в 197… году» и «Уволена по собственному желанию в году 1998».
По этому случаю вечером посидела она с подружками за бутылочкой винца, излили они друг другу душеньки, попели песенки, поплакали наперебой над своими неудавшимися жизнями, проходимцами-мужьями, бестолковыми детишками. Потом наперебой стали подыскивать невесту Юрию Александровичу, так что тот от их натиска сбежал из дому, да так пьяненький и уснул в сарае, укрывшись старым зипуном.
А в остальном жизнь их текла спокойно и размеренно. И брат, и сестра ждали, когда Витька закончит школу, чтобы потом всем вместе перебраться в Уфу. Витька зубрил, сдавая экзамены. Ксения ходила на рынок, да в магазины, готовила, форсила в новых одеждах. Изредка появляющийся дома Степан не доставлял никому беспокойства, разве что прилипал к купленному по его просьбе компьютеру и круглые сутки порой торчал в Интернете. («Так надо по работе», — объяснял домочадцам Юрий Александрович, и те уважительно моргали ресницами). Бывшие Витькины знакомцы за версту обходили его дом, и, памятуя слова о недопустимости контакта с Витькой, подобострастно здоровались с его матерью, чем та, ничего не подозревая, гордилась.
По вечерам под цветущими яблонями нередко беседовали дядя с племянником о разном. О людях, жизни, работе, деньгах. Об огромном мире, что простирался вокруг и не ограничивался страной по имени Россия и планетой по имени Земля. Порою как завороженный слушал Витька монологи дяди об устройстве мира, вдвойне после поучения бывших друзей зауважал его, узнав о написанной книге. С горечью внимал его словам о сегодняшнем дне.
— Ты пришел в несправедливый мир, племянник. Мир априори не может быть справедлив, но тот, который сейчас у нас, несправедлив десятикратно. Сто лет назад наши великие предки затеяли построить царство добра и света на земле. Не их вина, что задуманное не вышло. Оно просто не могло получиться, природа человека стала препятствием мечте. Но в те дни… В те дни рабы отняли богатства господ. В них проснулось достоинство. Они отомстили за тысячелетнее рабство, когда их безнаказанно вешали, пороли, продавали, разлучая мужей и жен, родителей и детей. Они отомстили за свое вековое скотское состояние и были правы. И то, что они сделали, не раз уже бывало в истории. Благородны были их помыслы, и большой кровью заплатили они за победу. И весь этот человеческий мир, все эти могучие страны и народы — Англии, Франции, Америки ничего не смогли с ними поделать, не смогли поставить их на колени.
