Между тем, миновав последний КПМ на выезде из города, Степан низко припал к рулю, и бедная машина, заскрежетав давно потерявшими девственность подвесками, понеслась, не чуя под собой колес. Скрипели стойки и дверцы, визжали шины, шарахались как от чумы и вправо и влево и попутные и встречные машины, стрелка спидометра намертво прилипла к последнему на ее пути штырьку, и, казалось, вот-вот его согнет. Вытаращив до изумления глаза, вцепившись в сиденье обеими руками, Кудрявцев лишь спустя несколько минут смог принудить к повиновению свой приоткрытый рот и заорал, что было мочи. «Ты что, псих, офанарел. Сбавь скорость. Кому говорю, сбавь, черт тебя подери». Четверка еще какое-то время неслась по инерции, потом словно нехотя замедлила ход и поехала, как все.
— Какой русский не любит быстрой езды, командир, — оправдываясь, виновато заговорил Степан. — Поверь, с тобой, когда я рядом, никогда ничего не случится.
— Ну-ну, береженого бог бережет. Стар я уже для всяких фокусов. К тому же, чует мое сердце, не след нам высовываться, а при такое езде гаишники обязательно остановят.
— Гаишники…?
— Дорожная милиция. Следят, чтобы правила движения соблюдали. А ты несешься как пуля.
— Выкрутимся, где наша не пропадала.
Долго они потом не разговаривали. Лишь в районе городка Благовещенска, мимо которого проезжали, Кудрявцев попросил Степана остановить машину, и, уставясь в окно на ложбину справа от дороги, заросшую кустарником и травой, долго, светло и печально улыбаясь, рассказывал, что некогда здесь был удивительный пруд с хрустальной и прозрачной как слеза водой. Что когда он сам был маленьким-маленьким и ходил в детский садик, родители на лето привозили его сюда. По утрам с холма, где стояли домики дачи, он с другими детишками по траве кубарем скатывался вниз, и под зорким взглядом воспитательниц они барахтались в купальне, как воробьи в лужах.
— Но и тогда я ходил своими тропинками. Один, без никого. У меня была дырка в заборе, и я убегал и ходил по лесу, по полю. Здесь я впервые увидел настоящую змею. Это была медянка, маленькая змейка, и я сначала подумал — какой большой червяк. А потом догадался, что это не червяк, а змея, испугался и убежал. А еще на чердаке на даче жили летучие мыши. Они висели как груши, и было тоже очень страшно.
Прошлое всегда, как сказка. До сих пор у меня перед глазами этот пруд, сосны на берегу и черная тень от них на светлой воде.
Молчал его слушатель, потому что не мог ни возразить, ни поддакивать, и только мотал, наверное, на какой-нибудь свой таинственный ус человеческие слова и чувства. Видя печаль своего друга, он снова рванул машину в карьер, и неприятности не заставили себя долго ждать. Километрах в пяти-десяти от исчезнувшего пруда полосатая палочка инспектора дорожной милиции прервала их путь. Смущенный Степан, не глядя на соседа, потер ладошки, пробормотал: «Ничего, обойдется», — и вышел из машины навстречу подходящему инспектору. Внешность его при этом, вернее манеры и жесты, претерпели столь необычные изменения, что Кудрявцев в очередной раз обомлел и невольно обернулся назад, готовый к очередному цирковому представлению.
Весь как-то сжавшись и высохнув, водитель суетливо подбежал к подходящему милиционеру, браво вытянулся перед ним и, не ожидая запроса, протянул документы. Привычный порядок поведения инспектора был нарушен, но, тем не менее, он, взяв права и техпаспорт, как всегда махнул ладонью к фуражке и пробормотал.
— Прапорщик Абвгдейкин. — После чего уставился в бумаги и продолжил. Что же вы, Степан Уинсинович (это слово ему далось с трудом, он даже хмыкнул: «надо же»), — нарушаете.
— Никак нет, товарищ лейтенант — лихо и придурковато, заодно повысив прапорщика в звании, ответил нарушитель, — еду строго по правилам. Никого не обгоняю, скорость не выше положенной.
— А какая положена?
— Согласно правилам на автотрассах вне городов не выше девяноста километров в час.
— А в зоне действия ограничения скорости?
— Никакого ограничения нет.
— А знак, там, за пригорком?
— Никакого знака нет, товарищ лейтенант. Что я, слепой, знак не вижу? — раздался обиженный ответ.
— Чего он там, Ринат, — из стоящего неподалеку автомобиля инспекторов донеся ленивый голос полуспящего напарника прапорщика.
— Да вот, знака, говорит, нет.
— Надо же. Еще один умник нашелся. Съезди, покажи, я пока покемарю.
— Придется проехать, товарищ… — сержант снова взглянул на корочки прав …Алмазов. И ответить по всей строгости, как говорится.
— Разве ж я против, товарищ лейтенант. Надо, так надо. Но именем своей бабушки (тут Кудрявцев хмыкнул и отвернул лицо, чтобы скрыть улыбку) клянусь, нет там никакого знака.
Сержант уселся на заднее сиденье четверки позади Кудрявцева, и, развернувшись, машина покатила назад, пока по команде сержанта: «Ну-ка, остановись», не замерла на обочине дороги. Все еще не торопясь, вразвалочку, милиционер лениво перешел шоссе и обомлел.
Знак-кормилец исчез. Еще час назад, заступая на дежурство, видел он его горделивый и круглый лик. Красное кольцо отражалось в лучах восходящего солнца, ласков был белый цвет, и милая сердцу цифра «50» обещала аналогичные денежные купюры. Все также зеленела вокруг трава, высились кустики акаций, ни одного злокозненного и злонамеренного следа не виделось там, где он прежде возвышался, но торчал, едва возвышаясь над землей (видел бы капитан Харрасов этот срез), кусок трубы, и не было, куда ни кинь взгляд, самого знака.
От всего этого потерял, как говорят китайцы, лицо грозный страж дороги. Забегал он, шаря глаза и руками по земле, метров на пятьдесят обрыскал все вокруг, потерял фуражку и долго искал ее. И лишь потом присел на корточки на обочине и загрустил. Он думал о том, что с помощью этого знака и еще двух-трех других он купил себе машину, что строительство загородного дома теперь надолго задержится, а еще сыну нужны деньги на учебу в институте, да мало ли что еще. Он думал и про начальство, которое не уменьшит мзду с подчиненного, узнай правду, и не просто по головке не погладит, но, глядишь, и вышвырнет незадачливого сержанта вон из рядов славной самоокупаемой дорожной милиции. И пришел он к твердому мнению, что знак надо заново установить самим. Что скрыть нужно этот ляп, в котором если и будут искать виновных, то только в его и напарника лицах.
Как побитый пес влез в автомобиль, так и не надев фуражки и вытирая беспрестанно потный лоб, и всю обратную дорогу грозно и жалко бормотал: «Ну, гады, ну берегись…. Найду. Непременно найду…». Не попрощавшись, вышел около своего служебного жигуленка, и, отъезжая, долго еще Кудрявцев наблюдал, как горячо и бестолково объяснял он товарищу происшедшее.
К слову, той же ночью в гараже вырезали два друга-гаишника круглый лист жести, покрасили его, как положено, приварили к куску трубы и в следующую ночь поставили на место исчезнувшего. Знали бы они, что, доложи начальству о пропаже и предъяви срез упомянутой трубы, скорее не нагоняй, а повышение в звании коснулось бы их. И, глядишь, не пришлось бы им отныне мотаться в зной и холод по шоссе и проселкам, а сидели бы они в теплых кабинетах; и не в маломерные карманы, а в бездонные ящики столов складывали бы придорожную дань от своих шустрых подчиненных.
Опять смеялся Юрий Александрович, опять после смеха загрустил: «Так им и надо, конечно. Но почему мы все такие?».
Дальше они ехали без приключений, строго по правилам и не торопясь. Между тем местность, по которой они проезжали, было одной из красивейших в Башкирии Холмы и увалы Благовещенской возвышенности возле села Удельно Дуваней с его известным родником близ дороги круто спадали в долину реки Белой. Места эти испокон веков славились обилием лесных ягод, так что через месяц-полтора можно будет увидеть, как словно муравьи заползают люди на коленях и корточках по холмам и перелескам, возвращаясь к машинам и подводам с обильной добычей. Рыночек у упомянутого родника, на крутом спуске дороги уже с утра был заставлен нехитрой домашней снедью, разносолами, вялеными и свежими лещами, карасями, что поставляла обильная река и старицы близ нее. Невольно остановившись и выбрав пару рыб в подарок сестре, Кудрявцев славно перекусил чебуреками в придорожном кафе, где не считал зазорным кормить гостей и президент республики, хотя слава эта в далеком прошлом.
