Капитан ФСБ Ильдар Харрасов, напротив, с каждым днем мрачнел. Рыжие волосы его потускнели, одежда помялась, да и менял он ее не чаще, чем раз в два-три дня, да и то по звонку жены; остатки военной муштры еще заставляли его бриться каждое утро, но обед, как правило, не задавался. Чертовщина, как он прозвал порученное ему дело, нависло над погонами, как дамоклов меч, могущий рухнуть вниз от любого начальственного рыка. В известном всем жителям административном здании в центре Старой Уфы, что пряталось во дворах по улице Ленина, кокетливо выставив острый уголок любопытному взору, он сутками не покидал свой кабинет. После того как консилиум патологоанатомов (ввиду чрезвычайности дело не доверили одному мнению) вынес заключение, что смерть пострадавших на улице Российской наступила вследствие разделения тел вдоль позвоночника от затылка до копчика неизвестным предметом, после того, как знатные криминалисты страны, коих анонимно попросили дать заключение по происшедшему, вынесли безусловный вердикт, впрочем и так понятный любому, о физической невозможности случившегося в маленьком пространстве автомобиля, дело из уголовного розыска передали в республиканское отделение федеральной службы безопасности. Генерал лично вызвал Харрасова и, не скрывая в присутствии подчиненных правды и собственного раздражения, объяснил ситуацию.
— Капитан, ты выбран крайним. Ты не дурак и высокого мнения о себе, вот и получай, что заслужил. Узнаешь, что к чему, быть тебе нашим командиром. Не узнаешь, выше вневедомственной охраны не пойдешь. Ну, а теперь к делу, впрочем, ты и так все знаешь, здесь дополнения. — Он подтолкнул к Харрасову объемистую папку. — Разрезали неизвестно как и неизвестно чем. Ученые разводят руками. Ни крупиц металла, ни оплавления — ничего нет. Каждый позвонок и череп разделен ровно пополам вплоть до микрон. Разделить не могли в автомобиле — нет места, нет следов борьбы, нет крови. Псы тоже, будь они неладны: ни один не подошел. Человек не мог это сделать, капитан. Читай библию, Фауста, читай Булгакова, собирай вокруг себя любых проходимцев, ясновидцев, колдунов, шаманов, кого хочешь, слушай любой бред и делай выводы. Тебе открыта зеленая улица для любых действий. У тебя прямая связь с Москвой. Проси, что хочешь. Кто мешает, только скажи — исчезнет, — тут он покивал пальцем, — кроме меня. На меня не капать, не поможет. Советовать ничего не буду — замаслишь взгляд. Дело неординарное и подход должен быть тоже, — тут генерал задумался и тихо произнес, — наверное, нечеловеческим. — И уже откинувшись назад в кресло и потушив в своих глазах начальственный блеск, проникновенно сказал, — Может быть, это пострашнее атомной бомбы, капитан. Я не мастак говорить высокие слова, но может быть в твоих руках очень многое. Никто и никогда прежде не цеплялся за этакое.
Как капитану поведали потом, в телефонном разговоре с начальством генерал был не менее откровенен. Он сразу назвал его фамилию — контрразведчика семи недель отроду, за два года ставшего из лейтенанта МВД капитаном ФСБ, и для убеждения собеседника в Москве привел незамысловатый пример про Белую гвардию времен приснопамятной Гражданской войны. Была якобы там элитная дивизия, где генералы служили командирами полков, полковники командовали ротами, капитаны и ротмистры ходили в атаку со штыками наперевес. А командовал дивизией казачий есаул, который понятия не имел о Мольтке, Клаузенвице, Ганнибале и других стратегах, но бил врага, то бишь красных, и в хвост, и в гриву. На другом конце провода служили тоже не дураки, и, отчеканив, пока собеседник не передумал и не попросил подмоги, произнесли «под вашу личную ответственность генерал» и положили трубку.
— Собаки, — прокомментировал тот разговор с Москвой генерал своему адъютанту, стоящему рядом. — Подловили. Если я назвал капитана, значит никого у меня на самом деле нет. А им словно невдомек, прохвостам. Хм, хм — прохамкал он. — Капитану конечно шанс, а штаны с лампасами зависли. Давай сюда этого недотепу.
И вот который день Ильдар Харрасов спит урывками и не дома. Оперативным розыском занялась бригада из Главного управления МВД России, в помощь ей дали цвет уголовного розыска республики и соседних областей, шестые отделы, спецназы и тому подобные опричные службы, не говоря уже о мелкой сошке вроде гаишников и участковых. Набранный из соседних регионов служилый люд не скоро проникся важностью задачи. Насмешки и внутренняя расхлябанность еще долго проступали и в словах и в поведении командированных, пока не вылилось все это в знаменательном происшествии, долго обсуждаемом впоследствии в курилках. На одном из заседаний мордатый и пузатый полковник из соседней области вскользь высказал бродившее среди однополчан мнение, что негоже полковникам служить под началом капитанов, мол от этого и нет в стране порядка. Мнение это, выказанное в полголоса, тем не менее было услышано тем, кому оно предназначалось, и наступила зловещая тишина.
— Действительно, непорядок, — пожевав губами, заметил генерал, сидящий во главе стола, — Надобно поправить.
Он взял трубку одного из множества телефонных аппаратов, стоящих на тумбочке слева от него, нажал кнопку, так что всем, сидящим в кабинете, стал слышен разговор и произнес:
— Товарищ министр, генерал Коршунов говорит, операция «сосенки».
— Слушаю, генерал.
— Тут вот полковникам из вашего ведомства зазорно служить под началом капитана, так я думаю понизить их до лейтенанта для соответствия.
— Хоть до сержанта, генерал. И о своих звездах заодно не забудьте. Есть что-нибудь новое?
— Пока нет.
Положена была трубка телефона, налилось кровью лицо злополучного полковника, нависла над столом тишина.
— Капитан, — нарушил ее голос генерала. — Через три дня каждого десятого отправить восвояси. Вычеркивать будем вместе. Убывший автоматически, — это я гарантирую, не будь я генерал Коршунов, — понижается в звании. Прошу заметить: Древний Рим был великим потому, что в таких случаях каждому десятому отрубали голову. Я, как видите, добрее, возможно зря. А теперь вперед и с песней, господа.
Господа в страхе за собственную шкуру понеслись, как удалые кони. И город задрожал. Приняты были все, какие только могли придти в голову, меры. Сотни людей прочесывали улицы, дома, гаражи и сараи. Преступность не просто поползла вниз, она растаяла как снег под лучами африканского солнца. Мелкую шушеру грозно припугнули, бомжей и ворье от автомобильных до квартирных без поиска вины и в профилактических целях собрали вместе в давно пустующих камерах в Зеленой Роще, где в советские времена отбывали срок пятнадцатисуточники. Авторитетов вежливо и зловеще призвали к порядку, и те, почуяв неладное, затаились, как мышки в норке или разлетелись по заграницам. В городе стало тихо и спокойно, но чуткое ухо непременно уловило бы в этой тишине подспудные незримые движения.
Совершенно естественно, что каждый житель микрорайона, где произошло преступление, проверялся на наличие алиби, где, увы, особых успехов не предвиделось. И был опрошен не раз и не два. Но никто ничего не мог сказать про черный джип, что застыл со своим страшным содержимым на улице Российской в ночь с девятнадцатого на двадцатое мая. Никто не видел, как он там появился, никто никого не видел рядом с машиной. Между тем следы около нее определенно были. Были фантики от конфет и жвачек, следы обуви, клочки бумаг, пустые банки от пива и осколки бутылок — мусор, присущий любому пустырю в любом месте. Какие из них относились к участникам происшествия, а какие были оставлены задолго до того прохожими, выяснить не представлялось возможности. Были следы протекторов колес самого джипа и еще нескольких легковых автомобилей без всяких признаков каких-либо характерных отметин, в связи с чем по всему городу поголовно, точнее помашинно, раньше времени затеяли техосмотры. Интерес представляла затоптанная любопытствующими книжка с названием «Связь времен» 1980 года издания, но опять-таки имела ли она отношение к происшествию представлялось сомнительным, хотя всем участникам розысков вменялось спрашивать и о ней, как и собирать данные о людях, увлеченных историей. Были следы и в самой машине, отпечатки пальцев, окурки, волосы, в том числе и женские. Их кропотливо собирали, по каждому составлялось целое досье, и складывали в недолгий, как хотелось верить, ящик.
