Я, моя Оленька, целовать тебя хочу и нежно-нежно разговаривать. Я сделаю все так, чтобы ты хоть не расстраивалась. И, главное, не буду очень сильно тебе подробности рассказывать. Не подробности ранят, а что-то другое, что связывает. У всех печально-надрывный юмор, Новгородская подслеповатая, все знакомые мужики чем-то придавлены. Тебя я уже не вижу в этом мире. Ранит только то, что ты вроде в нем когда-то была.

Ты помнишь про русалочку, про то, что я понял, что тебе больно ходить?

Пусть это преувеличенно: мне дорог каждый твой шаг и вздох. И твое пробуждение. Они, пока нас нет, пусть будут у тебя радостными и тихими.

Завтра едем в"Максидом" на театральном автобусе за Леночкиной мечтой : елкой в горшке. А я на "Ладожской" уже купил гирлянду, по-разному мигающую в восемь режимов, и подарю ее Лене и еще нам куплю.

Пока я тебе писал, Настюша успела помыться в ванной – говоря честно и шепотом, первый раз за все время ребенок, кажется, лежал в ванной.

Анечка грустная, а отпускать нас не хотела. И в предвкушении сегодняшнего, видимо, свидания с Андрюшей – я не буду спрашивать, где она встречает Новый год… – она хандрила, хотя держалась. Кажется, мы с ней как-то друг друга понимаем, но, только приехав, я понял, что наши разговоры с Аней – лишь пятая часть в этом понимании. Мы приглядываемся друг к другу и втягиваем воздух носом, как собаки.

Я очень люблю читать твои письма, они, как постоянное, свежее, родное дыхание мне в лицо и в душу…

Я тебе пишу и говорю иногда как наощупь.

Хорошо, что ты по ночам думаешь. Или рисуешь. Первое: увидеть твои мысли невозможно, но рисунки оставь пожалуйста для своего мужа. Может, мне удастся, вернувшись, сидеть рядом с тобой, когда ты думаешь, и просто не мешать тебе, дыша рядом?

Малыш, я очень хочу быть безупречен. И не только в делах. Что происходит в Настюшиной душе, я не знаю. Видимо, не присматриваюсь или не разбираю по порядку. И какое-то горение, ожидание чего-то и необходимость пятиться, зарываться в себя, неумелое и почти уже женское чувство одиночества среди своих подружек, скроенных из другого теста и в то же время желание им что-то подарить от своей внутренней свободы и ранней ясной зрелости. Она просто зациклена на теме "Ася", как только возникает тема общения с друзьями, потому что до Васи она не дозвонилась, а об Артуре и Никите вообще не думает. О чем говорить с мальчишками? Настька сейчас пытается собой спасти Асю, придумать другую Асю, закрыть глаза на чуть лукавые и женские проявления этой зажатой и рвущейся все время из болезни и комплексов девочки и надрывающей, как это всегда бывает у слабеньких, и самое себя и свой мир вокруг. Я как-то утряс ситуацию, по-жонглерски перевернул ее в сторону Настюши. Асе понравилась Ленина квартира, фортепиано и, главное, Асю сильно заинтриговал я: чтобы показать, что она меня слушает, она в разговоре отодвинет и Настю – женские дела, причем, такого толка, будто некоторые девочки берут их на прокат в какой-то мастерской старых поношенных повадок. А бывают женские судьбы, имеющие свой запах и как будто несомые на руках самой души. Этот запах удивителен и неповторим. Эта женщина рождена в мир единожды, и природа протягивает к ней руки со всеми еще не созданными дарами, заново творит женское. Это ты.

Леня – лохматый, красивый, здоровский мальчишка, он проснулся, когда мы были уже в дверях и собирались уходить, Настюша ему улыбалась, а я пел, шутил, балякал, и он заулыбался, а когда я шапку дедморозову надел с мигающими по краю сердечками, он просто был рад. Аня сказала: «По-моему, вы ему понравились. Он теперь всегда, когда будет просыпаться в такое время, будет думать, а где же вы?» У Ани был вчера порыв оставить нас ночевать.

А сейчас, малышонок мой, мамочка и девочка, я пойду спать. Я просто хочу спать. Только на секунду тебе позвоню, а когда ты будешь мое письмо читать, так я уже буду в кровати.

Завтра меня Ленус будит – и я с утра за компьютер – что-нибудь набирать. Отец понял, что я дальше буду писать только лучше, это для него реальность. Мы сегодня болтали об искусстве!

Вон Настюша и свет потушила.

Целую тебя, любимуша моя.

Буду рыцарски делать дела. Буду светел.

Бормотание

Были сделаны дела, разом была продана Новгородская, а что Лена болеет, мы тогда не знали – да мы ничего не знали! Или просто старались не знать.

А дружба утеряна, и Ася за это время выросла, и, может, даже справилась и с комплексами своими и вполне чувствует себя в этом мире нужной, ей непросто, но, наверное, она по-настоящему живет. Девчонки, бывает, из ангелочков и томных уходят в ленивых стерв, а бывает, приходят к простой женской судьбе.

Иногда подлинник ничего не подозревает о самонадеянной работе его копии, выдающей его тайные черты – и откуда все знает этот самозванец-двойник?.

Я помню его все время нас снимающим – то со старым фотоаппаратом, то с новенькой, какими-то тайными усилиями доставшейся камерой. Странно было то, что в этот раз при встрече, подстриженный налысо, "под сапог", он все так же щурил один глаз, будто все продолжает снимать меня.

Я как раз хотел тебе сказать, что он предал нашу дружбу.

Неумело о любви

Да, я призван составить счастье женской души: разговоры по душам и моя вечная предупредительность в отношениях с женщинами – возможность дать им почувствовать свою значимость, а у женщины она проявляется через понятость ее другим и тем более мужчиной… – я дарю им эти минуты озарения и их пылкого величия, я делю их с ними. Дело в том, что я люблю женщин… но я потратил много времени, говоря им об их неповторимости. Иногда я чувствую нутром, какая женщина передо мной и даже, какая женщина в ней прячется.

И все же я устал. Но есть еще надо мной другая почти крылатая власть, власть старших женщин – мамы и Лены. Я не знаю, почему – я подчиняюсь этой власти – иногда к лучшему, иногда к худшему – но подчиняюсь, будто без этого не могу.

Вот зачем я сейчас подарил Лене и дарю уже целый год подробности о наших неурядицах, ведь это всего лишь мои неурядицы, зачем… тут я хочу остановиться, чтобы не впасть в обыкновенное судачество, что, мол, это как отношения с золовкой, то, что, путаясь в одном слове, как в шарфе, не мог выяснить папа: золовка, невестка – я сам проясняю все время эти отношения и порчу скорее всего Ленину любовь своей суетой, невольно диктуя ей происходящее в тех красках, какие меня распаляют в эту минуту, сам ожидая утешения, и утешение приходит, и получается, что в любой ссоре я прав… и мне потом остается «обелить» Олю, и раньше я в это верил, а теперь это только нервное подергивание плечом, потому что, наверное, я все испортил…

Но эта моя мысль, что мы все одна семья и должны вместе лечить наши душевные вывихи… я не умею сам справиться с этой мыслью, но рассказываю, рассказываю, не зная, куда это все повернется…

И все же я дарю Лене ощущение женского счастья – я дарю ей с первой минуты моей настоящей жизни бесконечную повесть моего сердца – и это противоречит законам сохранения семьи и общим взглядам на супружескую любовь – и я не прав, я готов уговаривать других людей не делать точно так же – но таким вот выговариваньем я сохраняю семью, остаюсь самим собой, дарю Лене счастье быть горячо включенной в мою жизнь – как и тогда, когда без десяти восемь, гудящий от счастья, я звонил Лене в дверь, и все по моему лицу было понятно, все оно заранее объявило и выдало наружу двух внезапно-счастливых людей и нисколько не затронуло тугой вал счастья, который нес меня, принес к Лениной двери, потому что я хотел поделиться этим чувством полета, а не плестись на пустую вымершую Новгородскую, а потом понес меня и тебя дальше, сделав Лену первой свидетельницей нашей любви.