– Может, тогда армянского… пять звездочек? – предложил Михаил Иннокентьевич.

Нине оставалось только снисходительно кивнуть, как гордой царице Тамаре.

Когда принесли так полюбившееся Тарасову мясо в пряном соусе, Нина обрадованно занялась им, потому что можно было наконец молча есть и не изображать из себя раскрепощенную ресторанную женщину. Тарасов и не догадывался, что в то самое время, когда она весело щебетала про «Медвежьи ушки» и коньяк «Лотрек», сердце ее ухало, как колокол, а ладони были липкими и горячими. Все-таки Михаил Иннокентьевич – очень красивый мужчина и, главное, в Нинином вкусе: высокий, с широкими, чуть сутуловатыми плечами, бархатными, как у Владика, глазами и звучным голосом. Нина решила демонстративно выставить ему напоказ свои неухоженные руки. Пусть сразу увидит все ее недостатки и прикинет свои возможности на предмет их приятия. Ей-то он нравится весь и целиком, кроме, конечно, расхваленного мяса. Никакой это и не пряный соус! Обыкновенный кисло-сладкий с черносливом. Нина делает его лучше. Если все пойдет хорошо, то она потом угостит Тарасова… Потом угостит… Ха-ха! Может, ему больше и не захочется с ней встречаться… Надо суметь проявить себя необременительной дамой, но это-то как раз и труднее всего. Русские женщины, к которым Нина себя гордо и по праву причисляла, не умеют подавать себя как легкую закуску. С пряным соусом – это пожалуйста! С горьким перцем – запросто! С уксусом – сколько угодно! И даже с приторно-сладким кремом – это у них не заржавеет! А вот легкие отношения ни она сама и никто из ее подруг и приятельниц строить не умел. Обязательно все в слезах, соплях, на пределе, на надрыве, на валокордине и на операционном столе вживую, без наркоза.

Армянский коньяк в пять звездочек подействовал на Нину до такой степени, что она вдруг зачем-то заговорила об урнах с фамилией «Тарасов». Михаил Иннокентьевич смущенно улыбался и объяснял, что поддался уговорам не очень умного пиарщика и уже испил чашу позора величиной аккурат с урну до дна.

– Может, тогда стоит их убрать? – спросила Нина.

– Что вы, Ниночка! Пусть себе стоят. Во-первых, от них есть реальная польза по сбору мусора, во-вторых, люди им улыбаются, вот совсем как вы; а в-третьих, они все-таки работают на рекламу наших магазинов. Это как… жареные факты в бульварной прессе. Вспомните звезд шоу-бизнеса. С одной стороны, про них пишут сущий бред, что не очень-то им приятно, с другой – именно таким образом и подогревается постоянный интерес к ним публики.

– И вы ради этого интереса даже готовы подписываться под ужасным слоганом про «прикупив даров»?

– Во-первых, под этим перлом нет моей подписи, а во-вторых… вы правы: я подпишусь подо всем, что принесет пользу Светлане и ее бизнесу.

– Неужели это приносит пользу?

– Ну… ей так кажется, а я…

– А вы готовы ради нее на любые жертвы, – подсказала Нина.

– Пожалуй, так… – Тарасов как-то особенно пристально посмотрел ей в глаза, и Нина даже без особой горечи констатировала, что все зря: и «Медвежья берлога», и армянский коньяк с пятью звездочками, и Танькино платье…

Но потом они танцевали медленные танцы, и Нине казалось, что жаркие ладони Тарасова спалят к черту Танькин шифон. Затем ели страшненькие «Медвежьи глазки», которые оказались сливочным суфле с вишенкой в центре, в апельсиновой засахаренной корочке, и запивали их сладким, как зарождающиеся чувства, кофе. Потом снова танцевали. Горячие губы Михаила Иннокентьевича касались Нининого виска, а у нее дрожали колени и вскипал в желудке армянский коньяк.

Уже в машине Тарасов односложно спросил:

– Куда?

Нина ответила абсолютно в стиле русских женщин под кислым соусом:

– А куда вам Светлана Аркадьевна велела меня отвезти?

– Ниночка! Ну зачем вы так? – Михаил Иннокентьевич посмотрел на нее беспомощно, а она пожала плечами.

Тарасов стукнул кулаком по приборной панели, но не сильно: все-таки машина дорогая. Нине стало противно оттого, что в голову ей лезут дурацкие мысли. Надо бы просто обнять его и прижаться щекой к его щеке. Она повернулась к нему как раз в тот момент, когда Михаил Иннокентьевич, очевидно, подумал примерно о том же самом, и встретились они отнюдь не щеками, а самыми что ни на есть губами. Поцелуи владельца сети магазинов «Вега» были так же хороши, как и литсотрудника журнала «В помощь участковому терапевту», который нет-нет да и приходил к Нине во снах.

– В Светланину постель я не поеду, – оторвавшись от Тарасова, заявила Нина.

– Я так и думал, – согласно кивнул Михаил Иннокентьевич и вставил ключ в замок зажигания.

Всю дорогу молчали. Нина никак не могла понять, рада она тому, что с ней происходит, или нет. Если бы они просто так, случайно, познакомились с Тарасовым, то Нина, безусловно, была бы счастлива. Но все дело было в Светке, которая, грубо говоря, просто подложила подругу своему мужу. Это все портило и было той самой знаменитой ложкой дегтя.

Квартира, куда Тарасов привез Нину, находилась в центре Питера, на улице Марата, в старом доме, и была однокомнатной. Уже в прихожей Нина поняла, что не отказалась бы тут пожить. Стены были оклеены бумажными обоями любимого ею медово-золотистого цвета. Около строгого квадратного зеркала в тонкой коричневой раме висел не менее строгих форм светильник, под ним стоял маленький столик, тоже коричневый, заваленный всякой мелочью: ключами, визитками, зажигалками и начатыми пачками сигарет. Все, как в квартирах обыкновенных питерских обывателей. Только не видно вешалки со смятыми пальтушками, куртенками и облезлыми шубейками времен Первой мировой, которые обожали хранить жители северной столицы на случай облавы, наводнения или блокады. Наверняка, за какой-нибудь из дверей, выходящих в прихожую, находится гардеробная, которая и существует для того, чтобы отличать от простых граждан – граждан непростых, хотя и умело маскирующихся. Интересно, предложит ли Тарасов Нине тапочки? Или стоит снять Лялькины босоножки и шлепать босиком?

– Это мое личное жилище, – сказал Михаил Иннокентьевич, щелкнув выключателем в комнате и не предложив Нине переобуться, что ей очень понравилось. – Здесь никого, кроме меня, не бывает.

– Свежо преданьеце, да верится с трудом, – отреагировала Нина и, тут же пожалев о своих словах, поспешила добавить: – Хотя… мне до этого нет никакого дела.

Тарасов ничего не сказал, но почему-то посмотрел на нее с иронией.

– Кофе? Чаю? – спросил он.

– Кофе, – ответила Нина.

Ей после ресторана и «Медвежьих глазок» не хотелось вообще ничего, но она подумала, что по протоколу подобных встреч, пожалуй, полагается выпить чашечку кофе. Тарасов ушел на кухню, а она огляделась и поняла, что абсолютно обезоружена. Михаил Иннокентьевич был ее человеком! Он обставил квартиру так, как обставила бы свою Нина, если бы жила одна и имела деньги. Ничего офисного: белого, металлического, встроенного и утопленного. Все традиционно и элегантно. Нина любила темные и тяжелые шторы, которыми легко отгородиться от внешнего мира, и у Тарасова были как раз такие: однотонные, темно-зеленые, в мягких уютных складках. В тон им, но посветлее, были подобраны обои с едва заметными матовыми полосками. Мебель тоже была тяжелая, сочно-коричневая, много книг за стеклами шкафов. Вместо так модной ныне скользкой и холодной кожи, диван и кресла были обтянуты велюром, тоже зеленого цвета, на тон темнее, чем шторы. На низеньком столике, заваленном журналами и книгами, в коричневой рамочке стояла фотография симпатичного молодого человека с такими же, как у Тарасова, бархатными глазами.

– Это Пашка, сын, – кивнул на фотографию Михаил Иннокентьевич и поставил на столик лакированный черный поднос с двумя чашечками, тускло-серебряной туркой и вазочкой с печеньем.

– Милый у вас Пашка, – откликнулась Нина.

– Да, хороший парень. Но и ваша Ляля – красавица. Такая же, как вы…

Нина тут же хотела сказать, что она никакая не красавица, и даже предъявить для доказательства доярочьи руки, но вовремя одернула себя и ответила: