И вдруг, когда я шарил указкой по зеленым просторам Южной Америки, отыскивая истоки реки Амазонки, за моей спиной раздалось хриплое карканье. Я резко повернулся. Неблагодарная ворона вывалилась из парты и боком, боком, распустив крылья, запрыгала между рядами, норовя пробраться к окну. И географ и ребята — все замерли от неожиданности. Кто-то бросился к вороне, пытаясь схватить ее, но не тут-то было. Моя ворона не собиралась сдаваться. Она ловко увернулась от преследователей, подпрыгнула и, отчаянно каркая, понеслась над головами ребят.

Что тут было — словами не передашь! Девчонки завизжали, ребята повскакивали на сиденья, пытаясь схватить мечущуюся птицу. И лишь два человека оставались в этом общем гвалте неподвижными. Один с перепугу — это я. Другой от неожиданности — это «господа». У него даже челюсть отвисла, и он не смог вымолвить ни слова вплоть до момента, когда в класс ворвался возмущенный директор.

Расплата была суровой и, по-моему, несправедливой! Меня попросту исключили из школы за хулиганство, даже не приняв во внимание мои объяснения. А что было дома — лучше об этом умолчу. На целый месяц я стал домашним арестантом.

Меня занесли в «черный список» неисправимых и не желали принимать ни в одну школу города. Не помогало и то, что учился я довольно хорошо. Только после вмешательства отца меня условно зачислили в другую школу, что находилась рядом с площадью Ленина, да и то «до первого проступка».

А отец, вернувшись от директора, прямо заявил:

— Если еще произойдет что-нибудь подобное, то без разговоров поедешь к дедушке в Новороссийск!

«Первого проступка» так и не последовало. В новой школе я вел себя «тише воды, ниже травы». Меня даже в пример другим ставили! Я стал самым исполнительным и не по-мальчишески сдержанным учеником в школе. А что поделаешь? Не мог же я променять полную приключений жизнь границы на какой-то город, пусть даже и портовый. Дедушка Сережа в самом начале весны сорок первого года приезжал к нам в Брестскую крепость и обещал приехать сюда на все лето. Ведь это были места, где он, совсем еще молодой, служил в царской армии перед первой мировой войной. Его казацкая сотня располагалась в тех же казармах, что и наш полк. Об истории Брестской крепости он много знал и рассказывал.

В Брестской крепости несло службу не одно поколение русских воинов. Первые земляные и деревянные укрепления русского города-крепости появились в устье Мухавца в конце десятого века. И назывался он тогда Берестьё. Отсюда и Брест. Теперешняя Брестская крепость строилась долгие годы. В прошлом веке она считалась одной из неприступнейших цитаделей мира. И эту славу она заслужила в первую очередь из-за своего удачного стратегического расположения. Разместилась она на трех искусственных островах у места впадения реки Мухавец в Западный Буг. От самой воды поднимались толстенные кирпичные стены, облепленные космами столетних мхов и лишайников. Кольцевая стена центральной цитадели протянулась почти на два километра. Многокилометровое кольцо высоких валов огибало весь укрепрайон, ныряя в воды рек и разрываясь мостами. Белые лилии и кувшинки буйно цвели в ленивой воде крепостных рвов. Жизнь в крепости протекала и на земле и под землей. И даже больше под землей. Там находились главные арсеналы, казематы и подземные ходы сообщений.

На центральном острове возвышалось суровое здание Белого дворца. Здесь 3 марта 1918 года советские представители подписали Брестский мир с империалистической Германией. И Брест же первым принял бой в войне с фашистской Германией.

Когда наша семья приехала в Брест в 1939 году, мы поселились в одном из домов, где жили семьи офицеров. Дома эти, выстроенные из такого же яркокоричневого кирпича, что и казармы, были двухэтажные, утопали в зелени тополей, лип и густых зарослей жасмина.

Население этих домов — особенно его ребячья половина — всегда было в курсе гарнизонных дел, жило одними думами, тревогами и радостями с отцами и их подчиненными.

По воскресным дням, когда на небольшом, но уютном гарнизонном стадионе встречались футболисты разных полков, мальчишеские страсти распалялись неимоверно: закадычные друзья становились ярыми противниками, отчаянно болея за команду своего полка… Но стоило закончиться матчу, как важные ребячьи заботы принуждали их забыть об исходе встречи.

Дело в том, что под домами, казармами, дорогами, даже под наполненными водой рвами в разных направлениях разбежалось потайное хитросплетение подземных ходов. Порой они были такие просторные, что можно было идти по ним не пригибаясь, а то — узкие и с таким низко нависшим сводом, что надо было ползти.

Ходы выводили хозяйничавших здесь новоявленных Робинзонов, мальчишек, в самые неожиданные места: то в гущу леса, что находится в нескольких километрах от крепости, то в огромное подвальное помещение, где от каждого слова сырой плотный воздух начинал колебаться, словно желе, стократ повторяя звук, а то на заросший осокой, скрытый ветвями кустарника берег реки.

Вот почему у нас в такой цене были электрические фонари любых фасонов и размеров. Без них под землей делать было нечего. А мы задумали составить точную карту подземных ходов. Почти каждый день под землю уходили «поисковые партии», вызывая страшнейшее противодействие со стороны всегда консервативных мамаш и бабок.

И не раз какой-нибудь Петька или Васек, услыхавший под окном осторожный призывный посвист, вынужден был подскакивать к окну в одних трусиках и, тыча себя пальцем в голую грудь, давал товарищам понять, что он под домашним арестом, испачканная вчера в подземелье одежда стирается, чистая не выдается матерью, чтобы лишить арестанта возможности побега.

Но не только подземная часть крепости интересовала неспокойное и любознательное ребячье племя. Обследовали мы и надземные строения крепости. Особым вниманием пользовались сторожевые башни и крепостные валы.

С узкими прорезями-бойницами в стенах, к которым вели крутые винтообразные и очень скользкие лестницы, эти башни возносились над крепостными валами, открывая взору далекий пограничный город, к которому от крепости стремилось вымощенное синевато-серыми шестигранными плитами Кобринское шоссе.

С западной стороны были видны ажурные переплетенья железнодорожного моста через Буг, по которому взад и вперед сновали маленькие, словно игрушечные, составы.

Дедушка Сережа частенько принимал участие в наших вылазках. Правда, под землю он спускаться не осмеливался, а вот на валы и башни поднимался.

Высокого роста, костлявый старик был не по годам подвижен и гибок. Мохнатые седые пучки бровей и пышные усы придавали ему суровый вид. На самом же деле он был добрейший человек, всегда бравший нашу сторону.

Когда дедушка видел убегавшие на ту сторону границы поезда, он засовывал один ус в рот и принимался усиленно его жевать. Немного успокоившись, он обычно говорил: «Вот же бис, снова Гитлеру хлебушек наш повезли!» У деда были свои счеты с западными соседями: он отвоевал первую мировую, побывал в плену, бежал, присоединился к Красной Армии и вместе с ней гнал немецких оккупантов с Украины.

К Гитлеру и заключенному германо-советскому договору дедушка относился неодобрительно и недоверчиво. Частенько заводил об этом разговор с зятем. Беседа всегда проходила шумно. Дед спорил до хрипоты и обычно оставался непереубежденным.

В такие минуты я тихо сидел на диване, ощущая ласковое прикосновение маминых пальцев, гладивших мои буйные вихры, и, не решаясь встревать в разговоры взрослых, возмущенно думал: «И чего дед так против войны? Вот бы мне попасть на фронт. Я бы показал, как надо драться и ходить в разведку. Это была бы жизнь!»

Все эти споры дед обычно заканчивал одной и той же фразой, обращенной к отцу: «Ученые вы люди, Шариф, политика, говорите, большая, а я сердцем чую: Гитлер — ворог заклятый для русского народу!»