Самшитовый лес бесследно исчез. Побежала мимо палки река. Воды́ шутовской жезл всегда жутко боялся. Даже огонь его так не страшил. Смерть в огне – радость! А воды боялся потому, что мерещился ему зацеп за корягу, быстрый относ в какую-то гниль и цвель, в погибельное стоячее болото.

Сейчас жезлу нужно было замереть, затаиться, спрятать свою, шумящую сизой деревянной кровью живинку, напрягшуюся после того, как завладела им хмельная женщина. А там – будь что будет!

Внезапно за палку, разом, с двух концов, схватились двое.

– Тросточка антикварная, в скупку отнесу!

– Лучше я профессору подарю, он ей собак отгонять будет.

– Дай сюда, ботаник!

– Вали отсюда, чухан.

– Тогда – получи!

Пока двое тут же, близ кафе, катались по асфальту, можно было передохнуть, полежать спокойно рядом с мусорной урной и тремя-четырьмя чинариками.

…Мысли деревянные наперекор людским разговорам и крикам, поскрипывали и поскрипывали. Незатейливо, коротко. «Пускай деревянные! Зато не такие, как у хозяев жизни. Собрались они, видите ли, день обалдуя праздновать! А не знают: любой день обычного человека – день обалдуя и есть. Жаль нельзя в руки правителя попасть. Тот вроде посмекалистей. Но это – издалека. А вблизи может и совсем другим оказаться. Как тот возгордившийся заморский король, пытавшийся разрубить свой жезл пополам и оттяпавший себе при этом палец. Про короля этого укороченный жезл-недомерок, когда-то поскрипывал. Сам-то король давным-давно – тю-тю. А жезл его и посейчас – на загляденье. Шейху из Эмиратов недавно продали. Больно мордочка выразительной у недомерка оказалась. Ну вот, опять. Как только до правителей дошёл, все мысли переколошматились, с ног на голову перевернулись…»

Ого! Кажется, опять не правитель – правительница. Давай повелительница мужских жезлов, давай! Ласк даже дереву хочется. Ходить и плясать на одной ноге хочется от предчувствия восторгов! А что? Плясал ведь когда-то шут Педрилло в имперском Питере на одной ноге, наяривая при этом на скрипочке…

Хозяин за палкой не возвращался. Предстояла ночь: может, грозящая жезлу огнём и гнилой водой, может, последняя. Но, возможно, и вполне себе тихая, спокойная.

Паутинщик Як

От поисков Оленьки и пропажи шутовского жезла, жизнь завертелась кубарем. Вдруг припомнилось: Оленька дружит по переписке с блогером Яком. Она когда-то так его и назвала: Як. Терёха – в Инет. Стал уточнять. Выяснилось – Якуб. Тут, ненароком увидав себя со стороны, вздрогнул: шут за компом – это, похоже, что-то новое.

Словно бы подчёркивая грубый клоунизм всего происходящего, неожиданно выяснилось: Якуб в переводе просто пятка. Или – держащий за пятку.

«Ну, паразит! Ну, Пятка! Сейчас ты у меня пополам треснешь!»

Но тут же после угроз, Пудов Терентий, словно бы расстегнув молнию на шутовской, крепко приросшей к нему шкуре, мигом шкуру эту сбросил, стал беззащитно-кровоточащим человеком, и кинулся к Якубу-Пятке, благо жил тот, как оказалось, в доме напротив.

На звонки – ноль внимания. Толкнул дверь. Та нехотя поддалась.

Блогер ёрзал перед компом на стуле. Казалось, на заду танцует. По такому случаю, Терёха, хотел было выдать смешинку. Но сам себя осёк.

На толчки и крики блогер не реагировал. Пришлось придавить за горло:

– Где Оленька, дубина?

– Отстань, дед. Не видишь? В чат-гейме я.

– Тебя по паспорту как зовут?

– Мммм… не помню.

Пришлось сдавить горло сильней.

– Теперь вспомнил?

– Ну, Пятка.

– Это я уже знаю. По паспорту как?

– Ну, Пятка Иваныч. А чё?

– Да ничё. Ты даже не Пятка. Ты трещина на пятке! Причём трещина паутиной затянутая. Сейчас огребёшь у меня по полной, блох-хер собачий!

– Блохера – на блошиных рынках. Там ищи их, дед. Но вообще-то папа с мамой, типа, Якубом звали.

– Оленька где? Говори, Трещина, а то компец вырублю.

– Отстань, дед!

– Я отстану, я сейчас так отстану…

– Ладно-ладно. У Толстуна она. А ты, дед, – отстой! Ну, просто – флуд и лол! И вообще: отойди от стола, укушу.

Тут, однако, мысль Пяточная, увернула в сторону.

«Откуда дед этот взялся? Трещиной обозвал… Но вообще-то из Трещины здоровский ник может вылупиться. «У микрофона – Трещина». И под текстом подпись: «Трещина Кривая…» А дед весёлый. Но до тошноты реальный. Она, жизнь реальная, только мешает. К хренам собачьим её! Всё, всё в компенчике! И знания, и женитьба, и секс. А чё? Так и раньше было. Старичьё нас мутузит, а сами со времён мутно-Серебряного века в тыщу раз глупей себя ведут. Эпиграммка, на идола столетней давности, на Блок-сисадмина кучерявого, есть? Есть. Такой же безбабник был, как и мы. Правда, рюмзал многовато. Этим и отличался… А эпиграммка – крутняк:

Ах!.. Во браке томиться плачевно!

О безбрачье рыдает мой стих.

Я без брака женюсь ежедневно

На картонных невестах моих!

Вместо храма у нас балаганчик, (читай – компец)

Мейерхольд заменяет попа… (читай – Серебреников)

Здесь тебя, о, поэт-одуванчик,

Увенчает больная толпа!

Увенчает тебя и оценит…

Ты заблещешь нездешней красой!

Ах!.. Косой Мейерхольд меня женит

На картонной невесте с косой!

Конец мог быть и повеселей. Ладно, свой конец припаяем, в сети развесим, получится – зашибись! Тут не какая-то затируха житейская: родился, учился, женился… А, кстати, новый челопуп не от Адама и Евы произойдёт! От Асера и Макинтошихи! Короче: сентябрь горит, убийца плачет, «писюк» визжит, «ишак» ишачит!»

– …слышь? Тебя спрашивают? – Тряс Пудов блогера и готов был снова вцепиться ему в горло, – вылезай из своих чатов! Где Толстуна искать?

– В сети, конечно.

– Ты, Трещина, меня достал! Где живёт Толстун?

– Раз в сети есть – значит, где-то живёт. Ты, дед, в кишках у «ишака» поройся.

– В каких кишках? В каком «ишаке»?

– Ну, в Интернете поползай. Найдёшь.

– Ну, всё. Ты меня задолбал. Получи!

– Ладно-ладно. Короче: они с твоей Ойкой в цирковой общаге. Тёрки трут. Флуд гонят. Или типа того.

– Какая Ойка? Какой флуд, недоумок?

– Тёрки, наверное, про любофф. А флуд – это пустогон. Ну, пустословие, по-вашему. Ойка – кликуха сетевая. Верняк – вдвоём в сети залогинились. А раз так застрянут дня на три…

– Молчи, паутина липучая.

– Я не паутина, я паук-к-к-к-к-к-к!

– Молчи флудёныш! А то выставлю за окно.

– И чё? У меня, дед, второй этаж… Всё, молчу, молчу. По мне – так даже лучше. Свои слова и мысли – только жить мешают. В сети за тебя всё обдумают, всё скажут. А ты только успевай пасть раскрывать – хав-хав, хав-хав…

Пудов Терентий оббежал гнездо Паутинщика глазами. Такой захламлённости и такого разора даже у бандосов не встречал.

Отвесив Пятке на всякий случай внушительный подзатыльник, поехал в цирковую общагу. По дороге думал про отход нынешнего цирка от реальности в надуманные программы. «Нужно цирк набить под завязочку жизнью сегодняшней, всамделишной. А то бурьяном порос. Одна неподвижность. Только медведей и попуг по-старому мучают…»

На коленях у Толстуна

Оленька нашлась быстро. Сидела, весёлая, на коленях у Толстуна (видел его как-то в Новом цирке). Толстун, – голова, как макитра с крышкой, щёки бурые, твёрдые, изрисованные жилками, нос и губы над лицом особо не выступающие, скорее вдавленные – сладко рыкал и закатывал глазки.

«Тут подзатыльником не обойтись».