Мы, два голубка, сидели с ней рядышком в торце стола, я незаметно подглядывал за ней. Это и раньше не давало мне покоя, но в тот день, когда уже поблескивали мы обручальными кольцами и сделалась она Верой Стратилатовой, сомнения обострились. Зачем она выбрала меня, предпочла другим? Именно зачем, а не почему. Бросилась прямо на улице мне на шею, заплясала, запрыгала… Чему обрадовалась? А я не в постели сделал ей предложение, истомный и разнеженный, потерявший бдительность, — провожая с работы домой, в ненастную, ветреную погоду…
Все мы знаем себе истинную цену, и я не исключение. Жених я был, что там говорить, не последний, не зря ведь столько женщин — достаточно того, что работаю в большом коллективе больницы, где они преобладают, — охотились за мной, скрыто и явно. Но превыше всего — тайная гордость моя, — готова была всем пожертвовать для меня такая редкостная женщина, как Маргарита. Ну, что там еще в знаменитом джентльменском наборе? Знаменитые «не» — не пью, не курю, не шляюсь. Отдельная благоустроенная — слово-то какое! — квартира, не бог весть сколько зарабатываю, но далеко не бедствую. В конце концов, очень даже удобно выйти замуж за врача, многие проблемы решаются. Да и Веру я не охмурял, сама, первая мне в любви призналась…
Вот тут-то и начинает тяжелеть другая чаша весов. Вера не тот человек, для кого те три ангельских «не» — свет в окне. И на квартиру мою — предмет вожделения для многих «неустроенных» женщин — не зарилась, своя была. Привлекла моя порядочность, надежность? Как это она тогда сказала мне, озверевшему? «Не разочаровывай меня больше, пожалуйста, ты ведь не такой, я знаю. Потому и люблю». Но я помню не только эту ее фразу. Более непредсказуемой, неожиданной женщины встречать не доводилось. Прозвучали в ту ночь еще одни Верины слова — «Это не я разделась»… Тут уж не моя врачебная компетенция — психиатра. И разве не знала, какая скучноватая, без всплесков жизнь предстоит ей, молодой, резвой, со мной, затворником? Обожглась на первом муже-гулёне, решила, с ее болезненным самолюбием, ни с кем не делить супружеское ложе, присмотрела положительного старичка? Покоя захотела, мирного домашнего очага? Но как увязать это с мерзавцем Севкой, с погубившим меня замшевым футляром для очков?..
Она сидела за свадебным столом рядом со мной, загадочно улыбалась. Или казалось мне, что загадочно, — просто улыбалась? Не удалось мне увидеть, как изменилось Верино лицо, когда прибежал к ней с улицы Платоша. Я в тот момент — еще одна случайность? — помогал тете Даше открывать на кухне банки с зеленым горошком. Возвратился — и не обнаружил в комнате Веры. Подумал, что вышла в туалет или ванную комнату поправить что-либо в одежде, не придал этому значения. Гости как раз завели «Ой, мороз, мороз», песню, требующую полного самозабвения, ни на что другое не обращали внимания.
Минут через пять-десять я вдруг занервничал, пошел искать ее. Ни в ванной, ни в туалете Веры не оказалось, я выбрался на лестничную площадку, негромко окликнул ее по имени, начал спускаться вниз. Добрался уже до второго этажа — и увидел ее, поднимавшуюся мне навстречу.
— Выходила подышать ненадолго, — предвосхитила она мой вопрос.
Я с неубывавшей тревогой посмотрел в ее пламеневшее лицо — за столом она пила совсем немного, сухое вино, как и я.
— Тебе нездоровится?
— Нет, все нормально, — чмокнула она меня, — ни о чем не беспокойся. Пойдем, нехорошо гостей оставлять без хозяев. — Взяла меня под руку и зашагала вверх по лестнице.
У нас было все, что положено на свадьбе, даже танцевали. Иван Сергеевич — вот уж не ожидал от него — пригласил Веру на вальс, я, оставшись в одиночестве, украдкой поглядывал на Ларису, с отвращением наблюдавшую за их кружением. Вернулся с улицы Платоша, зашептал мне на ухо — внук мой обожал всяческую таинственность:
— Деда, хочешь, расскажу что-то?
— Давай, — подыграл ему я, тоже изобразив опытного конспиратора.
— Я во дворе гулял, подошел ко мне дяденька и сказал: «Платоша, позови сюда тетю Веру. Но чтоб никто не услышал, понял, это военная тайна. Умеешь хранить военную тайну?» Я умею, только все равно решил, что тебе надо знать. Она к нему выходила, я видел.
— Какой еще дяденька? — опешил я.
— Из твоей больницы, толстый такой, с золотым зубом.
Севка тогда еще не познакомился с Ларисой, но Платоша несколько раз бывал у меня в отделении, перезнакомился с нашими врачами.
— Правильно, что я рассказал? — смотрел на меня внук смышлеными глазами.
— Правильно, — погладил его по голове. — Ничего серьезного, это с работы, насчет дежурства. Но раз уж военная тайна, пусть ею и остается, никому больше ни слова, договорились, товарищ капитан?
— Договорились, — разулыбался он.
Я был совершенно обескуражен. Не столько меня сразило, что приперся к нам Севка, сколько то, что Вера все-таки спустилась к нему. Но и это бы полбеды. Зачем солгала, что вышла подышать? Чего испугалась? И сразу ясным стало, почему так полыхало Верино лицо. О чем говорила она с ним, моя невеста? Нет, уже не невеста — законная жена, Вера Стратилатова?..
Первой засобиралась Лариса, угомонила разгулявшегося вдруг Ивана Сергеевича. Вслед за ними потянулись остальные, через час мы с Верой остались одни. Убрали со стола, потом мыли на кухне посуду. Вера мыла, я вытирал. И я, собравшись с духом, все-таки выпалил:
— Зачем приходил Сидоров?
Тарелка звякнула в ее руках.
— От Платоши узнал?
— Допустим. Но меня больше интересует другое. Зачем ты выходила к нему? Из-за нашего свадебного стола! Разве не понимала, что сильней пощечины мне нанести невозможно? — Сейчас я ненавидел ее. Ненавидел и презирал. Изо всех сил старался не сорваться на крик. — Почему ты обманула меня? Подышать ей захотелось!
Я не видел Вериного лица, она стояла спиной ко мне. Даже ее роскошные медные волосы казались фальшивыми, неестественными. Она не отмолчалась. Только зубы, судя по голосу, не размыкала.
— Выходила, чтобы он раз и навсегда позабыл сюда дорогу. — Неожиданно резко Вера повернулась ко мне, грохнулась о пол, вдребезги разлетелась тарелка. — Да как ты смеешь подозревать меня? Сегодня, в день нашей свадьбы! За кого ты меня принимаешь? Где твое благородство? И лишь посмей еще раз заговорить со мной о Сидорове! Я… я свяжу тебя и удавлюсь на твоих глазах!
Почти год прошел с того дня, но ее последняя фраза и сегодня не кажется мне комичной…
Она бросилась в комнату, рухнула на диван, разревелась. Это не было похоже на истерику Маргариты, на том же диване, но с большим трудом удалось успокоить Веру. Я просил у нее прощения, целовал ее заплаканные глаза, а потом была у нас брачная ночь. Не ночь, собственно, еще и не стемнело. Оба мы словно потеряли рассудок, не могли оторваться друг от друга. Я не был с ней так безжалостен, как в то недоброй памяти утро, но снова казалось, что все мало и мало мне ее горячего тела, не сумею выпить ее до дна, а хотелось этого больше всего на свете…
Она заснула, ко мне же сон долго еще не шел. И думать способен был лишь об одном: ну зачем приходил Севка? Логичней всего предположить, что использовал последнюю возможность забрать ее у меня, может быть даже, предлагал в мужья себя. Но почему заявился после нашей регистрации, не раньше? Или раньше тоже было, только я не догадывался об этом? Что сказала ему она, почему так уверенно ответила мне, что Севка позабудет сюда дорогу? Позабудет лишь сюда? Сидоров не тот мальчик, которого можно образумить, отвадить словами, пусть и самыми резкими…
Федор Михайлович, зачем он к ней приходил? Зачем убежала она к нему? Для чего Бог наказал меня Севкой Сидоровым? И еще одна мысль цепко, занозисто сидела во мне: пока этот негодяй жив, мне жизни не будет. Я заболевал опасной инфекционной болезнью, каким-то неведомым науке сидоровитом…
* * *
Я человек независтливый — с детских лет взял себе за правило никому и ни в чем не завидовать. Но в юные годы, когда пробудился во мне интерес к девушкам, если не завидовал, то дивился той легкости, с какой другие парни знакомятся с ними, общаются. Не лавры победителей смущали меня — их раскованность, незыблемая уверенность в себе. Многие мои ровесники уже сделались мужчинами, я глядел на них, как ни презирал себя за это, снизу вверх. Появление в моей жизни Вали почти излечило меня от всяких комплексов. Но, хоть и стыдновато признаваться, все-таки «почти», не до конца. И до сих пор, дедушка уже, чуть ли не ревниво наблюдаю за амурной лихостью удалых мужиков. Не то чтобы ущербность свою чувствую — просто наталкиваюсь порой на неудобную мысль, что я какой-то не такой, словно лишен чего-то. Беда, конечно, невелика, ничего я в жизни не потерял, возможно, выиграл даже, но тем не менее.
