— Ох, Борис Платонович, не те газетки и журнальчики вы с ним почитываете, — одними губами улыбнулся Севка.
— Газетки тут ни при чем, — сухо ответил я, давая понять, что продолжать разговор не намерен. Но он не уходил.
— Может, и ни при чем. Тут, наверно, кое-что другое. При чем, вернее, кое-кто. Только зря вы на меня буром прете, я у вас на дороге не стою, пользуйтесь в свое удовольствие. А бабенка приятная, могу порекомендовать. — И пошел от меня, раскачиваясь и насвистывая «мы с тобой два берега у одной реки».
«Убью, сволочь», — подумал я, ненавистно глядя ему вслед. Тогда это было всего лишь ничего не значащее сочетание слов, в ту пору я еще не вынашивал мысли покончить с ним. Кольнуло меня другое — он уже знал, что я побывал у Веры. Откуда знал — Вера донесла? Сволочь…
* * *
Какая — эта мысль не дает покоя — была бы уготована мне судьба, не продлись эта цепочка случайностей? Проще всего полагать, что каждая жизнь — цепочка банальных и роковых совпадений, Сознаем мы эту истину или нет, принимаем или не принимаем, жалкие щепочки мы в неуправляемом вселенском водопаде. Но никакие звезды, никакие зодиаки-гороскопы не предопределяют нашу судьбу — неправда, что чему быть, того не миновать. Как чушь и неправда, что не утонет тот, кому суждено быть повешенным. Утонет как миленький. Не всё, ребенку ясно, игра случая — многое и многое зависит от нас, но уж наверняка не лежал бы я сейчас в белой майке на диване, затягивая на веревочке жизни последние памятные узелки. И не готовился бы я к смерти, не встреться мне в тот морозный декабрьский вечер в магазине Вера, не окажись я потом в ее квартире. Что встретил — случайность, но что оказались вместе — моя воля, добрая или недобрая.
Около трех недель прошло после нашего «именинного» танца, и подействовали они на меня благотворно. Как ни странно это, но «подержав» Веру в руках, возбудившись от ее близости, я угомонился. Неудачная аналогия, однако, что-то вроде апатии, возникающей к женщине после удовлетворенного желания. И хотеть ее перестал, и ненавидеть. Осталось лишь вязкое чувство неудобства, когда приходилось общаться с ней. Думаю, решающую роль здесь сыграло, что оказалась Вера дочкиной одноклассницей, словно бы в другое измерение сместилась.
И она, я замечал, перестала нервничать в моем присутствии, даже несколько раз попыталась улыбнуться. Вот чего я действительно побаивался, так это Вериной улыбки, — ведь ее можно было истолковать однозначно, если Вера, танцуя, все-таки коснулась моих оттопыренных брюк. Но ни разу мы с ней даже словечком, не относящимся к работе, не перекинулись. К тому же, как всегда бывает поздней осенью и в начале зимы, в отделении скопилось много тяжелых больных, мы часто и подолгу оперировали, не до копаний в себе было.
В тот декабрьский вечер я забежал после работы к Ларисе — она позвонила, сказала, что Платоша затемпературил. К счастью, оказалась легкая простуда, зять мой находился в поездке, мы очень славно провели время, даже выпили знаменитой дочкиной — мамина школа — вишневой наливки. Я возвращался домой в прекрасном настроении — нечасто со мной случалось в последнее время, — крепко, здорово похрустывал под сапогами снежок, дерзкий ветерок не холодил, а лишь подзадоривал. Увидел на другой стороне улицы непогасшую витрину еще не закрывшегося гастронома, вспомнил, что дома нет хлеба, и заспешил к нему.
В хлебном отделе стояла небольшая очередь, человек десять. Вера была третьей. Она не заметила меня — рылась в кошельке. Делать это было ей неудобно — одна рука занята тяжелой, видно, раздувшейся хозяйственной сумкой, через плечо висела другая, поменьше, в довершение ко всему под мышкой зажата какая-то коробка. Я смотрел, как она неловко расплачивалась, прятала сдачу, а потом, отойдя в сторонку, пыталась засунуть в плечевую сумку два купленных батона. Влез только один, и она, со вторым в руке, направилась к выходу. Мне повезло, я уже отходил от кассы, еще бы немного — и настиг бы Веру. Специально шел медленно, медленней, чем она, давая ей возможность удалиться от меня.
Вышел — и притормозил, наблюдая, как она мучается со своей поклажей. Вера остановилась в нескольких шагах, спиной ко мне. Коробка упала на землю, не хватало третьей руки, чтобы поднять ее. Опустила сумку, нагнулась за коробкой — сползла с плеча другая сумка, переключилась на нее — свалился в снег батон. Подобные номера откалывает в цирке нескладеха-клоун, дабы посмешить публику. Но Вере — даже не видя ее лица, но одним движениям нетрудно было догадаться — веселиться хотелось меньше всего.
Случай — что встретил ее. Но мог бы не подходить, не демонстрировать альтруистический порыв. Вера, в конце концов, и без меня как-нибудь управилась бы. Что, не мог не подсобить сотруднице, дочкиной однокласснице, знакомой женщине, просто женщине? Но ведь не просто женщине — молодой, красивой, раздразнившей, разбередившей меня. Мне вдруг, как бы я там ни угомонился, — себя-то зачем обманывать? — захотелось побыть немного с ней вдвоем, услышать ее голос. Вишневка ли виновата, беспечное мое настроение, хороший зимний вечер, поджидавшая меня пустая квартира — какое уже это имеет значение? Я подошел к ней. К женщине, на которой я вскоре женюсь, которой я куплю новый футляр для очков, замшевый, коричневый, взамен ее старого, пластмассового, треснувшего. А она прожжет его…
Женщины — Валя и Маргарита исключение — большого места в моей жизни не занимали. Я рано женился, на пятом курсе. Но не скоропостижно, три года мы с Валей дружили. И нравились мне женщины редко. Совсем редко. Я много над этим размышлял — для всего, если покопаться, сыщутся причины. Для себя таких причин я отыскал три. Не связанные друг с другом, разбросанные во времени, не бог весть какой событийности, они что-то сдвинули во мне, отвернули от женщин. Не до конца, к счастью, отвернули, но отношение к полу, именуемому прекрасным, основательно подпортили…
Мне было лет четырнадцать, я забрался на чердак нашего дома, куда сваливалась всякая ненужная рухлядь. Глянул — и остолбенел. На старом диване, продавленном и пыльном, лежала моя соседка и ровесница Светка. Голая, грудастая, потная. На ней извивался, дергался, белея незагоревшей попкой, Вадик, тоже из нашего дома, на год моложе нас со Светкой. Рядом с ними, повизгивая и притоптывая, стоял одиннадцатилетний брат Вадика, елозя рукой по торчащему члену. Почему-то отчетливей всего врезалось в память не само зрелище, не обнаженные, развитые не по годам Светкины груди, на которые всегда тайком засматривался, а ее грязные ступни на разбросанных ногах. Я кубарем скатился с лестницы, сердце едва не выскочило. Они, потом узнал, давно там распутничали. Любопытно, что меня Светка никогда на чердак не приглашала, хоть я и был постарше белобрысых придурков-братьев, и нравился ей, сама как-то призналась…
На первом курсе, после колхоза, мы с двумя ребятами сколотили тесную компанию. В выходные дни, случалось, хаживали в клуб на танцы. И однажды, выйдя вечером из клуба, услышали яростные вопли, доносившиеся из плотного темного кольца зрителей. Мы подошли, вытянули шеи. Дрались две девушки. Страшно дрались, повалились на землю, окровавленные, разодранные, одна била другую по лицу острым каблуком снятой туфли. Крики, стоны, мат. Никто из обступивших их парней не вмешивался, не разнимал. Я тоже застыл, как пригвожденный, смотрел, не мог оторваться. Впервые в жизни видел женскую драку, вообще не представлял, что девушки способны драться, да так жестоко. Ужас переполнил просто мистический, долго потом в себя приходил…
Был и третий случай — из тех, памятных. На втором курсе у нас ввели обязательные дежурства младшего медперсонала, валяли по ночам дурака в клиниках института, в основном дрыхли до утра. Поздним вечером я стоял возле окна притихшего коридора и вдруг услышал просительное детское хныканье: «Ну, не надо, ну, не лезь, ну, хватит…» Громадный больничный двор с наступлением сумерек превращался в парк для гуляний, наведывались туда — деревья и скамеечки привлекали — влюбленные парочки, развеселые гитарные компании, пацаны-хулиганишки. Я осторожно, чтобы не заметили, выглянул. Одна девица, плечистая, коренастая, нетрезвая, прижимала к стенке другую — маленькую, тоненькую. Лезла с поцелуями, тискала ей грудь. Это и сейчас не для слабонервных картинка, а тридцать лет назад… Я знал о лесбийской любви, кое-что слышал и читал, но увидеть, своими глазами, на улице… Как кипятком обдало…
