Грэхард, конечно, не собирался совершать такую глупость, как нюхание всяких замызганных записок из захудалых лавочек. Дерек, однако, сунул лист почти ему под нос, поэтому тонкий и едва уловимый запах лаванды всё-таки дошёл до него.

На лице Грэхарда нарисовалось недовольное выражение человека, вынужденного со смирением принять свою судьбу.

— Заверните, — траурным голосом обратился он к продавцу, с трудом принимая факт существования вселенной, в которой он — ньонский принц и умелый воин! — вынужден покупать такую мерзость, как воняющие лавандой фиолетовые чернила.

Сияющее лицо Дерека, впрочем, отчасти примирило его с существованием такой вселенной.

«В конце концов, он действительно хорошо выбирает перья», — попытался сам себе объяснить эту уступку Грэхард.

Расплатившись и оставив свёрток покупок на продолжающего сиять всем лицом Дерека, Грэхард вышел наружу, и только там тоскливым голосом вопросил:

— И на кой ляд тебе сдалась эта мерзость?..

Растерянно хлопнув ресницами, Дерек прижал к себе свёрток с покупками покрепче, будто бы опасался, что Грэхард теперь отберёт у него эти чернила, и пробурчал:

— Но они же совершенно волшебные!..

— Они мерзкие, — продолжил настаивать на своей точке зрения Грэхард, шагая по переулку в обратном направлении. — Ещё и фиолетовые!

Он признавал только один цвет чернил — чёрный — и истово ненавидел любые другие.

— Тебе не нравится — ты и не пиши! — защищаясь, буркнул Дерек, который впервые столкнулся с таким чудом, как ароматные чернила, и полагал это самой фантастической и прекрасной вещью на свете.

— Да я бы и не писал! — недовольно воскликнул Грэхард. — Но у тебя же теперь все бумаги провоняют этой дрянью!

— Почему сразу дрянью-то? — обиженно возразил Дерек и поправил: — Лавандой, вообще-то!

Грэхард встал посреди улицы, развернулся к нему и воскликнул:

— Вот именно! Лавандой! — и пояснил донельзя трагичным голосом: — Это женский запах!

Дерек растеряно моргнул.

Повёл носом, пытаясь унюхать эту самую лаванду.

Снова моргнул.

— Что? — наконец, глупо переспросил он.

— Это женский запах! — ещё более трагично повторил Грэхард.

Некоторое время Дерек пялился на него в самом искреннем недоумении, потом потряс головой и медленно, напевно проговорил:

— Не понимаю тебя, мой принц.

Осознав, что ординарец не делит запахи на мужских и женские и искренне не осознаёт суть претензий, Грэхард тяжело вздохнул, пробормотал: «О, Небесный!» — и широким шагом отправился дальше.

Дерек засеменил следом, пытаясь осознать мысль, что в мире существует такая дурость, как приписывание весьма приятного аромата лаванды исключительно женщинам.

«И что ж, если я родился мужчиной, мне не может нравится лаванда?» — обиженно думал он.

Аромат был и впрямь приятным, чернила — совершенно волшебными, и даже дождик уже прошёл, пока они ковырялись в лавке, так что, отбросив бурчание Грэхарда, Дерек вернулся к лучезарному настроению человека, которому очень повезло с покупками.

Обратно они шли по той же самой площади с музыкантами, и Дерек отвлёкся от своих мыслей и сбился с шага.

В этот раз пожилой музыкант играл один, а девушка, отложив свой инструмент, плясала под его мелодию.

Быстрые, журчащие, переливчатые звуки стукались о площадь как камешки, отражались от стен, множились и накидывались один на другой. Им вторил стук и шлёпанье босых пяток танцующей девушки, которая, подхваченная музыкой, лихо отплясывала, умело играя при этом клиньями широкой юбки, украшенной многочисленными блёстками, монетками и перламутром. Вокруг неё собралась толпа зевак, привлечённая не столько музыкой, сколько мелькающими в танце ножками.

Дерек в упор не видел девушку: его снова унесло звуками, такими радостными, чистыми, яркими, словно проникающими в кровь и с толчками пульса играющими внутреннюю мелодию его сердца.

— Дерек! — снова вернул его на землю недовольный голос.

Над ним мрачно нависал сложивший руки на груди Грэхард. Из-под сдвинутых бровей сверкали мрачные тёмные глаза.

— Заслушался, мой принц! — бодро оправдался Дерек.

Сморщившись так, словно у него ныли зубы, Грэхард проворчал:

— И что ты в ней нашёл! — имея в виду музыку, и, закатив глаза, отправился дальше по своему пути.

Дерек, чуть приплясывая под бодрые весёлые мотивы, двинулся за ним.

…по площади этой он ходил потом часто, то сопровождая Грэхарда, то в одиночку. Не всякий день, но достаточно часто там сидел именно тот самый музыкант со свирелью — и Дерек, если у него имелась свободная минутка, обязательно останавливался послушать тоненький голос щемящего напева. В звуках свирели, на его вкус, было что-то чарующее — особенно в протяжных тягучих мелодиях, когда тонкая и невесомая нота, срываясь с изящной деревянной трубочки с резьбой, легко воспаряла к небу. Свирель тоскливо плакала в руках своего хозяина, и Дереку слышалась в этом плаче тоска по родине, по умершим близким и по Богу — та глубокая и надрывная тоска, которую он запрятал в самую глубь своей души, не позволяя себе размышлять о ней и погружаться в неё, чтобы не сойти с ума от боли и сожалений.

Дерек был единственным в своей семье, кто выжил. Всех забрал страшный пиратский набег — отца, мать, сестрёнку, дядек и их семьи, среди которых Дерек особенно любил маленького троюродного братишку…

Дерек один выжил — чтобы стать рабом в чужой стране. Здесь ему, правда, повезло: купивший его ньонский принц был хоть и жёстким человеком, но не злым по натуре, и Дерек даже скорее чувствовал себя при нём верным помощником, а отнюдь не рабом. Он был бы даже доволен, пожалуй, своим нынешним местом, если бы не эта глубинная тоскливая боль, которую вытаскивала со дна его сердца наружу умелая свирель музыканта.

«Если бы научиться играть самому, — подумал однажды Дерек, — то я мог бы сам выразить это чувство игрой, и, наверно, оно перестало бы так меня мучить».

Мысль была очень соблазнительна — но Дерек знать не знал, где бы такую свирель раздобыть и, тем более, как научиться на ней играть. Со вторым, впрочем, он пытался разобраться, поглядывая на музыканта: как быстро и ловко он загораживал пальцами дырочки на своём инструменте, как мягко и легко порхали эти искусные пальцы над свирелью! Дерек пытался имитировать такие касания на обычной палке — и с удивлением обнаружил, что дело, казавшееся таким лёгким вприглядку, не так-то просто, когда берёшься за него сам. А проблема ведь была не только в пальцах и невзятых аккордах! Нужно было ещё и дуть! Правильно набирать воздуху, выпускать его с нужной силой! Дерек внимательно наблюдал за тем, как укутанные сетью морщинок губы музыканта плотно сжимают мундштук свирели — но так и не сумел понять, когда же он умудряется набрать свежую порцию воздуха! А в этом, должно быть, весь секрет успеха!

Ах, если бы у него была хоть самая простенькая свирель, чтобы он мог попробовать сам и разобраться в том, как это делается, на практике!

Но свирели не было, и не было денег — рабам жалование, конечно, не полагалось. Дерек считал, что ему грех жаловаться: кормили его сытно и вкусно, одежда была новой и добротной, обувь — крепкой и удобной, все вещи заменялись в срок, так ещё и Грэхард, покупая что-то себе — те же книги — мог под хорошее настроение и ему чего-то взять.

Но не бегать же за принцем с просьбою купить ему свирель?

Дерек аж покраснел и закашлялся от подобной идеи. Ему сделалось стыдно, гадко и неловко от одной только мысли, чтобы попросить о чём-то Грэхарда — тем более, о такой бессмысленной ерунде. Дерек считал, что и так обязан Грэхарду по гроб жизни, потому что только по той причине, что принц выбрал тогда себе в ординарцы именно его, эта самая жизнь сложилась весьма неплохо.

Великолепно даже — если сравнивать с другими альтернативами, которые предлагает рабский рынок Ньона.

Нет, докучать Грэхарду и выглядеть неблагодарным совсем не хотелось, поэтому Дерек подключил смекалку и решил смастерить для начала дудочку из подручных материалов.