И вот мы внутри лимонадной, среди старомодных декораций, примитивных снимков, сделанных позитрон-ным томографом, и ЯМР-спектров поглощения мозгом глюкозы, мерцающих на стареньких мониторах с низким разрешением.

– Два «Дзесю-джуса», – сказала я кибармену, стоявшему за стойкой, и показала флэш-карту Жимолости. Хоть за напитки стервоза заплатит, на худой конец.

– А мне – «Потальский пунш», – выбрал Сглаз.

– Заказ – два «Дзесю-джуса» и один «Потальский пунш», – подытожил киб.

– Нет. По одному каждому.

– Заказ – один «Дзесю-джус» и один «Потальский пунш».

– Шевели железными трусами!

– Это подтверждение заказа?

– Протри микрухи в соображалке!

Секунд десять кибармен напрягал свою эвристику, а затем принялся готовить нам выпивку.

– Хочешь, у пруда посидим? – спросил Сглаз, когда заказ был готов.

– А то!

Я взяла напитки. Мы нашли пустую скамью на травянистом бережку декоративного прудка. Среди водорослей копались две-три базово-линейные утки, что напомнило о моем первобытном идентификате и о сексово-современном – Жимолости.

Я плюхнулась на сиалоновое сиденье, а Сглаз с помощью могучих рук уместил туловище рядом со мной. Теперь наши головы были почти вровень – несложно забыть об отсутствии у него ног.

Мы звякнули стаканами, и я начала медитатост:

– Да обретет разум покой…

– …За САС-доллар девяносто девять! – закончил Сглаз.

Мы выпили до дна и стали ждать результата.

Тропы были оригинальные – близкие по составу к веществу, которое вырабатывает мозг медитирующего монаха. Сглаз выпил нечто на основе вытяжки из тыквы самого далай-ламы. Через минуту-другую мир сделался мерцающе прозрачным, и я законтачила со вселенной.

Ничто не имеет значения, но все учтено – потрясающее состояние. И все проблемы – как рукой сняло.

Глядя на совершенный круг пруда, я увидела, как посередке возникла рябь, а затем вода раздалась и выпу-стила плавник аэрорыбы, совершавшей метаморфозу, чтобы вступить во вторую половину жизни. Мы только что проходили на уроке эти помеси, и теперь сведения стройными рядами прошли через мою память.

Наполнив плавательный пузырь водородом, полученным из воды, и обновив свою физиологию, аэрорыба получила возможность жить в атмосфере. Несколько месяцев она будет питаться витающими микроорганизмами, спорами и пыльцой, при этом всасывая разреженный озон и накапливая его в другом пузыре. Этот пузырь будет все время раздуваться и наконец лопнет, когда рыба окажется на высоте пятнадцати километров, на нижней поверхности озонового слоя, и реактивные молекулы разлетятся там, где они смогут принести только пользу.

Очень даже не слабо придумано. Не понимаю ребят, которые с лазиками охотятся на озонососок, чтобы только полюбоваться водородными микровзрывами.

– Аэрорыба рождается, взрослеет, делает свое дело и умирает, – глубокомысленнейше изрек Сглаз.

Если б я не залила мозги сатори-тропом, мне бы слова Сглаза показались не слишком умными или даже ультрапримитивными. Но сейчас они как будто инкапсулировали всю нашу ситуацию в ореховую скорлупу.

– Мы – те же рыбы, – ответила я. – Но и больше, чем рыбы.

– Девочка, твой ум ярок, как солнечная вспышка мощностью икс-три!

Вот тут-то я и поняла, что люблю Сглаза и хочу быть с ним всегда.

И в этот самый момент, словно в подтверждение моему открытию, подошла другая парочка и уселась рядом с нами на скамью.

Женщина носила плоть от «Системикс», соматип Великая Мать, с двумя вертикальными рядами маленьких грудей, с бедрами, широкими, как водохранилище за плотиной на Хуанхэ. Из одежды на ней была только травяная юбка.

Силикробовый ярлык мне подсказал, что ее спутник – продукция «Селпро». Ну и круть! Ястребоглавый Гор с благородным оперением на плечах.

Мы со Сглазом несколько минут таращились на вновь прибывших в немом восторге. В разгаре нашего тропового улета парочка смахивала на ангелов, сошедших с небес. Даже после того, как с наших глаз спала пелена, эти двое смотрелись мегакозырно, хоть и мало смахивали на людей.

Взрослые, не обращая на нас внимания, залпом выпили напитки. Острый птичий язык Гора был сексовым на все сто! Они, наверное, вмазали какие-то афродразниаки, потому что тут же принялись увлеченно мацаться. Горова набедренная повязка мигом превратилась в ширмочку, и на меня накатила жуткая зависть пополам с печалью.

– Сглаз, – иррационально взмолилась я, – давай мы на карточку Жимолости купим себе прибамбасы, о которых всегда мечтали. А потом вместе – куда глаза глядят!

Сглаз взял меня за руку.

– Эрни, подумай хорошенько. Ноги мне приделать – не такая простая задача. На много дней придется лечь. А потом? Даже если в частной тачке выберемся из города, все равно останется след, по которому нас даже маразматичная Ищейка найдет. У Жимолости все простагландины с мочой выйдут, если мы стибрим карточку. Это во-первых. Во-вторых, наши предки, по крайней мере твои, захотят тебя вернуть, – чего доброго, будем носить смирительные ошейники, как некоторые помеси. Нет, нам только одно остается – продержаться год. Не так уж и долго…

Сглаз говорил спокойно и твердо, и я понимала, что он предлагает единственно разумный вариант. Но сердце мое было против: как же так, еще год жизни в черном теле – неужели ничего сделать нельзя? А ведь завтра нам предстоит встретиться со всем нашим классом…

Я встала:

– Видно, больше ничего не остается, как обзавестись шипами. Ладно, хоть покажем предкам, что у нас свои головы на плечах. Да и Жимолость заткнется. Ты как, в настроении идти?

Сглаз с глухим стуком соскочил на задернованный пол.

– Чем раньше это кончится – тем лучше. Я со смехом воскликнула:

– Держись, Г-Гном, мы уже идем!

Седьмая движдорожка находилась всего-то в квартале к северу от нас, и мы решили добираться до артерий этим транспортным средством.

Если вы из себя достанете какую-нибудь кишку и разрежете ее вдоль, вашим глазам предстанет бархатистая микроволосковая подбивка, миллиарды крошечных пальчиков, которые продвигают пищу по кишечнику. А движдорожка – это то же самое, только вместо пищи – вы.

Крепкие силикробовые микроволоски движдорожки перемещают все, что на них оказывается, со скоростью пять километров в час. (Можно континент пересечь всего лишь за месяц, только отпуск получится очень скучным. Это развлечение в основном для старикашек.) Каждый невидимый пальчик имеет корень и достаточно гибок, чтобы передавать свою ношу соседу. Находясь в непрестанном движении, дорожка вызывает иллюзию ряби, вроде колебаний воздуха, нагретого сиалоновым тротуаром. И если ехать босиком, она щекочет – на почти подсознательном уровне. Движение на всех линиях двухстороннее. На дорожных полотнах с регулярными промежутками читается амгеновский девиз – «Не такси, а таксис». Помню, как отцы объясняли мне его суть, когда я была маленькая и не видела разницы не то что между таксисом и такси, но даже между таксой-собакой и таксой, по которой платят.

Сглаз ловко перекинулся на дорожку, где уже хватало пассажиров: трансгенов, кибов, граждан. Я немного замешкалась, пришлось прыгать. Чуть не упала, хотя я не такая уж и неловкая. Просто нервничала, наверное, хоть и убедила себя, что по-другому мы со Сглазом поступить не можем.

Он будто почувствовал мое беспокойство, попытался рассмешить.

– Ты когда-нибудь загружалась редукционистским парадигмальным чтивом? Мне как-то попалась древняя книжка, ее автор пытался вообразить движдорожку – прикинь, получился длиннющий резиновый ремень на валиках!

Я захохотала, точно помесь на основе гиены:

– Неправда! Сам придумал! Сглаз поднял ладонь.

– Перекину тебе файл – сама почитаешь.

Я еще посмеялась. Ох уж эти древние, о чем только они думали!

А вскоре мы спешились у Багдома.

Площадь была всегда запружена народом, мне это напоминало старинное карнавальное шествие, какие показывают по некоторым историческим каналам метамедиума: ряды пестрых киосков и павильонов, торговцы живые и автоматические под кричащими силикробовыми вывесками. У центрального сооружения на площади, в оригинале – Хиронова Багдома, вид откровенно постмодернистский, это из-за новомодных экзотических веяний мясного рынка.