Теперь уже я мог разглядеть пришедших. Это были военные.

— Требует и надеется, — сказал обладатель фонарика. — Да, распустили мы вашего брата, пейзан. Пошевеливайся, борец за свободу!

Выходя, я еще бросил взгляд на соседа по камере — тот мирно спал, но даже при свете ночника было заметно, какая здоровенная темно-синяя блямба у него под глазом. Мы все гуськом вышли в темный коридор. Судя по освещению, стояла глубокая ночь. Ну никак у этой братии, меланхолически думал я по пути, не проходит страсть к ночным допросам, очным ставкам, разговорам с пристрастием… Я снова вспомнил моего избитого сокамерника и поежился.

В конце коридора забрезжил свет, там нас встретил другой смотритель — не тот верзила — и наскоро подписал что-то в подсунутом услужливо журнале. О, да тут тюремщики — важные птицы!

В наших краях тюрем вовсе не имелось, и однажды, когда поймали цыгана-конокрада (они после Стопа вспомнили свой старый промысел), долго гадали, как с ним быть. В конце концов Полковник велел посадить его в наш амбар, пока не приехали люди из метрополии. Не помню уж, что с ним дальше произошло, с этим цыганом, мал еще тогда был. Когда мы выбрались из узилища и подошли к платформе метро (в трех шагах), служитель уже стоял там и придерживал открытую дверь капсулы, чтобы не умчалась по случайному вызову. Мы все поместились (меня сжали с боков двое молодчиков), старшой набрал маршрут на панельке, и мы помчались. Совсем как в лифте, только еще покачивает из стороны в сторону и ощущение скорости — ну именно то, о котором рассказывал Полковник. Он тут часто бывал, у южан, по делам службы. Мы пролетели без остановки несколько безлюдных ночных станций, затем еще перегон — длиннющий, мне уже подумалось, не к границе ли везут, — но тут прибыли на место. И снова лифт, и снова пробежка по коридору — теперь уже не тюремному, это сразу чувствовалось, — и вот я в просторном бежевом кабинете, и принимает меня какая-то совершенно другая команда штатских людей, а сопроводители мои будто растворились в воздухе — никого не осталось рядом.

Человек за столом, главный, мне сразу понравился — есть люди, которые вызывают безотчетное доверие с первого взгляда. Это был седой мужчина с хорошим таким загорелым лицом, чем-то похожий на садовника Миллера — у него яблоневый сад прямо над Рысью. Вокруг начальника вилась многочисленная прислуга — девушка-стенографистка, гладковолосый брюнет с подносом для корреспонденции, просто лакеи и даже какой-то престарелый военный с немыслимым количеством орденских планок. Псевдо-Миллер приветливо улыбнулся мне и знаком пригласил садиться. Я с облегчением опустился в кожаное кресло — нет, в таких хоромах не бьют морду. Да уж не консул ли это? Он развеял мои сомнения первыми же словами:

— Молодой человек, должен вас сразу предупредить — в случае дачи ложных показаний вы рискуете не просто жизнью — вы обеспечиваете себе мучительный конец!

Разочарование не затмило мне рассудок:

— Я должен переговорить с консулом!

Он снова улыбнулся и продолжал:

— По нашим сведениям, человек вы неглупый и сразу должны понять, что попали в такую историю, по сравнению с которой все ваши прошлые неприятности — это невесомые пустяки, пляска эльфов и бабочек. Надеюсь, вы уясняете себе, что можете исчезнуть без следа?

Признаться, что-то подобное мне стало представляться еще в первый день, но я старался не давать воли воображению. В конце концов, живем не в пещерные времена, можно сказать, на склоне двадцать первого века, и кой-какой опыт в борьбе с произволом накоплен. Но подобные рассуждения разбивались о безжалостные слова загорелого пожилого весельчака.

— Повторяю, я хочу говорить с консулом!

— А будете говорить с руководителем регионального отделения контрразведки генералом Крамером! И больше не надо о консуле, не злите меня… Начинаем допрос.

Крамер включил магнитофон на столе, стенографистка встрепенулась. Генерал словно бы и в себе где-то повернул рычажок тембра, во всяком случае, голос его стал абсолютно бесцветным. Любезность как ветром сдуло.

— Фамилия, имя?

— Ковальски Петр.

— Возраст?

— Двадцать семь.

— Место рождения?

— Малабар, Рассветная зона… то есть Терминатор.

— Так. Место жительства?

— Ваши меня оттуда вывезли. У них и спросите.

Крамер резко перегнулся через стол и наотмашь, с оттяжкой ударил меня по лицу.

— Повторяю вопрос: место жительства?

Я решил не провоцировать дознавателя на новые телодвижения, лишь спросил:

— У вас что, никого нет рангом пониже, чтоб морду бить? Ладно, так и быть, выдам военную тайну: проживал я тихо и мирно в округе Рысь, имение Ковальски, Рассветная зона, она же Терминатор. Пока меня не сперли, предварительно напоивши и, скорей всего, чего-то подмешав! И теперь я вижу, что все это подстроено было с вашего ведома…

Ладонь Крамера просвистела в сантиметре от моего носа, но в этот раз я был собраннее и успел отклониться. Некоторое время мы молча созерцали друг друга. Стенографистка что-то строчила себе в блокнотик, хотя что можно застенографировать во время паузы? Генерал закурил (почти забытый обычай в наших краях).

— Как вы попали из Малабара в округ Рысь?

— Меня усыновили, ваше превосходительство. Не всем я так отвратителен, как вам.

Он мужественно снес мою издевку, лишь глаза сощурились.

— Кто были ваши настоящие родители?

— Они нашлись? — изобразил я ликование. Генерал сдержался и здесь.

— Настоящие родители, быстро!

— Отвечу вам совершенно точно — не знаю. Мой усыновитель подобрал меня в руинах Малабара, когда мне было всего три годика. — Кстати, это была истинная правда.

— Родители? — Он взялся за тяжелую трость, прислоненную к столу, скорей всего, специально для таких клиентов, как я, и мне пришло в голову, что от этой штуковины, пожалуй, нелегко будет увернуться.

— Хорошо, хорошо… Вы ужасно раздражительны, мой генерал, потому я могу запутаться и дать неверные сведения. По слухам, моя мать была известная в то время балерина Анастасия Блоссом. Об отце почти ничего неизвестно. Мне говорили, что оба погибли во время великой Малабарской голодовки.

Крамер достал тощую папку и перелистнул несколько пожелтевших бумажонок.

— Сходится. Хотя фамилия вашей матери не Блоссом, а Рюмина. Блоссом — артистический псевдоним.

— Какое внимание к моей скромной родословной, экселленц! Жаль только, что я ничего не знаю о ваших почтеннейших родителях.

— Вам лучше рассказать все, что знаете о своем отце.

— Я и так все рассказал. С избытком.

Он опять углубился в папочку. В ворохе бумаг мелькнуло несколько фотографий.

— Что вам известно об отце?

— Ну, хорошо, если вы так настаиваете. Но учтите, информация эта приблизительная и недостоверная, из десятых рук, и получена в таких условиях, когда люди думали больше о собственном выживании, чем о подробностях чужих судеб. По слухам, мой отец — это Витторио Мэй. Я сам в это не верю и сообщаю лишь под угрозой вашей палки.

Я повернулся к стенографистке и попросил:

— Мадемуазель, зафиксируйте этот факт. Крамер захлопнул папочку и отшвырнул в сторону.

— Интересно, отчего вы так сомневаетесь в отцовстве Мэя? Ведь как раз на пору вашего рождения приходится его брак с Рюминой-Блоссом?

— И примерно тогда же — развод, уважаемый генерал. К тому же — знаете нравы этой артистической богемы? С вашей деликатностью, генерал, об этом лучше не слышать вовсе!

— Мэй — который генетик?

Он глубоко затянулся. Мне было интересно наблюдать процесс курения.

— Говорят, да. Но не удивлюсь, если кто другой. До Великого Стопа водилась пропасть всяких Мэев, особенно в бывших Штатах. Там просто все кишело Мэями.

— Он работал в области генной инженерии?

— Если речь о том самом Мэе, то наверняка. Была тогда такая отрасль науки. И много прочих отраслей, в частности юриспруденция, которой вы, надо думать, не нюхали…