Действительный статский советник А. В. Кривошеин в мае 1905 г. был назначен товарищем (т. е. заместителем) главноуправляющего землеустройством и земледелием и одновременно пожалован «в должность гофмейстера». Что это означало? Должен ли был Кривошеин занимать две должности или во втором случае речь идет о каком-то звании или чине? Какова их реальная значимость? На эти вопросы едва ли в состоянии ответить даже большинство историков.
Пример того, как упоминание в тексте документа титулов дает возможность установить приблизительную дату этого документа, когда она неизвестна, приводится советским литературоведом С. А. Рейсером.{2}
Сохранилось письмо И. С. Тургенева его хорошему знакомому И. М. Толстому. Текст документа не дает никаких оснований для датировки. Но указан адрес: «Его превосходительству Ивану Матвеевичу Толстому». С. А. Рейсер правильно отмечает, что такая форма обращения была возможна лишь до апреля 1860 г., когда Толстой получил придворный чин обер-гофмейстера, требовавший титула «ваше высокопревосходительство». Право же на титул «превосходительства» было приобретено Толстым в 1844 г. вместе с гражданским чином действительного статского советника. В данном случае автор правильно заключает, что письмо было написано между 1844 и 1860 гг. Но вообще в подобных случаях следует принимать в расчет не только чин, но и должность, поскольку класс должности мог превышать класс чина и давать право на более высокую форму обращения. С. А. Рейсер, однако, ошибается, сообщая, что в 1843 г. И. М. Толстой имел титул «ваше высокоблагородие»: до получения чина действительного статского советника (IV класс) Толстой пользовался титулом V класса — «ваше высокородие».
Неточные представления о чинах и званиях содержатся и в весьма полезной и умной книге М. О. Чудаковой «Беседы об архивах». Автор пишет о том, как по форменному платью (мундиру) опытный историк, музейный работник или архивист могут атрибутировать лицо, изображенное на портрете. По мнению М. О. Чудаковой, в некотором случае это может быть «генерал-лейтенант свиты его величества, причем по аксельбанту можно увидеть, каким именно императором пожалован он в свиту».{3} Но в этом суждении ошибка: такого «чина» никогда не существовало; не было и такого свитского звания. Речь может идти о лице в звании генерал-адъютанта его величества, имеющем чин генерал-лейтенанта. И еще: имя того царя, который пожаловал свитское звание, может быть установлено по вензелю на погонах, но никак не по аксельбанту.
Иногда с особенностями титулования связаны литературоведческие загадки. Читая пушкинского «Дубровского», читатель убедится в том, что генерал-аншеф Троекуров называется там то «ваше высокопревосходительство», то просто «ваше превосходительство». Что это: невнимательность А. С. Пушкина, непонятный нам его умысел или существовавшая в действительности возможность разного титулования? Надо учесть, что генерал-аншеф пользовался правом на более высокий титул — «ваше высокопревосходительство», так что применение второго было равносильно умалению его достоинства. Поэтому последнее предположение, казалось бы, отпадает. Какое же из первых двух верно, мы не знаем.
В обществе дореволюционной России отношение к чинам, званиям и титулам было разным. В бюрократической и обывательской среде им придавалось очень большое значение. В демократической же среде (особенно в последней четверти XIX и в начале XX в.) отношение к ним (и особенно к гражданским чинам) было негативным, хотя их важная объективная роль в современной жизни страны — роль отрицательная — вполне осознавалась.
В чем же проявлялось значение чинов, званий и титулов? Разъяснить это современному нам читателю оказывается довольно сложным. Любопытно, что, предвидя это, государственный секретарь А. А. Половцов писал Александру III в 1886 г.: «Настанет время» когда историку трудно будет объяснить, что такое был чин, но сегодня нельзя не считаться с этим полтораста лет слагавшимся, вросшим в привычки русского честолюбия фактом».{4}
Прежде всего это значение определялось, конечно, теми правами, которые давали чины, звания и титулы — правами на вступление в привилегированное сословие, на занятие должностей государственной службы, на близость ко двору, на некоторую независимость от самоуправства местных властей, на почетное положение в обществе (выражавшееся, в частности, в праве на мундир и знаки отличия, на почетную форму обращения, на старшинство среди коллег). По справедливому замечанию одного из современников — В. Я. Стоюнина, чины были важны потому, что давали их обладателям «по крайней мере хоть те права, без которых человеку, хоть несколько развитому и образованному, невыносимо было жить в обществе» того времени.{5}
Русская литература прекрасно отразила общественное значение чинов.
В «Горе от ума» А. С. Грибоедова отказ от искания чинов и критическое отношение к ним воспринимаются персонажами как неразумность, как антиобщественные поступки и признак вольнодумства. Княгиня Тугоуховская с ужасом говорит о своем племяннике Федоре:
Чинов не хочет знать!
Скалозуб рассказывает о брате:
Но крепко набрался каких-то новых правил.
Чин следовал ему: он службу вдруг оставил.
Сам он считает, что для того, «чтобы чины добыть, есть многие каналы». Свой путь в полковники он разъясняет с наивным цинизмом:
Довольно счастлив я в товарищах моих,
Вакансии как раз открыты;
То старших выключат иных,
Другие, смотришь, перебиты.
Молчалин, пытаясь выяснить причины иронической раздражительности Чацкого, спрашивает его:
Вам не дались чины, по службе неуспех?
И получает в ответ;
Чины людьми даются,
А люди могут обмануться.
Но, пожалуй, наиболее ярко разлагающее влияние чинов и чинопочитания раскрыл А. П. Чехов. В рассказе «Торжество победителя» выводится «его превосходительство» Козулин, который, обойдя чином и должностью своего бывшего начальника Курицына, унижающе мстит ему за прошлые издевательства, пригласив к себе на блины. «Вот что прежде бывало! Вот как живали!» — заключает Козулин рассказ о своих мытарствах в прошлом. «А теперь? — продолжает он. — Пфи! А теперь я… я лад ним… Хе-хе-хе… Я ему в жизнь перчику… перчику!». В «Толстом и тонком» Чехов рассказывает о более типичной ситуации — о том, как разница в чинах воспринималась младшим по чину, коверкая человеческие отношения. Диалог между двумя друзьями детства начинается так:
— Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого. — Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет!
— Батюшки! — изумился тонкий. — Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?
Кульминация же истории излагается автором следующим образом:
— Ну, как живешь, друг? — спросил толстый, восторженно глядя на друга. — Служишь где? Дослужился?
— Служу, милый мой! Коллежсским асессором уже второй год и Станислава имею […] Ну а ты как? Небось уже статский? А?
— Нет, милый мой, поднимай повыше, — сказал толстый. — Я уже до тайного дослужился… Две звезды имею.
Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился… […]
— Я, ваше превосходительство… Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.
