Весь верхний этаж дома был занят жилыми комнатами семьи Третьяковых, а в нижнем этаже помещалась их торговая контора, и здесь же были три комнаты лично Павла Михайловича Третьякова – основателя галереи. Сначала оба брата – Павел и Сергей – жили вместе в этом доме, но, когда Сергей Михайлович женился, он переехал из лаврушинского дома в свой новый дом на Пречистенском бульваре, а Павел Михайлович остался со своей семьей[3] в старом доме.

Отец мой сначала не имел определенной работы по дому. Он делал «что укажут». Третьяковы скоро оценили его, и Павел Михайлович стал поручать ему приемку картин, оформление и развеску их и уход за ними в только что возникшей тогда галерее. К этому времени относится и начало сильного увлечения Третьякова собирательством картин. Теперь он мог покупать и большие картины, потому что весь обширный дом был в его полном распоряжении.

Сам Павел Михайлович тогда был еще молодым человеком и только что начал собирать картины. В 1856 году им была приобретена первая картина художника Шильдера[4] «Искушение», и этот год считается теперь годом основания Третьяковской галереи. Картин у него еще было мало. До этого Павел Михайлович собирал только рисунки, акварели, гравюры[5] и хранил их в шкафах и столах своей комнаты, спасая их от выгорания. С покупкой же картин нужно было подбирать рамы, устраивать штанги. Картины требовали развески и ухода. И мой отец мало-помалу становится первым ответственным работником галереи.

Помнить себя я начал рано, с трех-четырех лет. Мне вспоминается большой двор перед домом: двор выстлан камнем, отгорожен решетчатым забором от улицы и от сада. На дворе и в саду всегда тихо, просторно, красиво. Какие-то люди проходят по двору в дом – в ту дверь, где висела маленькая вывесочка: «Контора». Изредка отворяются парадные двери – они помещались на том месте, где теперь главный вход в галерею. Из дома выходили нарядные люди, кучер подавал им коляску, запряженную парой лошадей.

По утрам во двор въезжали ломовые извозчики, привозили кипы льняных товаров, сгружали их в амбары, расположенные в углу двора. Эти товары доставлялись из Костромы, где у Третьяковых была большая мануфактурная фабрика. Товары из амбара развозились по магазинам Москвы.

Этот район – Замоскворецкий, – где находился дом Третьяковых, был купеческий, – галерея была окружена небольшими купеческими особняками с такими же прекрасными садами, как и у нас. И жизнь была тогда в Замоскворечье особая, не похожая на столичную. Я еще застал и хорошо помню вблизи галереи на Болотной площади базары, где торговали зерном. На эти базары съезжались не только из окрестностей Москвы, но и из дальних мест. Приезжали на волах с Украины и жили в течение нескольких дней на самом базаре с волами, которых тут же пасли по берегу водоотводного канала. Совсем было похоже на провинцию. Мой отец любил ходить на эти базары, искать своих сородичей с Украины, и часто брал меня с собой. Вечером, когда отец кончал работу, за чайком он рассказывал моей матери, что делалось в доме

Третьяковых, что сказал, что сделал Павел Михайлович. Самого Павла Михайловича называли строгим, «неулыбой», потому что он никогда не только не смеялся, но даже не улыбался.

Он никогда не пил вина, не водил компании с теми, кто не прочь был выпить, и особенно не любил, если пили его служащие. Если замечал, что кто-нибудь из служащих имеет слабость к алкоголю, он сейчас призывал его к себе в кабинет и предупреждал: «Если я еще раз замечу вас пьяным, я вас уволю».

И иногда, действительно, увольнял.

Зато к тем, кто хорошо работал, Третьяков относился с полным доброжелательством. Щедро помогал, когда случалась в семье беда. Моего отца он, по-видимому, ценил высоко, потому что всецело доверил ему свое «самое дорогое», как он иногда называл картины.

Семья Третьяковых в те годы жила внешне так же, как и другие купеческие семьи Замоскворечья. Отец братьев Третьяковых был человек малограмотный, а мать и совсем неграмотная[6]. Отец не дал братьям Третьяковым никакого образования[7]. Павел Михайлович не был ни в каком учебном заведении и всю культурность добыл уже сам, самоучкой и самовоспитанием, а также ежегодными поездками по Европе.

Служащих у Третьяковых было много: няни, кухарки, горничные, прачка, кучер, портниха, сторожа, конторщики в конторе, приказчики в амбаре, бухгалтер. Служили обычно подолгу, – так, прачка Степанида Захаровна поступила к Третьяковым, когда Павел Михайлович был еще совсем маленький. Она потом много рассказывала мне о его раннем детстве. Она уже жила у Третьяковых на покое. Кормили служащих хорошо, потому что я не помню ни одной жалобы на хозяйскую пищу, а жили они во флигеле во дворе. Домашняя прислуга получала пищу от поваров, из кухни семьи Третьяковых. В доме очень строго соблюдались праздники, и Павел Михайлович постоянно следил, чтобы его служащие ходили в церковь. По окончании обедни служащие становились у дверей и всячески старались попасться на глаза хозяину: «Я, дескать, был сегодня в церкви». Случалось, что хозяин говорил потом кому-нибудь:

– А вы сегодня в церкви не были. Это нехорошо. Скажите-ка, почему не были?

Каждое лето семья Третьяковых уезжала на дачу в Кунцево. Дом пустел, окна занавешивались, комнаты верхнего этажа запирались. Но сам Павел Михайлович ежедневно приезжал в Москву точно к началу открытия конторы и весь день занимался торговыми и общественными делами: каждый день бывал в галерее, справляясь, все ли благополучно.

Лет семи и я стал бывать в Кунцеве, – Вера Николаевна Третьякова[8] брала меня и моего брата с собой на все лето. Мы играли там с детьми Третьяковых[9]. Иногда Павел Михайлович заставлял нас чистить дорожки, выпалывать сорную траву на грядах. В такой работе он и сам иногда принимал участие: разметал дорожки, поливал цветы. И детей своих заставлял делать то же. Я так понимаю: он не любил праздности, ему неприятен был вид бездельного человека. Я никогда не видел, чтобы он проводил время праздно.

В воскресенье он оставался на даче, но обычно после завтрака брал маленький чемодан с бутербродами, бутылкой молока и книгами, один уходил в лес до вечера и, забившись в глушь, весь день читал.

Своей дачи в Кунцеве у Третьяковых не было; они нанимали какую-нибудь дачу в Солдатенковском парке – с большими цветниками, с массой деревьев. Кунцево мне тогда казалось сказочным местом – так много цветов росло возле дач и так красив был парк над Москвой-рекой.

Мне было пять-шесть лет, когда Павел Михайлович решил сделать первую пристройку к дому – галерею только для картин. Он боялся, что в доме может случиться пожар, – Тогда картины погибнут. Галерею строил зять Третьяковых, архитектор Каминский[10]. Часть сада была вырублена, и в одно лето выросло двухэтажное здание с двумя обширными залами. Все картины из жилого дома были перенесены в эти залы. В залах были поставлены переборки, так как стен для картин уже не хватало[11].

Всю переноску и развеску картин сделал мой отец с рабочими лично. Я целыми днями вертелся возле него, для меня эта переноска была веселой забавой. Иной раз я подавал рабочим молоток и гвозди.

Павел Михайлович в эти дни был очень доволен, часто приходил из конторы поглядеть, как идет дело. В новые залы было устроено три входа: один – со двора через сад для посетителей, другой – в нижнем этаже из внутренних комнат самого Павла Михайловича и третий – во втором этаже из столовой для семьи и гостей.

С 1873 года галерея была открыта для всех граждан, тогда как прежде осмотр картин допускался лишь с особого разрешения Павла Михайловича. И понятно: неудобно было пускать всех подряд в семейные комнаты дома[12].