А сектанты? Не забудем же и сектантов. Х.-Д. - хлысты-демократы (не путать с партией о. Петрова), Д.-Д. - дыромоляи-демократы. Наконец, А.-Д. - атеисты-демократы.
Немалую роль сыграет также партия Х.-Р. - христиане-реакционеры. Партия эта старая и многочисленная; многие года поддерживала Х.-С., христиан-ское самодержавие, и буква "х", этот маленький крестик, был им необходим как самая дьявольски смелая ложь. О, он еще не снят с древков трехцветных знамен. Будем помнить об этом.
Ходят слухи о возникновении еще новых партий. Слухи и достоверные, и темные. Разобраться трудно.
Говорят, что петербургские актеры признали себя принадлежащими к пролетариату, но от всего, что за этим логически должно было последовать, решили воздержаться. Партия их будет, кажется, называться Д.-П.-В. - "демократы поскольку выгодно".
Фабриканты и заводчики основали партию П.-Э. - "прогрессивных эксплуататоров".
Какая-то железная дорога, не помню какая, тоже основала свою партию. Все служащие должны были дать подписку о том, что политикой заниматься не будут, и поклялись, что во всем и всегда виновным по-прежнему будет стрелочник.
Другая железная дорога тоже заявила, что политикой заниматься не будет, а во всем остальном сходится с партией К.-Д.
Одна классная дама губернского пансиона основала партию, во всем сходную с К.-Д., но при этом обязательно - танцы.
Танцы - для развития грации.
"Русскому народу-долготерпцу, - говорит она, - необходима грация и красота поз. Только тогда услышит он рукоплескания Западной Европы".
С каждым днем, с каждым днем...
Спросили бы вы год тому назад у какого-нибудь почтенного статского советника, к какой он принадлежит партии. Он бы вам сказал: "Мэ... э... в железнодорожном клубе... с прикупкою и гвоздем..."
Теперь не то. Теперь и действительные статские, которые в прошлом году не грешили даже банкетами, и те вкусили от сладости союзов.
- Наша партия, - тут следует несколько букв, - партия, так сказать, прогрессивных генералов. Мы, собственно говоря, сочувствуем, но, с другой стороны, отчасти и протестуем. У нас вообще очень сложная программа. Мы ее часто изменяем и пополняем. Сегодня я еще никого из наших не видел, так что даже и не могу вам сказать, хе-хе, как мы обстоим.
Пока пишу эти строки, возникли еще две новые партии. Само собою разумеется - прогрессивные. Иных теперь и не бывает.
Одну из них - П.-С. - "прогрессивно-севастьяновскую" - основал директор почт и телеграфов.
Девиз партии - "Телеграф и почта да будут вне закона".
Что бы ни случилось, через какие бы эволюции ни прошла политическая жизнь России - почтовый чиновник должен оставаться неприкосновенным в своем закостенении. Никакие изменения в законах государства не имеют ни доступа к телеграфному чиновнику, ни власти над ним. Россия - сама по себе, телеграф - сам по себе. А кто этого вместить не может - пусть убирается вон со службы.
Вторая партия еще прогрессивнее. Пожалуй, даже самая прогрессивная. Дальше и идти некуда.
К ней принадлежат многие весьма известные общественные и государственные деятели.
Кто? Нет, их называть незачем. Они так твердо и ясно проводят свою программу в жизнь, что по каждому их распоряжению, докладу, постановлению вы всегда безошибочно отличите их.
Объединяют они себя под буквами П.-П.-П.
- Партия прогрессивных паралитиков.
Молодой эстет, стилист, модернист и критик Герман Енский сидел в своем кабинете, просматривал бабью книгу и злился. Бабья книга была толстенький роман с любовью, кровью, очами и ночами.
"Я люблю тебя! - страстно шептал художник, обхватывая гибкий стан Лидии..."
"Нас толкает друг к другу какая-то могучая сила, против которой мы не можем бороться!"
"Вся моя жизнь была предчувствием этой встречи..."
"Вы смеетесь надо мной?"
"Я так полон вами, что все остальное потеряло для меня всякое значение".
- О-о, пошлая! - стонал Герман Енский. - Это художник будет так говорить! "Могучая сила толкает", и "нельзя бороться" и всякая прочая гниль. Да ведь это приказчик постеснялся бы сказать - приказчик из галантерейного магазина, с которым эта дурища, наверное, завела интрижку, чтобы было что описывать.
"Мне кажется, что я никого никогда еще не любил..."
"Это как сон..."
"Безумно!.. Хочу прильнуть!.."
- Тьфу! Больше не могу! - И он отшвырнул книгу. - Вот мы работаем, совершенствуем стиль, форму, ищем новый смысл и новые настроения, бросаем все это в толпу: смотри - целое небо звезд над тобою, бери, какую хочешь! Нет! Ничего не видят, ничего не хотят. Но не клевещи, по крайней мере! Не уверяй, что художник высказывает твои коровьи мысли!
Он так расстроился, что уже не мог оставаться дома. Оделся и пошел в гости.
Еще по дороге почувствовал он приятное возбуждение, неосознанное предчувствие чего-то яркого и захватывающего. А когда вошел в светлую столовую и окинул глазами собравшееся за чаем общество, он уже понял, чего хотел и чего ждал. Викулина была здесь, и одна, без мужа.
Под громкие возгласы общего разговора Енский шептал Викулиной:
- Знаете, как странно, у меня было предчувствие, что я встречу вас.
- Да? И давно?
- Давно. Час тому назад. А может быть, и всю жизнь.
Это Викулиной понравилось. Она покраснела и сказала томно:
- Я боюсь, что вы просто донжуан.
Енский посмотрел на ее смущенные глаза, на все ее ждущее, взволнованное лицо и ответил искренне и вдумчиво:
- Знаете, мне сейчас кажется, что я никого никогда еще не любил.
Она полузакрыла глаза, пригнулась к нему немножко и подождала, что он скажет еще.
И он сказал:
- Я люблю тебя!
Тут кто-то окликнул его, подцепил какой-то фразой, потянул в общий разговор. И Викулина отвернулась и тоже заговорила, спрашивала, смеялась. Оба стали такими же, как все здесь за столом, веселые, простые - все как на ладони.
Герман Енский говорил умно, красиво и оживленно, но внутренне весь затих и думал:
"Что же это было? Что же это было? Отчего звезды поют в душе моей?"
И, обернувшись к Викулиной, вдруг увидел, что она снова пригнулась и ждет. Тогда он захотел сказать ей что-нибудь яркое и глубокое, прислушался к ее ожиданию, прислушался к своей душе и шепнул вдохновенно и страстно:
