Литмир - Электронная Библиотека

Сначала он зашел в спальню Мэтью; тот даже не попытался спрятать бутылки из-под бренди и абсента – большинство пустых, несколько початых. Они выстроились на подоконнике, словно зеленые стеклянные часовые. Повсюду, на спинках стульев, на полу, валялась небрежно брошенная одежда, мятые жилеты, гетры.

В комнате Корделии он провел всего минуту. В воздухе еще витал запах ее духов, косметики: пряности и жасмин. Воспоминания, вызванные этим сладким ароматом, были слишком свежими, слишком болезненными, и Джеймс сбежал в гостиную с одной из зеленых бутылок Мэтью, но не смог заставить себя выпить и рюмки. Горький напиток обжигал ему горло.

Он вспомнил облегчение, испытанное после того, как он понял, что Мэтью и Корделия спят в разных комнатах. Он сказал себе тогда, что не стоит удивляться. Мэтью все-таки был джентльменом, как бы сильно его ни влекло к Корделии. Он, Джеймс, поговорит с ними, расскажет о своих чувствах. Еще ничто не потеряно, думал он.

А потом он услышал, как открывается входная дверь. Он услышал их: негромкий смех, шорох одежды. Не подозревая, что он находится в комнате, они вошли в темную гостиную; двигаясь беззвучно, словно две тени, два призрака. Мэтью опустил Корделию на пол, продолжая обнимать, гладил ее тело, грудь, талию, бедра, и она целовала его, запрокинув голову, вцепившись ему в волосы… И Джеймс с болезненным чувством вспомнил, каково это – целовать Корделию, вспомнил сжигавшую его страсть, жаркую, мучительную, нестерпимую. Он почувствовал отвращение к самому себе, стыд, отчаяние… Он даже не помнил, как потянулся к шнурку и включил лампу.

Итак, он объявил о своем присутствии, и вот чем все закончилось. Мэтью ушел, и Джеймс понял, что должен поговорить с Корделией. Должен рассказать ей всю правду, несмотря на возникшую неловкость.

Он дважды постучал и открыл дверь. Комната была отделана в светлых тонах: обои и полог кровати серовато-зеленого оттенка, ковер цвета листьев шалфея с золотыми полосками. Джеймс вдруг вспомнил платья, которые Корделия носила, когда ее семья переехала в Лондон. На обоях повторялись узоры из геральдических лилий и лент цвета слоновой кости. Мебель была украшена позолотой; небольшой письменный стол стоял у высокого арочного окна, из которого были видны огни Вандомской площади.

Маргаритка была посередине комнаты – она как раз несла платье в полоску из гардероба на кровать, где была разложена остальная одежда. Увидев его, она остановилась.

Корделия вопросительно приподняла брови, но ничего не сказала. Ее волосы были уложены в замысловатую высокую прическу, которая теперь была в беспорядке. Длинные пряди цвета красного дерева падали ей на плечи. Ее платье было почти такого же оттенка; Джеймс никогда его не видел, а он думал, что помнит наизусть все ее платья. Бархат плотно облегал бюст, талию и бедра и спадал на пол пышными складками, и очертания ее фигуры напомнили ему колокольчик.

Тревога, которая сдавливала ему грудь, уступила место болезненному трепету. Он не был так близко от нее с того момента, когда понял, как сильно любит ее на самом деле. Ему захотелось закрыть глаза и отдаться этому ощущению наслаждения, смешанного с болью, – тело реагировало на ее присутствие, хотя разум твердил ему, что сейчас его страсть не встретит взаимности. Оно вело себя так, словно неделю было лишено пищи, а сейчас перед ним поставили чудеснейшие яства. «Давай же, идиот, – как будто говорило ему тело. – Прикоснись к ней. Обними ее. Целуй ее».

Как Мэтью.

Джеймс сделал глубокий вдох.

– Маргаритка, – заговорил он. – Я хотел тебе сказать… я так и не извинился перед тобой.

Она повернулась к нему спиной, подошла к кровати и положила на постель полосатое платье. Не выпрямляясь, принялась возиться с пуговицами.

– За что?

– За все, – пробормотал он. – За мою глупость, за то, что я оскорбил тебя, дал тебе понять, что люблю ее, хотя на самом деле это была не любовь. Я не хотел причинять тебе боль.

Услышав это, она все-таки подняла голову. Ее глаза потемнели, кровь прилила к щекам.

– Я знаю, что ты не хотел причинять мне боль. Потому что ты вообще не думал обо мне.

Она говорила низким, хриплым голосом – таким же голосом она когда-то, так давно, читала ему поэму «Лейли и Меджнун». Тогда он влюбился в нее. Он любил ее с тех пор, сам не зная об этом; несмотря на чужое влияние и демонические чары, все эти годы ее голос приводил его в смятение.

– Я все время думал о тебе, – сказал Джеймс. Это была правда; он на самом деле думал о ней, мечтал о ней, видел ее во сне. Увы, браслет нашептывал ему, что все это ничего не значит. – Я хотел, чтобы ты была моей. С самого начала.

Она повернулась к нему лицом. Кроваво-красное платье сползло с плеча, он видел нежную золотистую кожу. Она блестела, как атлас, и была такой гладкой на ощупь – он вспомнил это и едва не застонал вслух от болезненного желания. Как же он мог жить с ней в одном доме несколько недель и не целовать ее, не прикасаться к ней каждый день? Сейчас он отдал бы полжизни за то, чтобы получить второй шанс.

– Джеймс, – произнесла она. – Я была твоей. Мы были женаты. Ты мог бы сказать эти слова в любой момент, но ты не сказал их. Ты говорил, что любишь Грейс; теперь ты говоришь, что любишь меня. Какой вывод, по-твоему, я должна сделать из этих признаний? Что ты желаешь лишь ту женщину, которую не можешь получить? Грейс пришла к тебе в дом, я видела ее, и… – Ее голос задрожал. – И теперь ты решил, что ничего к ней не чувствуешь, но хочешь, чтобы я вернулась к тебе и стала твоей женой. Как я могу после этого верить тебе? Скажи мне. Скажи мне, почему я должна считать эту твою любовь настоящей, искренней.

«Вот оно», – подумал Джеймс. Настал момент, когда ему следовало сказать: «Все было не так, я сейчас тебе объясню. Меня околдовали; я думал, что влюблен в Грейс, но это было воздействие темной магии; я не мог рассказать тебе об этом раньше, потому что сам не знал, что происходит, но теперь все открылось, я избавился от чар и…»

Он прекрасно понимал, как это звучит. Во-первых, его история была похожа на детскую сказку. Но дело было даже не в этом. Он сумел бы ее убедить, тем более после возвращения в Лондон. Нет, ему мешало другое.

Он снова представил себе Корделию в объятиях Мэтью. Встреча в гостиной потрясла его до глубины души. Он не знал, чтó ожидал увидеть, и радость встречи – он ужасно скучал по ним обоим – быстро погасла, сменившись дикой ревностью и яростью, изумившими его самого. Ему захотелось что-нибудь разбить, сломать.

Он вспомнил, как Мэтью хлопнул дверью, выходя из номера. Может быть, он сломал что-нибудь из мебели.

Однако кроме собственного гнева, Джеймс помнил и еще кое-что. Думать об этом было так же больно, как резать себе руку бритвой. Но он все же сделал над собой усилие, вызвал в памяти эту сцену, попытался забыть о собственном разочаровании и гневе и увидел, как они выглядели – такими счастливыми он уже очень давно не помнил ни Корделию, ни Мэтью. Всю последнюю неделю он цеплялся за воспоминания о безмятежной жизни в новом доме на Керзон-стрит, но даже в те дни в ее темных глазах он угадывал грусть.

Возможно, в обществе Мэтью она забыла свои печали. Возможно, убедившись в том, что Джеймс никогда не полюбит ее, что их брак так до конца и останется ложью, Корделия сумела найти счастье с мужчиной, который мог прямо сказать, что любит ее, безо всяких оговорок и недомолвок.

Направляясь в Париж, Джеймс был твердо намерен рассказать Корделии правду о коварстве Грейс и магическом браслете. Рассказать, что для него всегда существовала и будет существовать только она, его жена. Но сейчас он понял, что таким образом лишит ее свободы выбора. Она была такой доброй, его Маргаритка, она была из тех девушек, что плачут, увидев на улице больного котенка. Узнав, что сотворили с ним Грейс и Велиал, что они сделали его своей марионеткой, Корделия преисполнится жалости к нему. Она почувствует себя обязанной остаться с ним, быть ему верной женой – из-за одной только доброты и жалости.

34
{"b":"878349","o":1}