Вернувшись на базу, мы крепко-накрепко привязались к пирсу в надежде на то, что какое-то время нам наконец-то дадут отдохнуть на берегу. После швартовки экипаж строем, с личными вещами, весело галдя, отбыл на берег в казарму. На борту остался дежурный по кораблю (в наказание от старпома за опоздание на вахту им оказался я) и, как обычно, восемь матросов-вахтенных. И это моё первое на новом месте дежурство не обошлось без приключения.

Началось с того, что я три часа не мог найти одного из своих верхних вахтенных, то есть того бездельника, который должен с автоматом на пузе стоять у трапа, кричать «стой, кто идёт» и никого посторонних не пускать на борт. Это только в анекдоте можно быть абсолютно уверенным, что никто и никуда не денется с подводной лодки. Но вот всё как в анекдоте: подводная лодка, матросы, но семь на месте, а одного нет.

Три часа безуспешных поисков. Лично проверены все закоулки на борту, на карачках обследованы все трюма, аккумуляторные ямы и даже цистерны. Только и осталось, что поискать в кастрюлях да чайниках на камбузе. В том, что Кульков не уходил с пирса, я был абсолютно уверен, так как после отбытия экипажа всё время там находился и никого бы мимо себя не пропустил.

Неужели утонул? Едва в моей голове промелькнула такая мысль, как я тут же почувствовал себя неважно: мой матрос с автоматом и тяжеленым подсумком, в котором шестьдесят патронов (которые, кстати, ещё и числятся на мне!), поскользнулся, упал за борт и лежит сейчас, бедняга, на дне. Я уже вижу тянущиеся ко мне руки его обезумевшей матери: «Не уберёг… Не доглядел!». Сорванные погоны, наручники, суд, тюрьма… И только я собрался было тоже пойти утопиться, как прибежали двое бойцов, отправленных на поиски:

– Нашли? Где? – задохнулся я от волнения.

– В пирсе! Спит!

Как – спит? Не могу поверить. Там же температура как в доменной печи! Пирс же весь железный и за день раскалился на солнце чуть ли не докрасна! Да в нём не то что спать – на него смотреть страшно!

Но, как показало дальнейшее разбирательство, Кульков и в самом деле был внутри огнедышащего плавпирса и действительно там спал. И это вам ещё один пример несгибаемого духа, неслыханной выносливости и богатырского здоровья советских моряков.

Несмотря на допрос с пристрастием, для меня так и осталось великой тайной, где же Кулькову удалось раздобыть выпивку за то крайне небольшое время, что прошло с момента швартовки. Невероятно, но уже через десять минут после заступления на вахту наш герой вместе с бутылкой вонючей хунтотовки оказался в раскалённом чреве пирса, вылил себе в глотку всё её содержимое и тут же, абсолютно счастливый, упал на гниющие в ржавой грязи старые матрацы.

В таком неприглядном виде нами и было обнаружено его уже дымящееся туловище. Кульков, сваленный с ног зелёным змием в двух метрах от своего боевого поста, беспечно спал здоровым сном младенца. Что снилось ему, когда, жмурясь в свете направленного в лицо фонаря, он трогательно сопел и сладко причмокивал?

В том, что Кульков алкаш и скотина, я имел возможность убедиться несколько раньше. Сплавил мне это чудо минёр с соседней лодки, мой однокашник, за что я его потом не раз от души «благодарил». Как обычно, перед выходом на боевую службу лодку начинают снаряжать, как говорится, «с миру по нитке». Помимо всего прочего начинается усиленная доукомплектация экипажа личным составом и, как всегда в таких случаях, всяким сбродом. Оно и понятно: какой же командир добровольно отдаст нормальных матросов, а спихнуть по случаю каких-нибудь уродов – это всегда пожалуйста. Так и мы пару месяцев назад вышли в море с наполовину чужим экипажем, который, как кота в мешке, сами не выбирали.

Как-то во время ежедневного проворачивания оружия и технических средств у меня возникла необходимость промыть кое-какое своё электрооборудование. А чем на флоте обычно оно промывается? Правильно, – тонким слоем спирта. Это когда, замахнув стакан, надо усиленно дышать на обрабатываемую поверхность и тщательно растирать достигающие её пары. Но в те далёкие времена подобного рода высший пилотаж в уходе за вверенной материальной частью я ещё не освоил и был искренне уверен, что весь спирт, выдаваемый для технических нужд, именно на эти нужды и тратится. И никуда больше, упаси Бог! Поэтому, когда в один прекрасный день я появился в торпедном отсеке с полной кружкой спирта, Кульков, учуявший его дразнящий аромат из другого конца помещения, понял, что сейчас произойдёт непоправимое – целая кружка драгоценнейшей жидкости у дурака-лейтенанта будет использована не по назначению и пропадёт самым бездарным образом.

Я тогда ещё не знал о феноменальных способностях Кулькова пить всё, что горит, поэтому, недолго думая, согласился на искреннее предложение помочь. Прибор, который следовало обслужить, находился в узкой щели между лежащими на стеллаже торпедами и ребристым, в кабелях и трубопроводах, левым бортом отсека. Добраться до него оказалось не так-то просто. Это было возможно только через верх, выполнив ряд акробатических упражнений – свесившись вниз головой и приняв одну из мудрёных поз йоги. Именно это мы и попытались изобразить. Кульков вызвался на дело сам. Я не возражал. Сидя на торпеде, придерживая его за ноги, я передал вниз марлевый тампон и кружку спирта. Немного там повозившись, Кульков резко дёрнулся, хрюкнул и затих.

– Не шибануло ли бойца током! – мелькнула в голове страшная мысль.

Но тревога оказалась ложной. Когда я вытащил Кулькова на поверхность, он оказался в полном порядке – источал на весь отсек неповторимый аромат ректификата, икал и смотрел на меня мутным неузнавающим взглядом. За те несколько секунд, что я держал его за ноги, он, болтаясь вниз головой, умудрился заглотить двести граммов тёплого 96-процентного неразведённого спирта! А после извлечения наверх безапелляционно заявил:

– А теперь делайте со мной что хотите! – смачно икнул и решительно добавил: – Мне всё похеру!

И вот сейчас, глядя на спящего богатырским сном Кулькова, обнимающего пустую бутылку, я задавал себе извечный российский вопрос «что делать?», как правильно отреагировать на такое вопиющее, надо сказать, нарушение воинской дисциплины? Оставить без последствий нельзя: скотская натура человека, а Кулькова – в особенности, требует обязательного возмездия за совершённое деяние, иначе – бардак и анархия. Кулькову же, как известно, «всё похеру». Отправив в казарму посыльного с запиской, я предоставил решать проблему «преступления и наказания» вышестоящему начальству.

Пока на берегу принимались судьбоносные для Кулькова решения, он в сумеречном состоянии был извлечён из раскалённого чрева пирса, потом для остужения сброшен в море, выловлен и от греха подальше заперт в гальюне центрального поста, который при стоянке ПЛ в базе вполне мог сойти за карцер.

Разобравшись с делами и немного притомившись, я принял единственное правильное решение в ситуации, когда обстановка не ясна, – лечь спать. Устроившись в каюте, вытянув ноги, я наконец-то позволил себе немного расслабиться.

И вот – почти тишина, только монотонный гул работающих приборов. Это невероятно, что рядом со мной никого нет! За последние три месяца я впервые остался один. Никто над ухом не говорит, не хлопают двери, на соседних полках и за переборкой не храпят и не возятся. Никто не мельтешит перед глазами, не лезет с дурацкими вопросами. Я один! Чтобы понять всю прелесть этого состояния, надо безвылазно просидеть в железной бочке, переполненной людьми, хотя бы месяц.

С этими мыслями под шорох вентилятора, гоняющего по каюте горячий воздух, почти счастливый, я заснул, убаюканный его монотонным гулом.

И снится мне сон. Я – курсант первого курса, отпущен в увольнение. Выхожу из ворот училища. Радостное ощущение беспечности и свободы переполняет всё моё существо. Впереди целый день, и он весь в моём распоряжении! Иду по скверу к остановке автобуса, отдавая честь встречным офицерам и старшекурсникам. Где-то в мозгах, в самой отдалённой извилине, шевелится беспокойная мысль: «А почему я на первом курсе? Я ведь уже был на пятом, уже защищал диплом и получал кортик… Я же офицер – почему опять первый курс?»