Прикрываю веки. Случилось самое страшное.

Именно то, чего я так отчаянно боялась все то время, пока скрывалась от своего бывшего мужа.

Я ведь даже с родителями первое время не встречалась, а потом мы шифровались. Перед побегом я позвонила домой. со старого телефона, помню веселый голос матери, которая щебетала, спрашивая, как молодожены проводят время, скоро ли мы подарим внуков, и это было кинжалом по осколкам моего сердца.

Ведь в тот день моя жизнь рухнула, и я поняла, что семьи у меня никогда не было, был фиктивный брак, который был нужен миллиардеру, чтобы удовлетворить блажь не очень нормального деда.

Помню, как мама замолкла, почуяв неладное, а я.. я ей сказала, что ухожу..

-Я ухожу.

Вот так вот просто. Два слова. За которыми спрятана огромная глыба боли и тихой ярости, обида и разрушенные надежды маленькой влюбленной по уши девочки...

Мама и папа поняли меня с первого слова. Я не вдавалась в подробности, просто сказала им, что не хочу ничего знать об Игнате, что я вычеркнула его из своей жизни, что бегу, и у меня все будет хорошо.

Это был наш разговор, после которого очень долго я хранила молчание.

Я убежала в новую жизнь с новыми документами и боялась, что Игнат найдет. Но время шло.

Первое время я не могла говорить о том, как меня предали, как обманули, как растоптали, потому что боялась. боялась, что сердце папы не выдержит, у него и так оно слабое, имама следит за его здоровьем, да и стыдно было.

Изменили мне. Предали меня. Отняли мой проект, а стыдно мне.

Да и больно признаваться... что такая дура.

Я просто постаралась забыть то, что случилось, маме же сказала, что Игнат не тот человек, за которого стоило выходить замуж.

Они с отцом душа в душу жили, и мама.. она меня поняла... в тот наш разговор.

А потом была тишина. очень долгая. Я весточки лишь изредка посылала, чтобы мама знала, что я жива.

Конспирацию я отложила, когда пришло сообщение от Юсупова, выдохнула и первое, что сделала, - поехала к своим в деревню. В открытую и впервые за долгие годы позволила себе реветь белугой на руках у матери, потому что было больно, потому что моя беготня от бывшего закончилась, и я перестала скрываться...

А ведь я, действительно, скрывалась... шарахалась, боялась собственной тени, прятала себя за балахонами и очками на все лицо, шарахалась, когда ко мне подходили парни.

Мне было больно. Очень. После предательства я собирала себя по кускам и разочаровалась во всех мужчинах.

Меня ошпарило так, что я замкнулась, и только учеба спасла, потому что был доступ к мечте, пусть не быть мне архитектором, но... все та же стезя, и я с упоением работала, проектировала и..

пряталась на задних партах, при этом уже ведя проекты в фирме Сергеева.

У меня не было друзей, я была белой вороной, вернее, странной девчонкой в нелепых чёрных одеяниях, которую особо не признавали сокурсники, но от которой фанатели преподаватели.

Я скрывалась, и первые два года я даже в родном крае не появлялась. Была лазейка в виде общения с родителями через нашего старого соседа ВДВ-шника, который еще в детстве научил меня в алкогольном угаре азбуке Морзе.

Как говорил дядь Вася, лишних знаний не бывает, и это, действительно, так. Весточки посылала таким способом.

Многое было… я возвращала себе уверенность по крупицам, заставляя себя снять нелепые одежды и стать женственной.

Потому что в один прекрасный момент осознала, что воспринимают тебя по одежде. Будь ты хоть три раза гений, если на тебе растянутая серая ряса — платить миллионы не будут даже миллионеры.

Поэтому однажды я резко изменила стиль. Стала эффектной и роковой, ровно такой, при виде которой у заказчика срабатывал бы инстинкт заплатить ту сумму, какую я укажу в прайсе, а не вариант эконом с выбиванием скидок.

Каждый мой шаг был борьбой, и вот сейчас, глядя в глаза Игната, я понимаю, что худшее из моих предположений подтверждается, он бьет по болевым точкам, угрожает моей семье.

Мне кажется, что у меня земля горит под ногами, и сердце жжет кислотой, потому что абсолютно все, что было хорошее между нами, стало пеплом.

Ничего не осталось. Все было ложью, игрой и обещание, которое Игнат дал мне в доме моих родителей под свидетельством луны и звездного неба, также покрывается прахом, самой настоящей плесенью, она выедает абсолютно все.

— Однажды ты дал мне слово, что никогда и ни при каких обстоятельствах не навредишь моей семье, - говорю на выдохе, не кричу, не истерю больше, даже голоса не поднимаю.

Будто внутри меня все гаснет, и я гляжу в яркие золотистые глаза в ожидании очередной порции угроз.

У Юсупова были все возможности, чтобы навредить моей семье, но я взяла с него обещание, и все те годы, что я скрывалась, он его держал.

Ни он, ни его люди не появились в доме моих родителей, не пытались у них выяснить, где я.

Прежняя Юлия списывала это на хоть какое-то благородство мужчины, давшего слово, а более взрослая Юлия поняла, что Юсупову просто все равно, его не интересовало, где я.

Он выкинул меня из своей жизни, вдоволь использовав и получив доступ к своей корпорации.

— Когда-то я верила, что твое слово — закон. И ты мне обещал! Ты поклялся, что никогда и ни при каких обстоятельствах не навредишь моей семье. Я думала, что обещание Игната Юсупова хоть что-то да значат. А ты.. Как ты низко пал, Юсупов..как низко ты пал.

Мои слова повисают в воздухе, и Игнат прищуривается, у него желваки на щеках дергаются.

И в какой-то миг мне становится по-настоящему страшно, потому что с таким лицом убивают. И он выговаривает совершенно зло:

— Я сейчас не про твоих родителей.

Смотрит на меня многозначительно и обводит взглядом помещение.

— Я про вот эту вот шарашку, которая тебе так дорога, и про сотрудников, которые тут числятся, не скажу, что работают, ибо слукавлю, потому что работой это не назовешь, но все же зарплату получают исправно.

— Это все равно низко, ты грязно играешь, — качаю головой, а Игнат наступает на меня.

— Бизнес - вообще дело жесткое и грязное. Тебе ли не знать, Юля? — ухмыляется как-то многозначительно и вновь сужает глаза. — Все равно будет по-моему. Заартачишься — всех поувольняю, никто и нигде найти работу не сможет, а если ты, моя дорогая, подумаешь создать свою фирмочку и понабирать своих — бывших сослуживцев — я врублю рычаги давления, и личностью Моргуновой Юлии Константиновны заинтересуются определенные структуры.

— Подонок.

— Прекрати сквернословить. Просто прими как данность. Я аннулировал развод. Даю сутки на то, чтобы все обдумать и принять.

— А если не приму? — отвечаю с нажимом.

Не говорит ничего, лишь раздвигает губы в подобие улыбки, от которой у меня мурашки, и я понимаю, что все. На этом точно все.

— Собирайся, дорогая моя жена, ты переезжаешь в мой новый особняк, чьим дизайном и займешься.

— А если…

— Без если.

— Ты обещаешь, что никого не уволишь? — перехожу в наступление, потому что приходит осознание, что мне отказаться от предложения не дадут.

— Да. У тебя нет шанса на отказ. Даже в зародыше нет возможности отказаться. Так что советую свыкнуться с тем, что будет.

Больше ничего не хочу ни говорить, ни слышать, просто разворачиваюсь на каблуках и ухожу.

— Не хочу тебя знать.

Игнат меня не останавливает, разве что, когда дохожу до двери, в спину летит:

— У тебя сутки. Мои люди заедут за тобой, и советую без глупостей. У тебя нет права на отказ.

Просто если ты согласишься на мое предложение вовремя, никто не пострадает, но если ты поведешь себя не очень адекватно, если попытаешь убежать... последствия будут жесткими.

— чтобы ты сдох, Юсупов!

Рявкаю и выхожу, со всей дури хлопнув дверью.

Как ощущает себя мышь, загнанная в угол? Наверное, ровно так, как я сейчас. Угрозы Юсупова —

это даже не метод устрашения: он сделает все, о чем говорит, я это знаю. И, с другой стороны, он не даст мне спокойно жить.