Солнце уже изрядно греет. Легкий пар подымается с моря. Вдали, над голыми черными холмами, тенью проносятся несколько маленьких, белых избушек.
— Неужели кто-нибудь живет здесь по своей доброй воле? — спрашивает Ле-Сенешаль. Ему не по себе от этого унылого пейзажа.
— Кто они, отшельники, что ли?
— Нет, просто бездельники.
Ле-Сенешаль не любит здешних черных людей, все они слишком худы или чересчур жирны по сравнению с тем, к чему он привык у себя на родине.
Заботы о туалете отнимают у меня очень мало времени. Умыться—нельзя. Даже зубы почистить не удается — так мало воды доставляют нам из колодца, находящегося у подножия холма.
У меня расстройство желудка, — мы питаемся только консервами или мороженым мясом.
На наших узких террасах не хватает места. К рапорту роты выстраиваются не в карре, а по четыре в ряд, один позади другого.
Я замещаю фельдфебеля и делаю перекличку. Я — единственный сержант во взводе: старый корсиканец уже в госпитале.
— Камье!
Камье — это мой мрачный уголовный. Его нет. Солдаты недовольно качают головами и посматривают на меня. Справляться с этим Камье становится все труднее. Придется внести его в список отсутствующих.
Подходит Пьетро.
— Не записывай его! Он скоро придет. Он был вчера вечером выпивши, и нам пришлось оставить его внизу, в долине.
Очевидно капрал дал о нем ложные сведения во вчерашней сводке.
— Я пойду за ним, — обещает Пьетро. — Он, должно
быть, дрыхнет где-нибудь в уголочке. Если ты его запишешь, то после всех историй, которые уже имеются за ним...
Пьетро говорит всё это с унылым видом. Я прекрасно знаю, что он меня не любит. Но он рассчитывает все же на мою доброту. Ничего не поделаешь, у меня не хватит характера отказать.
Придется покрыть Камье.
— В третьем взводе все налицо! — докладываю я лейтенанту.
Он смотрит на меня так, точно знает, что я вру. Вероятно, он уже подозревает, что у меня во взводе неладно.
Уже не раз бывали истории! с этими перекличками. Я ведь и сам уходил с Пьетро и Мюрэ в английский лагерь.
Так как моя семья не знает, где я, я ничего не получаю из дому. Приходится как-нибудь раздобывать деньги, чтобы пополнять рацион и продолжать попойки, начатые еще в Марселе. Мы обычно уходили за этим к англичанам. Они наивны и страшно любят смеяться. Я рассказывал им что-нибудь. Пьетро делал клоунские трюки, а Мюрэ и Камье показывали атлетические номера. Затем мы без зазрения совести собирали монеты, пропивали их и возвращались в лагерь пьяные, с опозданием, пробираясь между палаток на четвереньках.
Фельдфебель закрывал глаза на ото.
...Все-таки жизнь солдата стала спокойней, чем вначале, когда на острове еще не были запрещены спиртные напитки. Как ярко рисуется мне этот памятный первый проведенный здесь вечер. Мы только что разбили лагерь. Я с двумя товарищами после переклички решил отправиться посмотреть, что это там за городишко в долине.
Но едва мы успели туда добраться, дело приняло неожиданный оборот. По улицам слонялись пьяные банды всех национальностей мира. Даже старый порт в Марселе в тот вечер, когда там высадились экипажи тридцати английских угольщиков, сделавших чёрт знает какой крюк по Южной Атлантике, потускнел бы рядом с этой деревушкой.
Здесь шатались и англичане, которые страшно пьют, и шотландцы, которые пьют еще страшнее, и русские, которые пьют, как бездонные бочки, и австралийцы, у которых всегда жжет в глотке, и французы, которые тоже мастера выпить, и много еще других пьяниц. В этот день стояла несносная жара. Любители выпивки толпились в греческих кабачках. Обслужить всех там не успевали,
— Эй ты, папаша! Ты что, не успел еще вылечиться от желтухи? Если меня заставят ждать, я налью себе сам.
Дельпланк схватил литр с прилавка.
— У него не будет сдачи, — сказал он мне, отводя мою руку, — не стоит платить.
Те же настроения охватили в этот вечер десятки шутников. Идея понравилась. Можно брать, что понравится, не платя.
Спустя четверть часа все кабаки оказались разгромлены. Пьяные банды слонялись по улицам с пением, руганью и ссорами. Во всех углах затевались драки.
Греки в отчаянии забаррикадировались за прилавками.
Я с двумя приятелями успел побывать повсюду. Я познакомился с каким-то шотландцем, который, широко расставив ноги и закинув голову, лил в себя из литровки самосское вино.
Этот новый знакомый предложил нам допить то, что осталось в бутылке, и сразу же заявил, что. он презирает англичан; подошел какой-то австралиец и прибавил еще что- то нелестное об англичанах. Эти два человека посочувствовали друг другу. Через минуту они подрались. Дельпланк взял сторону шотландца и разбил бутылку о голову австралийца. Мы пошли дальше. Нас позвали на помощь двое английских моряков. Они воевали с ослом, который отбился от своего хозяина, грека. Из двух дырявых корзин, которыми он был навьючен, рассыпались апельсины. Мовье посоветовал было Дельпланку изъять осла из ведения иностранного флота; все равно осел не сможет идти по ухабистой мостовой. Ho Дельпланк заявил, что широкие штаны могут не беспокоиться. Он, Дельпланк, знает хозяина осла и вернёт ему его собственность. Оба матрола флота его величества умилились при мысли, что бедное животное будет возвращено в лоно семьи.
По этому поводу пришлось выпить, чтобы вместе отпраздновать это радостное событие.
Деревня кружилась, как в вихре. Улицы наскакивали одна на другую и возвращались на свои места. Улицы то приветствовали, то оскорбляли одна другую и поворачивались друг к дружке спиной. Кафе оказались на улицах, а улицы забрались в кафе. Солдаты теряли свою национальность и принимали другую. Какой-то французский артиллерист надел шотландскую шапочку. Это побудило его сжимать в объятиях какого-то бессмысленно хохотавшего египтянина; русские были мертвецки пьяны. Австралийцы выражали злость по адресу британской полиции. Их поддерживали зуавы, объявившие себя врагами законов.
Греков презирали, о них забыли. Впрочем, их уже не было, они куда-то исчезли.
Я закинул голову в небо и славил звезды, озарявшие мое веселье. Нам действительно было весело, — в кои-то веки удается покуражиться по-настоящему.
Но сенегальцы — мусульмане. Они пьют только воду. Патруль сенегальцев окружил нас. Подгоняя нас прикладами и подбадривая штыками, сенегальцы быстро очистили городишко от шатающихся и горланящих гостей. Мы были отброшены к холмам и ползком на брюхе, кое-как добрались до своих палаток.
— Ваш взвод назначен в караул при главной квартире! Мы сменяем англичан.
Англичане и французы на острове были объединены под одним командованием.
Английскому адмиралу посылали поочередно то английский, то французский караул.
Воображаю, как на нас будут глядеть англичане!
Что будет, однако, с Камье? Если он вернется не скоро, его отсутствие будет обнаружено при отправке караула.
Глаза всего взвода были устремлены на меня. До сих пор мое поведение в общем одобряли. Но вот уже несколько дней, как доверие ко мне заколебалось: им кажется, что я боюсь Камье.
Смена караула назначена на четыре часа, — время еще есть. Сейчас — семь утра. Надо отправиться в город: можно заявить, что я иду за покупками.
Я ведь заведую унтер-офицерской кухней в роте.
Я беру с собой поваров, Мовье и Дельпланка. Мы спускаемся по тропинке с террасы на террасу, из роты в роту.
Ох, уж эта мне французская армия! Эти грубые голубые шинели, эти белые каски, чищенные перекисью марганца в подражание англичанам. Щеголяем вроде как в 1914 году, когда мы франтили в красных штанах, поверх которых были надеты синие парусиновые чехлы. Теперь сказывается то же самое: запоздалое и неумелое приспособление к событиям, к неприятелю, к союзникам.
Дорога запружена арбами, грузовиками, мулами, лошадьми, повозками; все спешат в город за покупками. Придется пересечь весь город, чтобы добраться до главной квартиры.
Как убого выглядит днем греческое местечко: низенькие мазанки из глины или камня, покрытого грубой известью. Греки не покинули насиженных мест. Они не испугались набега разношерстной солдатни. Они стали лишь торговать не спиртом, а бакалейными товарами. Впрочем, из-под полы они торгуют и спиртом. После недавних событий к ним снова вернулось спокойствие. Они стараются наживаться на нас сколько только можно.
