– Не хочется, чтоб одаренные, энергичные земляки мои шли в бандиты и в проститутки. Пусть учатся. Может быть, пока они выучатся, кончится это мерзкое время гайдаро-чубайсов. Вот кого бы я с радостью ликвидировал даже ценою собственной жизни. Это они судьбы миллионов людей разрушили, это из-за них Россия кровью залита, и твою мечту о простом человеческом счастье, твою жизнь именно такие ворюги, как они, сломали…

Игорь неожиданно стал горячиться, заметив, что Наташа удивленно смотрит на него, она никогда не видела его возбужденным, всегда он был сдержан, спокоен, и остановил самого себя, говоря:

– Ладно, ладно, об этом! – и указал на коктейль: – Попробуй, по собственному рецепту делал. Долго экспериментировал, пока не добился, чего хотел.

Наташа взяла бокал со стола и потянула приятно покалывающую язык жидкость через соломку, не отрывая глаз от экрана.

– Вкусненько, – проговорила она.

Коктейль ей понравился. Она, не выпуская соломинки изо рта, поерзала в широком кресле, устраиваясь удобнее, забралась в него с ногами, прижалась к мягкой упругой спинке.

Игорь искоса наблюдал, как она по-кошачьи мягко, лениво и пушисто возилась в кресле, и чувствовал нежное томление, хотелось прикоснуться, погладить, приласкать эту милую, наивную, много уже пережившую девчонку. С грустью вспомнилось, как он страшно страдал, когда она его отвергла, не захотела прогуляться с ним по ночной улице деревни, убежала, бросив торопливо, испуганно, чтоб он не бегал за ней больше, оставил ее в покое. Та лунная теплая ночь явственно представилась ему, он увидел черную длинную тень от телеграфного столба, возле которого он остановил Наташу, увидел, как нереально быстро побежала она к избе, и черная тень скользила по траве следом за ней, а он оглушенный, раздавленный ее жесткими словами, стоял и смотрел ей вслед.

– Ой, ой! Подрались! – воскликнула Наташа и, отставив бокал, впилась в экран, где хоккеисты молотили друг друга кулаками, а полосатый судья расталкивал их, распихивал, пытался унять. – Разве это можно? – взглянула Наташа на Игоря. – Ой, смотри, у него кровь! Губы разбили…

– В хоккее можно, – спокойно сказал Игорь. – Там запросто зубы выбивают. В каждой команде есть игроки-забияки, которые обязаны затевать драки.

Он начал рассказывать об условиях игры, об ее тонкостях, об игроках, об их специализации на площадке. Иногда он останавливал кассету, возвращался назад, прокручивал заново некоторые наиболее интересные моменты, показывал удачные силовые приемы, финты, броски. Наташа постепенно начала различать игроков, увлеклась, принялась болеть за «Колорадо», в которой играл Сергей Малахов. Кстати, в этом матче «Колорадо» выигрывала, но выигрывала с минимальным счетом. Неясно было, сможет ли она удержать победный счет. Игорь прекратил останавливать игру, перестал комментировать, искоса любовался Наташей, ее горящими глазами, восторгом, ее страстью. Они незаметно для себя выпили по два бокала коктейля. Наташа забыла, что ее подло бросил банкир, о недавней жгучей обиде, горечи, ненависти к нему. Она не отрывалась от экрана, вскрикивала, подпрыгивала в кресле, когда игроки «Колорадо» забивали гол. Особенно велик был ее восторг, когда гол забил Сергей Малахов. Игорь в это время вдруг почувствовал некоторую ревность к игроку из-за того, что она так восхищается им. А когда «колорадцы» оставались в меньшинстве, уходили в глухую защиту, и соперники прижимали их к воротам, Наташа замирала, с напряжением впивалась своей рукой в руку Игоря, которую он держал на подлокотнике кресла. На последних минутах матча она, забывшись от возбуждения, не отпускала его руку ни на секунду. Когда игроки «Колорадо» вскинули руки, радуясь победе, высыпали на лед всей командой, и Наташа с сияющими глазами зааплодировала им восторженно, Игорь повернулся к ней, обнял за плечи и не удержался, притянул к себе, быстро чмокнул в щеку, отстранился и спросил:

– Ну, как?

– Ой, во мне все дрожит… Давай, еще по коктейлю.

– Как ты была великолепна в своей болельщицкой страсти. Страх!

– Ты думаешь, я ему понравлюсь?

– Без сомнения… Пошли, я тебя научу коктейль делать, – взял он ее за руку и поднял с кресла, но тут же не удержался, обнял и стал быстро целовать ее лицо, щеки, губы. Она отвечала ему.

7

Опомнились они на диване. Наташа лежала у него на плече, прижималась лбом к его щеке, щекотала дыханием шею.

– Мы сумасшедшие, – шепнула она.

– Это верно… Я почему-то вспоминал сейчас тебя в деревне. Помнишь, как ты летом приезжала к бабке, а я увивался за тобой?

– Не помню я такого, – усмехнулась, засмеялась ему в шею Наташа.

– Ну да, – фыркнул он в ответ, – особенно летом, когда я заканчивал школу, сдавал экзамены… В четырнадцать лет ты невероятно расцвела, невозможно было на тебя смотреть. Я, можно сказать, из-за тебя золотую медаль в школе не получил.

– Как это? – подняла голову, взглянула на него Наташа.

– Из-за тебя, – подтвердил он и с тихой улыбкой прикоснулся пальцем к кончику ее носа. – Получил бы я золотую медаль, поступил бы в университет и жил бы сейчас паинькой. Это ты мне жизнь перевернула.

– При чем я? – смотрела на него Наташа.

– Как же, ты своей красотой смутила мне душу, и я, вместо того, чтобы усердно читать учебники, прилежно готовиться к экзаменам, днями и ночами думал о тебе, не было покоя. Днем шастал по деревне, по берегу речки, по кустам, искал, куда тебя подружки утащили, а ночью… Ночью ты убегала от меня… Помнишь, как на огороде в овсе от меня пряталась?

– Жутко было, – засмеялась нежно Наташа, – от каждого шороха тряслась!

– Нечего было прятаться.

– Ну да, ты такой привязчивый… мне стыдно перед девчонками было. Ты забыл, что мне всего четырнадцать лет было. А тебе аж семнадцать! Старик! – Наташа засмеялась и снова положила голову на его плечо.

– И сейчас, перед телевизором, когда ты увлеклась игрой, лицо твое стало таким восторженным, по-детски наивным, непосредственным, ты так напомнила мне ту давнюю, четырнадцатилетнюю, что у меня сердце защемило… Почему я тебя потерял, не искал после армии? Впрочем, понятно почему. Причин много… И взаимности не было, думал, что не нравлюсь тебе, и вернулся из армии иным человеком. Дома нищета, пьянь. Денег колхоз не платит. Многие мужики новые деньги никогда не видели, в руках не держали. В институт без денег не поступишь, все платное… Я узнал, где ты, знал, что в Москве в университете культуры учишься. Я, может быть, в Москву на стройку только из-за того, что ты здесь, поехал.

– Ты на стройке работал? – удивилась Наташа. – Давно?

– Из Уварово многие сюда подрабатывать приезжают. Больше нигде заработать на жизнь нельзя. Везде безработица. Я тоже уговорил старшего брата податься сюда месяца на два. У него семья: жена, маленькая дочка. Раньше он пахал на химзаводе, пока завод не остановили. Кормились только огородом матери: картошки нароют, помидоров-огурцов насолят, закроют в банки. Тем и жили.

– Как и все у нас, – вздохнула Наташа.

– Ну да. Приехали мы с ним в Москву, довольно быстро нашли работу на стройке бетонщиками, по пять тысяч рублей в месяц нам обещали, плюс кормежка бесплатная в столовой да за жилье платить не надо, жить можно было в вагончике на стройке. Но работать нужно было по двенадцать часов и без выходных. Как мы счастливы были! Аж по десять тысяч домой привезем! Счастливчики! До смерти рады были этим грошам за работу от зари до зари. Но за такие деньги в Уварово нужно пахать год, и то, если сильно повезет с работой. Поэтому можешь нас понять, с каким энтузиазмом мы пахали. Оба молодые, здоровые, мне двадцать лет, только из армии явился, а брату, как мне сейчас – двадцать четыре. Отпахали два месяца, ждем расплаты, радуемся, кучу денег получим… Я мечтал сразу ехать тебя искать, мол, при деньгах прикачу, мороженым угощу, – усмехнулся горько Игорь над собой. – Приезжает начальничек ихний, который нас нанимал. Спрашивает: «Сколько до Уварово обратный билет стоит?» «Триста рублей!» – отвечаем. Он вытащил бумажник, отслюнявил шесть сотенных и протягивает нам с улыбочкой…