«Змеюка подколодная, никогда не моргает. Всё смотрит и смотрит — скоро проглотит меня, и уползёт переваривать».

Йоля приняла трансляцию — хрюкнула, обозначив «хи-хи», и присела на деревянный топчан у края тренировочного круга. Круг располагался на лугу перед замком — трава скошена, земля выровнена и утрамбована, а граница окружности обозначена двумя жирными линиями белой краски. Монакура внёс свою лепту в обустройство площадки — вбил в землю высокий, с человеческий рост, деревянный столб с табличкой. На табличке красной краской было намалёвано: «Каэр Морхен».

Йоля вытащила из кармана своих военных штанов что-то коричневое и сморщенное — то ли сушеную грушу, то ли кусок вяленого мяса, и вгрызлась в это своими жёлтыми зубами.

— На сегодня достаточно, моя хорошая, прими ванну — но не вздумай туда мочиться; я перед сном в холодненькую залезу.

Бездна с сожалением воткнула датский меч в середину круга и пошла к замку. На втором этаже, в комнате, служившей ей спальней, стоял гибрид бочки и лохани, способный принять в себя не менее четырех человек плюс штук десять резиновых утят. И сейчас это творение топора Монакуры, было наполнено теплой водой, ибо дно его было обито кусками железа, а  под ним устроен небольшой каменный очаг. Девушка издала стон наслаждения, когда её тело погрузилось в тёплую воду, покрытую пышным слоем пены. Ароматная влага приятно расслабила ноющие от ежедневных многочасовых тренировок мышцы. Шесть месяцев подряд Аглая терпеливо постигала искусство убийства. Ей повезло с учителями.

Утром она попадала в руки Монакуры Пуу, и часа три они бегали по пустому городу, изучая тактику боевых действий в городских условиях: кидали метательные ножи, стреляли из самодельных рогаток по уцелевшим окнам, дрались друг с другом врукопашную, и пытались подбить ржавый пятьсот двадцать пятый МАЗ пустыми консервными банкам, наполненными камнями. Потом возвращались в замок, где после непродолжительного отдыха, залив ссадины и ушибы самогоном для дезинфекции, она отправлялась в «Каэр Морхен» — там Йоля приоткрывала ей завесу над тайной древнего искусства мечников.

Как они докатились до такой жизни? А бес его знает. Всё случилось само собой, а день примирения наступил спустя месяц, в течении которого Йоля держала их под замком, но хорошо кормила и лечила их раны; время шло, их ненависть к этому странному созданию слегка поутихла.

Однажды утром эта безумная тётка ввалилась в их комнату, отстегнула Монакуру от ржавой батареи центрального отопления и утащила прочь. Их не было пару часов.

«Мучает его или трахаются?», — недоумевала Аглая, рисуя в уме пугающие картинки.

Но девушка ошибалась. В комнату они ввалились глупо хихикая и шатаясь. Монакура пал на свой топчан, Йоля рядом.

— Абырвалг, — пискнула захватчица и ткнула локтем в бок угашенного сержанта.

— Расскажи, что было дальше с этим самым Шариковым, — попросила она, но, вместо продолжения истории, Аглая Бездна полчаса выслушивала взрывы истерического хохота.

Когда их слегка попустило, Монакура объявил, что он и Йоля заключили мирный договор, пакт о ненападении, приняли и подписали условия совместного сосуществования, зарыли в землю топор войны и раскурили трубку мира. И спросил не хочет ли она, Аглая Бездна, присоединиться к этому союзу. Ну и курнуть слегка.

«В жопу сосуществаляние!» — поначалу ерепенилась Бездна, но, когда сержант объяснил, что, если она не подписывает союзный договор, то автоматом переводится в разряд врагов, против коих означенный союз сразу же начинает боевые действия, Аглая призадумалась.

Йоля хотела что-то пояснить по пунктам союзного договора, но сильные приступы идиотского смеха мешали ей высказаться. Два укурка вели себя настолько потрясно, что девушка рассмеялась, и решила принять навязанные ей условия на время, понарошку, и, пользуясь свободой, убить обоих позже. Но со временем это желание пропало. Да чего душой кривить — Бездне нравилась компания этих дылд. А однажды они, болтаясь по городу в поисках еды, зашли в заброшенный гараж.

Посередине, на бетонном полу, расположилась ударная установка, блестевшая начищенным хромом хардвера и бронзой тарелок. Похоже, сержант нашёл эту репетиционную базу мертвых нынче музыкантов уже довольно давно и содержал установку в образцовом порядке. Монакура Пуу зашвырнул в угол свою винтовку и свернул самокрутку. Потом сел за установку и взял в руки палочки. Как только те коснулись мембраны ведущего барабана, призрачные гитары подхватили свою партию, а в тёмных углах гаража сгустились лохматые тени.

Три часа они разговаривали с богами. Этот день стал поворотным в их отношениях. Убивать, конечно, хотелось, но кого-нибудь другого.

Воспоминания постепенно таяли, как и пена на поверхности ванной. Вода остыла и Аглая вылезла из лохани. Закутавшись в длинную простыню, подошла к застекленному узкому окну-бойнице. Лысый луг с остатками прошлогодней жёлтой травы и небольшими, еще не растаявшими полянкам снега, был пуст. На табличке с надписью «Каэр Морхен» сидела обтрёпанная ворона и гадила вниз, на топчан для отдыха. Деревья, обступавшие луг, тянулись голыми ветвями в направлении «замка». Ворона сдавленно каркнула и, рассыпая вокруг себя грязные перья и пух, повалилась вниз, на обосранный пень. Посвистывая, к тушке подходил сержант. В руке он держал здоровенную рогатку. Ухватив ещё живую птицу за обе лапки, Монакура приложил ту головой об колоду. Брызнуло во все стороны, и довольный добытчик побрел со своим трофеем к дому.

Темнело. Аглая приблизилась к большому, в человеческий рост, зеркалу. Пуу тащил в замок все, что блестело и могло влезть внутрь. Скворец, птица-вор. Девушка скинула простыню и абсолютно голая, уставилась на себя в зеркало. Внимательно изучила отражение, потом зажгла все светильники, представляющие из себя консервные банки, наполненные животным жиром с плавающим в нём фитилём, и опять вернулась к зеркалу. Дерзкое, скуластое лицо с большими чёрными глазами. Волосы оттенка темный блонд. Худощава слишком, но если всю зиму ворон жрать, особо не разжиреешь. И грудь маленькая, но это не беда. Йоля — та вообще без сисек, однако её плоский бюст великолепно гармонирует с немалым ростом и длиннющими ногами. Высокая или невысокая? А с кем сравнивать? С той же Йолей? Эта чокнутая жещина лишь немного ниже сержанта, а Монакура — анормальный переросток, только шибко худой. Жрёт за троих и не толстеет. Глисты наверное у бедняги.

Выдавив огромный прыщ на лбу, она прикрыла болячку прядью волос. Ещё раз придирчиво оглядев себя, осталась довольна. В комнате сильно похолодало, девушка замёрзла и принялась торопливо одеваться. Чёрная кенгуруха с длинным рукавом. На груди был изображен костер под ёлками, из ёлок и, естественно, во мгле норвежской ночи. Нечитаемое Дарктроновское лого расплылось пьяной паутиной сверху, над всем этим хвойником. Монакура подарил, а кто же ещё. Она вспомнила, как сержант нашёл её на развалинах белорусского посёлка — больную, голодную и бездомную. Стоял, целясь ей в лоб из винтовки, но так и не выстрелил. Накормил и привез сюда. Подарил эту клёвую кенгуруху. Было ей тогда двенадцать, наверное.

Внизу, на кухне, Йоля напевала что-то на незнакомом языке. Её вокал шипел, будто расплавленный свинец на льду. Она очень любила исполнять странные песни. Все они звучали ужасно стрёмно. Надо будет спросить, почему сержант называет её за глаза Ширли?

Пение стихло, послышался глухой бубнёж Монакуры. Совместные разговоры случались редко; практиковался лишь пустой взаимный стёб. Общаться по душам в этом доме не любили, а Йоля заведённых порядков не оспаривала. Расспросы о её прошлом ни к чему не привели — выяснить об этой странной женщине удалось немного, а то, что удалось, откровенно попахивало безумием. Но, вместо того, чтобы прирезать во сне эту отъехавшую бабу, Аглая всё чаще испытывала непреодолимую тягу к этому созданию. Сие пристрастие ей не особо нравилось, но девушка ничего не могла поделать с этим чувством. Йоля никогда ни о чём их не расспрашивала, она вообще мало чем интересовалась. Однако любила, когда сержант читал вслух книги — тех имелось достаточно. Он и сейчас читает ей что-то.