Девушка в миниплатье и бывший сержант канувшей в небытие армии, соединенные вместе крупнокалиберной снайперской винтовкой, брели по городской улице, обходя горы мусора и ржавых чудовищ, бывших некогда автомобилями.

Совсем недавно здесь хозяйничали, сбившиеся в стаи, потомки одичавших собак, ранее бывшие домашними питомцами жителей городка. Доапокалиптических собак в городке было очень много, и Судный день не сильно затронул популяцию зверушек, ибо небесам не было дела до тварей неразумных — в те дни судили людей. Потом все человечки умерли, а их питомцы одичали, жрали себе подобных и спаривались с такими же, как они. Результаты были устрашающими. Когда Монакура Пуу появился здесь впервые, ему пришлось выдержать небольшую войну с этими существами, уже слабо напоминающими собак. Монакура выжил и победил, но сильный укус одной твари принес ему тяжелую болезнь. Он целый месяц бегал  голый, на четвереньках, по городу — рычал, лаял, дрался с другими кобелями за еду и сучек. Потом попустило. Пуу продолжил убивать тварей, и наконец оставшиеся в живых покинули город и его нового властелина. Кстати, эти монстры были вполне съедобны и даже вкусны, особенно если ты владеешь парой рецептов корейской кухни. Монакура владел. И, хотя его женщины поначалу нос воротили от такой кулинарии, неодобрение это было быстро из них выбито.

Дорогу им преградил огромный грузовик. Даже проржавевший и стоящий на спущенных колесах, пятьсот двадцать пятый МАЗ Минского автозавода выглядел грандиозно. Грузовик занимал всю дорогу, и пришлось пробираться по грязи и кучам мусора, чтобы обойти его. Пуу подскользнулся и затанцевал на месте, пытаясь удержаться. Йоля противно хихикнула и спихнула со своего плеча ствол винтовки. Снайпер полетел в грязную придорожную канаву. Он лежал в глубокой луже, и вид имел оскорбленный.

«До замка меньше километра», — подумал Пуу.

— Тогда вставай, — девушка подняла свой конец винтовки.

Помимо того, что он был прикован к Анцио, на спине он тащил свой походный рюкзак с массивной стальной рамой, а на груди — небольшой, но плотно набитый тактический рюкзак Йоли, явно натовского происхождения. Она же была обременена лишь концом ствола винтовки, кобурой с его Глоком на талии и ещё...

Еще она несла меч. Да, чёрт побери, у неё был меч.

Монакура Пуу готов был биться об заклад, и в заклад бы внёс свою бессмертную душу, что раньше, да хоть бы минут пять назад, никакого меча за спиной этой длинной сучки не было. Он уже больше часа тащился сзади, навстречу своей судьбе, обречённый, словно раб, идущий в штольню рудника, чтобы спуститься вниз и больше никогда не увидеть солнечного света. И, чтобы хоть как-то отвлечься от скорбных мыслей, отчаяния и стыда, он всё это время пырился на обтянутую мокрой тканью умопомрачительную задницу, виляющую впереди него на расстоянии каких-то полутора шагов. А сейчас по этим невозможно совершенным ягодицам в такт мягким и грациозным шагам, шлёпают видавшие виды, потёртые кожаные ножны, висящие на широкой, проклёпанной перевязи.

Из устья древних ножен виднелась длинная рукоятка. Загнутая полумесяцем гарда. Навершие в виде перевёрнутой груши. Узкие ножны, длиной чуть больше метра.

— Нихера себе, — воодушевлённо просипел сержант, и побряцал скованными ручищами, инстинктивно пытаясь протянуть их вперёд, где, окромя аппетитной жопы, теперь появился ещё один объект жгучего желания.

— Но откуда...

— Он всегда был со мной, — прервал его вопрос бархатный голос девушки, — Просто ты его не замечал. Как и многого другого. Понимание и прозрение будут приходить к тебе небольшими, безопасными дозами.

— Так называемый датский меч, — прохрипел Монакура, — Скорее полуторник, нежели двуручник. Рикассо в треть длины самого клинка. Как и рукоять.

Йоля остановилась и медленно обернулась. Девушка улыбалась.

— Всё верно, солдат. Наверное хочешь взять его в руки?

Монакура кивнул — надежда прошлась по коже лютым ознобом.

— Ты считаешь меня сумасшедшей, Монакура Пуу, — грустно произнесла Йоля.

Сержант вздохнул.

— Ладно, я покажу его тебе, только не сейчас. Пошли быстрее, у тебя тёплая вода есть?

Идти оставалось недолго. Поворот, триста шагов по прямой и конец пути. Пейзаж вокруг не менялся. Одноэтажные разваливающиеся дома, блочные пятиэтажки, груды мусора и ржавые остовы автомобилей. Все это заросло буйным кустарником, гиганским борщевиком и имело серый, нездоровый оттенок.

«По всем канонам», — подумал Монакура, окидывая окрестности одобрительным взглядом, — «Постапокалиптика, ёпт».

Пришли наконец-то. Вот он, замок — бывшая лютеранская кирха. Толстые каменные стены, окна-бойницы и глубокий подвал — настоящее подземелье с потайным выходом. Замок располагался на маленькой лужайке, окружённой густыми джунглями бывшего доапокалиптический сквера. Спутники остановились. Захватчица замерла — звериные жёлто-зелёные глаза изучали кирху.

«Ну вот, походу, и всё. Она убьет меня или сейчас, или после того, как я откажусь провести её в здание. Можно попробовать крикнуть, предупредить. Спасайтесь, бегите, типа, мне тут пиздюлей вломили, так что не обессудьте — ничем помочь не могу. А может призвать мелкую к оружию? Девка — прекрасный стрелок. Из окна положит эту суку, как два пальца об асфальт. Жалко всё ж ребёнка. Попить бы сначала. Чтобы кричалось громко.»

Монакура набрал полные лёгкие воздуха, но носок свирепого ботинка вонзился ему под рёбра. Пуу поперхнулся и проглотил слова. Йоля посмотрела на сержанта и снисходительно улыбнулась.

— Не печалься, — сказала она своим бархатным низким голосом, — Все хуйня, кроме пчел. Да и пчелы тоже хуйня, в сущности. Так говорят в ваших землях, когда отчаяние одерживает верх над волей?

Подошла, присела рядом на корточки, широко расставив свои красивые голые ноги. Достала из мокрого рюкзачка, что в начале пути повесила на грудь сержанту, флягу и напоила Пуу  из своих рук, как хомячка.

— Рассказывай. Знаешь что. Не станешь говорить — распорю твой живот и выволоку кишки на землю. Будешь молить о смерти, но скоро не умрёшь. Говори.

И застыла овчаркой, склонив лохматую голову на бок.

Сержант молчал.

— Я не убью твою приёмную дочку. Обещаю.

На этот раз бархатный голос звучал прямо в его голове, и противиться ему не было никакой возможности.

Монакура побулькал, похрипел, и, пустив несколько кровавых пузырей из дырявой щеки, прошелестел, медленно, но вполне внятно:

— Подземный ход. Чуть вперед и вправо, стоит каменный Ленин. За ним здание, вход в подвал найдешь с левого фасада. При входе спрятан факел. Держись всё время левой стены. Подойдешь к двери — надо выстучать S.O.D-овский «Milk». Стучи быстро — если мои не узнают привычный им бласт-бит — не откроют.

Йоля с интересом уставилась на него.

— Не убьёшь меня, научу.

Монакура понял, что жить осталось несколько секунд.

— Дай сигарету или... Там у меня в рюкзаке есть жестяная банка с...

Договорить он не успел. Йоля снова ударила его поддых, потом засунула в рот кусок какой-то грязной пакли и, ловко поворачивая сержанта, как большую тряпичную куклу, опять сковала в позу «О». Потом завязала ему глаза и  Монакура остался лежать в кустарнике, слушая хмурое чириканье редких пичужек.

* * *

Аглая Бездна чувствовала душевное волнение и лёгкие приступы приятно возбуждающей тревоги. Интересно, куда же пропал их защитник, кормилец и опора? Будоражащее нетерпение заставляло её мерить шагами просторное помещение кухни. Тщательно спланированный сценарий дал сбой — начавшийся спектакль не мог продолжаться без главного актёра. Часть драмы была превосходно разыграна — Маша и Даша сидели за обеденным столом и, держась за руки, смотрели друг на друга остекленевшими глазами. Маша смотрела только левым глазом, правая же часть головы отсутствовала, снесённая выстрелом из дробовика. Даша красовалась закрытым платьем, и вся её пуританская манишка, с трудом вмещающая в себя знатные сиськи, была залита кровью из рассечённого от уха до уха горла. Накрытый стол ожидал прихода сержанта. Самогон в качестве аперитива и немного зелени с их личного огорода в качестве закуски. На столе в кувшине стояли собранные на лугу полевые цветы. На полу растекалась огромная лужа крови.