Монакура уставился на Йолю. Та постояла несколько секунд, потом тряхнула головой, будто отгоняя надоедливого комара и, подхватив с пола охапку вещей, двинулась прочь из комнаты. Хмурый сержант пошёл следом. На маленькой кухне под всеми жаровнями пылал огонь, на плите кипело несколько громадных чугунных казанов, а аромат приготовляемого мяса постепенно трансформировался в непереносимую вонь. Соткен, блестя мокрым от пота и крови обнажённым телом, в трусах и топике, рубила кровавую плоть гигантским секачом, после чего кровавые шматы летели кто-куда: некоторые на шкворчащую плиту, некоторые в чаны и кастрюли с кипящей водой. Взгляд Монакуры немедленно залип на шикарном бюсте, стянутым тонкой эластичной тканью. Йоля случайно толкнула сержанта, подошла ближе и придирчиво осмотрела куски мяса:

— Огонь сильнее сделай, корки нет, весь сок вытекает, — бросила она измотанной кухарке и отправилась во двор.

Возле дома стояла Ньяла с распахнутыми дверцами, и Скаидрис, с головой, перевязанной платком, чтобы убрать непослушные волосы, набивал броневик награбленным. У длинного дощатого амбара, лежали тела мёртвой домашней скотины; Аглая Бездна старательно вырубала из них самое лакомое и тащила куски окровавленной плоти на заготовки к Соткен. Грим, зловеще растопырив крылья, уселся на труп коровы и лакомился её мёртвыми очами.

— Мои хорошие, — умилилась Йоля.

— Мародёры малолетние, — согласился сержант.

Потом немного помолчал и спросил:

— Ну ведь чисто просто интересно: никаких следов, ни одного трупа нападающих... Меня реально гложет вопрос: как? Как четыре человека, здоровые, молодые, и вооружённые — на раз, два, три — взяли и полегли, никого из вражин так и не оприходовав?

Йоля вздохнула и повернулась к огромному мужчине:

— Я тебе так скажу: пару часов назад ты мог убить всех этих людей за кусок мяса. И убил, если бы они тебе отказали. Кто-то сделал всю грязную работу, а трофеи все нам оставил. Так что ты сейчас от меня хочешь, Монакура Пуу? И не говори, что тебе «чиста-проста-интересна».

Монакура насупился, красное лицо напоминало морду побитого щенка. Пустым и влажным взглядом он взирал сверху вниз в жёлто-зелёные глаза и обиженно сопел кривым носом:

— Неправильно это, Йоля. Мясо мясом, но дети и бабы эти изуродованные... Неправильно это, Йоля. Пойдём деда пытать — я должен выяснить кто это сделал.

— Что значит неправильно, Монакура Пуу? Сыпать соль на раны Ханселя — это вполне приемлемо, а развлечься с мёртвой девчонкой — уже ненормально?

Йоля удручённо покачала головой и отправилась обратно в дом.

Сержант махнул рукой:

— Иди сюда, щенок.

Скаидрис, тащивший на спине круглое зеркало в резной окантовке, осторожно сложил свою ношу на землю и последовал на зов.

Старик сидел перед очагом точно в той же позе, в которой застали его Йоля и Соткен несколько часов назад, но теперь со связанными руками и кляпом, торчащим изо рта. Сержант взял два стула и, придвинув их к пленнику, сел на один. Из кухни, где грохотало железо, что-то шипело и булькало, вернулась Йоля, пригибаясь, чтобы не задеть головой о тележное колесо, свисающее с потолка на ржавых цепях и утыканное оплавленными свечными огарками. В одной руке девушка держала огромный кусок мяса на кости, лишь слегка прожаренный, истекающий соком и кровью. Она села на стул и закинула ногу на ногу, так, что подол её платья съехал, обнажив мускулистые ляжки и чёрный треугольник трусов; в её правой руке  оказался кухонный нож. Йоля вцепилась в кусок мяса жёлтыми зубами, а ножом принялась отрезать угрызаемую плоть от кости.

— Нас   интересует всего пара вопросов. Первый. Кто это сделал? — спросил Монакура.

Он приподнялся и потянул за тряпку, торчавшую у пленника изо рта. Старик принялся отплёвываться и кашлять. Пуу сунул ему под нос грязную кружку, стоящую на столе, который хранил на себе следы давно минувшей трапезы, но старик брезгливо сморщился и отвернул голову. Монакура покачал головой и краем сосуда поднял голову пленника; тот беспорядочно вращал глазами, его нижняя челюсть тряслась.

— Он пришёл в себя? — спросил подошедший Скаидрис, — Андреас, что тут произошло? Расскажи им; теперь они вместо Герты и Ханселя.

Подбородок старика продолжал трястись на краю грязной кружки; затуманенные глаза прикрылись.

— Он не в себе, — покачал головой лив, — Он меня не узнаёт. В аптечке броневика есть ампулы гексонала. И мескалин. Мы всё от него узнаем.

— Не надо, — буркнула Йоля, — Сердце не выдержит.

Носок её сапога пнул старика в коленку:

— Говори, дед.

Старик молчал. Монакура ещё выше поднял кружку, но пленник резким движением высвободил голову. Кружка обрушилась на лицо старика, что-то хрустнуло, и в руках сержанта осталась лишь ручка. Из разбитого носа и полопавшихся губ пленника хлынула кровь.

— Говори, дедушка, тебе тут одному всё равно конец, выбирай, каким он будет.

— Я под полом прятался, там, — старик мотнул головой вниз, на половые доски, старые и с огромными щелями.

— Правильное решение, — сказал ему Монакура.

— То, что он прятался или что заговорил? — поинтересовалась Йоля.

— Оба, — ответил сержант, — Умрёт легко и быстро, не так, как домочадцы его.

— Бьюсь об заклад, Монакура Пуу, этот старик умирать не хочет. Правда, дедушка?

Йоля снова пнула старика в голень носком своего проклёпанного сапожища.

Старик молчал.

— Кто? — повторил Пуу.

Старик обескураженно покачал головой. Монакура нахмурился и поднял руку, но Йоля отрицательно покачала головой. Она жадно вгрызалась в кость, почти освобождённую от мяса, и по её подбородку стекали капли кровавого сока.

— Ладно, — сказал сержант. — Ну, а что слышал то? Ты же должен был что-то слышать.

Старик молчал.

Он сидел, свесив седую голову, и на его трясущиеся колени капала кровь. Йоля встала и направилась к крышке люка, ведущего в подвал. Открыв его, она спустилась вниз. Монакура подметил, что командир не удосужилась взять лучину или спички. Погрохотав там чем-то, Йоля вернулась, и её обычно слегка одутловатое лицо расправилось. К своей плоской груди предводительница прижимала пузатый бочонок. Подойдя к старику, она швырнула ему в лицо обглоданную кость.

— Есть ещё такие? — спросила она, побулькивая содержимым сосуда.

Андреас кивнул.

— Брось эту затею, Монакура Пуу. Ты ничего от него не добьёшься. Поищи-ка лучше кружки.

— Мы должны найти убийц, — гнул свою линию сержант, — Мы должны покарать этих тварей. Разве тебя не мучает совесть, Йоля?

Жёлто-зелёные глаза полыхнули красным, блеснули кончики острых клыков:

— Нет, Монакура Пуу, меня ничто не мучает. Внутренние конфликты и противоречия — удел смертных. Покарать тех, кто это сделал, могут лишь боги. А мне сейчас недосуг. Кружки тащи.

— Это всё потому, — бурчал себе под нос сержант, копаясь в кухонном шкафу, — Что у собак нет совести.

* * *

Гружёная Ньяла подпрыгивала на крутых кочках и рычала, проваливалась в коварные ямы, ухабы, медленно, но непреклонно пробивая себе путь по заросшему полю. Наконец она выползла на старую, мощёную булыжником, дорогу. Однако машину продолжало мотать из стороны в сторону. Не менее сильноштормило и Аглаю Бездну, вцепившуюся в руль. Сидение водителя занимал Монакура Пуу, а девушка расположилась у него на коленях. Пассажирское место делили Скаидрис и Соткен. Йоля, припёртая к щели меж двух сидений, с трудом сдерживала навалившийся на неё груз награбленного добра, что занимал весь десантный отсек.

— Куда теперь? — заплетающимся языком спросила Аглая и случайно отпустила руль.

Монакура вдавил в пол педаль тормоза; Ньяла пошла юзом и остановилась на краю заросшей бурьяном мощёной дороги: броневик накренился над кюветом, встав на два боковых колеса. Спустя пару томительных мгновений, авто опустилось на все четыре конечности.

— Зря уехали, — поддержала девушку Соткен, — Пристрелили бы Андреаса, закопали трупы и порядок. Там хотя бы ванна имелась. Железная. Железо быстро греется.