Она собралась было уходить, но потом порывисто развернулась обратно к столику, ухватилась за край скотча, которым были заклеены губы мученика и резко рванула. Сдвинула вязаную шапочку на лоб, открывая карие глаза, и, наклонившись к куцому обрубку уха, вкрадчиво произнесла:

— Не говори ни слова, если не хочешь опять дышать только носом и наслаждаться запахом своего говна. Просто лежи, дыши и жди меня. Она приложила палец к своим губам.

— Понял?

Раненый, жадно вдыхающий окружающую его вонь через освобождённый рот, лишь слабо кивнул.

— Вот и молодец. Я скоро. Ты даже не успеешь соскучиться.

Она сгребла в охапку пару рулонов туалетной бумаги, раскиданной по пустующим креслам десанта, и, с трудом превозмогая жестокие позывы, бросилась прочь из автомобиля. Вывалилась из задней дверцы и в этот самый момент начался наиболее жестокий этап сражения между взбесившимся абстинентным кишечником и яростным желанием оставить свои трусики чистыми и при этом достичь безопасного места — места, где ей никто не помешает. Но даже её железная воля не смогла пересилить бунтующий организм. Она едва ли отошла от Ньялы на десять шагов, углубившись в густые заросли, как всё её нутро обдало ледяным холодом: приступ жесточайшей рвоты согнул женщину пополам. Она не смогла сдержаться. Обжигающие струи поноса вырвались наружу, без труда заполнили узкие трусики и, залив горячей волной её ноги, пресекли её попытки к бегству.

«Сру и блюю одновременно. И при этом всё ещё пытаюсь оторвать кусок туалетной бумаги. Такого ёбаного позора со мной никогда ещё не приключалось. Вот он — удел треклятых наркоманов.»

Она с отвращением задрала подол изгаженного платья, стащила с бёдер нижнее бельё, полное жидкого говна и уселась, ухватившись руками за тощий ствол какой-то кривой осинки. Очередной извергнувшийся едкий поток заставил Соткен мучительно застонать. Стон быстро оборвался — фонтан коричневой дряни из её рта плеснул на руки, держащиеся за деревцо.

Так и сидела она, яростно отправляя свои неестественные потребности. Длилось это долго, для бедной Соткен — целую гребаную вечность. Потом поутихло.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

— Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Его поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Вроде бы слегка отпустило, но подняться на ноги сил не было. Она смогла лишь отползти на пару шагов от проклятой осины. Теперь лежала, глядя слезящимися глазами на плывущее низкое серое небо, плюющееся ей в лицо холодными ноябрьскими каплями. Её трясло, но не от холода. Надо было как-то вставать. Соткен перевернулась на живот и, подтянув под себя колени, смогла принять собачью позу. Вдоволь так настоявшись, и поднабравшись силёнок, она оперлась на ногу — ту, которая покороче, и резко распрямилась в вертикаль, ловя кренящееся тело на вторую ногу — ту, что подлиннее. Это было ошибкой. Во рту моментально похолодело, сердце кольнуло, уши заложило, а окружающий мир потерял краски — стал расплывчатым серым пятном, медленно темнеющим от края к центру экрана. Вскоре чернота заволокла собой всю картинку и передача кончилась.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Его встречали трое. Брат Рагиро, брат Трой и сестра Милена. Инквизиторы стояли на плацу, возле эшафотов с виселицами, и хмурились. За Юргеном, вылезающим из автомобиля, внимательно следили три пары покрасневших, очень голодных глаз. Высокий, белобрысый немец, который всем впаривал, что он — высокий белобрысый швейцарец, подошёл к кузову и рассёк путы, связывающие пухлого человечка и силовые рамы внедорожника. Потом махнул рукой встречающим. Те, вначале осторожно, будто бы волки, почуявшие след и опасаясь потерять его, двинулись к автомобилю. По мере приближения, их ноздри задвигались быстрее, глаза просияли, а скорбно сжатые рты исказились в недоверчивых ухмылках. Юрген выволок прочь из кузова несчастного толстячка и, встряхнув, будто мясник, очищающий тушку загубленного бройлера от крови, пуха и налипших перьев, поставил добычу на ноги. Инквизиторы уже тянули к человечку свои лапы. Ни слова ни говоря, Юрген прошёл мимо и направился в бывшие казармы ограниченного канадского контингента Нато при небольшом латышском городке Адажи.

Войдя в длинный коридор, он устремился прямо в комнату Невенки, но тихий и приятный голос, внезапно раздавшийся из сумрака коридора, заставил его остановиться.

— Остановись, забияка, и прочти пару молитв, прежде чем врываться к ней. Сдаётся мне, твоя охота увенчалась успехом. Поздравляю. Ты, всё же, очень толковый инквизитор. Однако не надо вот так — с пылу, с жару. Не обожги свою любовь, Юрген. Лучше всего сходи, прими тёплую ванну. Потом еда. И, поверь мне, после столь желанного всеми ужина, весь этот мир покажется нам немного краше, чем сейчас. И перестань смотреть на неё вот этими щенячими глазами. Ты ни разу не Брэд Питт. Понял?

Его Преосвященство таился в сумраке, прислонившись по-ковбойски к влажной стене и, блаженно прикрывая глаза от удовольствия, начёсывал свой горб об шероховатую поверхность цементной шубы.

Юрген приблизился к епископу и опустился на одно колено. Огромная ладонь ласково легла на его соломенную макушку и по-отечески нежно потрепала.

— На тебе лица нет, дитя. Рассказывай, поросёнок, что тебя так напугало на охоте, и не утаивай ничего. Может тебе стоит исповедаться?

— Не сейчас Ваше Преосвященство, — Юрген поцеловал перстень, поднялся с колен и прямо взглянул в лицо епископа, — Исповедь не нужна: я ничего от вас не скрою. В Риге я встретил вампиров. Необычных вампиров. Сестёр-близняшек. У них акульи пасти и французский акцент. Они подарили мне еду и отпустили. Им нужна Невенка. Не знаю зачем. Они — детективы и алчут свежей крови. Скоро они нанесут нам визит. Они ещё опасней, чем Селести. Надо убираться отсюда. Немедленно.

Его Преосвященство глупо хихикнул, затем помрачнел, и, тяжело вздохнув, сжал квадратную челюсть тевтона длинными пальцами. Косые разноцветные очи не встретились с бесцветными глазами наёмника. Юрген едва удержался от рвущегося с губ смешка и резким движением высвободил подбородок.

— Детишки, детишки, — грустно пробормотал епископ, убирая руку от бледного лица блондина, — Вы меня очень расстраиваете. Сначала Оскаала несёт несусветную чушь, а теперь и неустрашимый Юрген проявляет все симптомы заурядной Delirium tremens. Я же предупреждал вас о вреде обильных возлияний, особенно на голодный желудок. Как, твою мать, выглядели эти твари, инквизитор?

— Как две девчонки, — пожал плечами Юрген, — Ничего ужасного. Я уже встречался с высшими вампирами, с одним, если быть точным...

Его Преосвященство изобразил на лице выражение мучительной скорби и снова принялся почёсываться о стену.

— Я отрубил ноги тому выродку, — продолжил Юрген, — Но послушайте, Ваше Преосвященство... Мне вовсе не хотелось сражаться с этими маленькими близняшкам.