Ответ Юрке — это может быть и напоминание себе? Мы уже видели и увидим дальше, что Виталий Сергеевич от мучительных раздумий убегал в бутылку.

И тут, на берегу, в задушевном разговоре, Юрка окончательно понял, чего требует его душа: «Уйду я от них. Совсем». Он не может объяснить почему, и Виталий Сергеевич снова не расспрашивает. Только говорит, что «бегство — не выход. Бегство — тоже от слабости, малодушия». А это только к Юрке обращено или, быть может, и к себе?

Одна из черт своеобразия повести, глубины ее подтекста в том, что переживания мало что видавшего мальчика и взрослого человека с трудной судьбой оказываются как бы параллельными.

Тут на берегу моря Виталий Сергеевич сделал необыкновенный рисунок: смотришь вблизи — заросший тамариском бугор, тент, натянутый у палатки, и крыша дома, где живет Юрка; смотришь издали — на рисунке весело смеются глаза Юливанны. И называется рисунок «Счастье». Но Юливанна сказала, что счастье куцее и ничего само собой не уладится. У обоих испортилось настроение, и Виталий Сергеевич пошел пить коньяк.

Так копятся от страницы к странице предвестия драмы, ее психологические предпосылки. Как обычно у Дубова, пока не происходит событие, поглощающее все душевные силы героев, определяющее их поступки, ломающее жизнь, предвестия проходят на фоне обыденности, в которой много и радостных дней и небольших огорчений, обид, омрачающих настроение.

Радостен был день, когда Юрка с мальчиками ходил ловить рыбу и не очень-то съедобных крабов, чтобы угостить друзей в палатке. Тяжелым был день, когда Юрка, подходя к бугру, услышал, как Юливанна раздраженно говорила о нем, о вечной его улыбке, назвала мальчика непонятным ему словом «кретин». Она не поняла того, что знал Виталий Сергеевич, покрасневший, когда оказалось, что Юрка слышал сердитые слова: улыбался Юрка от смущения, от скованности. Самое глупое, что он и тут продолжал улыбаться.

Он невольно все думал о словах Юливанны — почему они так задели, так обидели его. Ведь его дома и в школе часто ругали, привык. Один дед его не ругал — он добрый. И после этого размышления идет эпизод, казалось бы проходной, но психологически очень важный. Мальчики как-то нашли гнездо с птенцами и с нежностью следили, как они живут, как прилетает мать их кормить. А добрый дед тоже нашел это гнездо и бросил птенцов своему коту.

«— Ты зачем птенцов кошке? — закричал Юрка.

— А что, кошке тоже исть надо,— сказал дед, ласково щурясь.

— Птенцов, да?

— А чего их жалеть? Их много» (стр. 337).

И снова безудержная злость охватывает Юрку. Он искал, что бы разбить, поломать, уничтожить.

Видно, он почувствовал фальшь дедовой доброты, почувствовал, что за ней кроется равнодушие, душевная пустота. Это не сказано словами, это изображено поступками. Дубов в «Беглеце» пишет психологические портреты, предоставляя осмыслить их читателям, и осмысление дает иногда тот же эффект, что рисунок Виталия Сергеевича: смотришь вблизи — пейзаж, издали — смеющиеся глаза. И то, что это у Дубова получается,— еще одно свидетельство зрелости и самобытности его таланта.

Мы еще встретимся с добротой деда — эпизод с птенцами тоже предвестие.

А потом опять светлый день с Виталием Сергеевичем — он старается, чтобы Юрка забыл, как обидела его Юливанна. Его непоказная доброта серьезна, он бережет душу мальчика. «Слово, Юра,— опасная вещь. Им легко ранить человека, можно даже убить. Не в прямом, конечно, смысле... Юлия Ивановна совсем не хотела тебя обидеть. Слово, которое она употребила, попросту означает «отсталый». Но ведь это правда! Ты второй год в третьем классе [...]» (стр. 341). И говорит Виталий Сергеевич, что надо много читать, подумать о будущей профессии. Тут опять, совсем мельком: когда Виталий Сергеевич наклонился, «на Юрку пахнуло спиртным». От чего бежит Виталий Сергеевич?

Юрка говорит: «Я в интернат хочу». Тут Виталий Сергеевич, очевидно, не понял, что именно общение с ним и Юливанной родило у Юрки стремление вырваться из среды, в которой жил,— уйти и от вечно пьяного отца, и от доброго деда. «Думаешь, там будет легче — не надо учиться? От своего долга никуда, брат, уехать нельзя [...]» — говорит он.

А это сказано Юрке или себе? От долга уехать нельзя — еще одно предвестие.

Потом пришел шторм. Он подкрался исподволь, незаметно. Для знающих прежние повести Дубова нет неожиданности в том, что шторм в жизни героев начинается в час шторма на море. Мы уже много раз видели, как тесно связаны в художественном мышлении Дубова переживания людей, события их жизни с природой, с солнцем и бурями, с морем или рекой, с ветром или штилем.

Шторм подкрадывался исподволь и к героям «Беглеца». Я ради того и напоминал эпизоды, чтобы показать, с какой психологической убедительностью, внутренней логикой ход событий и склад личности двух главных героев повести — Юрки и Виталия Сергеевича — приводит к шторму в их жизни...

Первый порыв ветра сорвал тент автомобиля. Второй ветровой удар унес косынку Юливанны. «Кусты тамариска пригнулись, розовое облако сорванных соцветий понеслось за косынкой». Это не просто детали бури, тут метафора. Ветер сорвал цветы тамариска, шторм уносит куцее счастье.

Ветер стих. «Уже все, он больше не будет?» — спросила Юлия Ивановна. «Это только прелюдия». Прелюдия катастрофы — в переживаниях Юрки, в беседах, размышлениях и коньяке Виталия Сергеевича, в пьянстве отца, которому врачи запретили пить, и, наконец, в картине начала шторма. Все это создает настроение повести, ее колеблющуюся атмосферу, постепенно сгущающуюся в предштормовую.

Ветер уже «невидимой упругой стеной давил па лицо и грудь». Виталий Сергеевич пьет коньяк и беседует с Юркой. Вдруг море выкинет сундук битком набитый дукатами, и тогда «поедем куда глаза глядят, на край света, например», конечно, с Юлией Ивановной, считает Юрка. Бежать на край света от сложностей жизни мечтает Виталий Сергеевич? От коньяка? От кафедры? Или просто Юрку развлекает? Пусть подумает читатель... А может, это будет не сундук, продолжает фантазировать Виталий Сергеевич, а бутылка и в ней призыв «SOS», «Спасите наши души!». «Спасти можно тело, жизнь, а когда лезут спасать душу... Мы не будем лезть ни в чью душу — попробовали, как другие лезут в нашу...» И тут, видно, неблагополучие.

Юливанна пришла и схватила бутылку: «С твоим сердцем, в такую жару, на солнцепеке...» Виталий Сергеевич обещает без позволения больше не пить. «Страус перестал прятать голову...» И больше ни от чего не будет прятать.

«— А что случилось?

— Ничего. Просто я созрел. Как созревают запоздалые овощи» (стр. 346).

Пока сготовится обед, пошли к морю. Виталий Сергеевич учил Юливанну и Юрку подпрыгивать, когда подходит волна. А потом решил как следует выкупаться в бушующем море. Он «оглядывался, поджидая набегающую волну, а как только она подошла, быстро и сильно заработал руками, оказался на ее гребне и вместе с нею пошел к берегу. Но волна ушла вперед, он остался за ней и стал поджидать следующую. Она пришла, подхватила его, понесла, он открыл рот что-то крича, поднял руку и скрылся под водой» (стр. 348).

Так кончилась жизнь одного из героев повести.

И вскоре открывается смысл намеков, неясных Юрке реплик, одно из значений разговоров о страусе, прятавшем голову, одна из причин бегства в бутылку.

«Лицо Юливанны дрогнуло, она закусила губу, потом, сдерживая себя, с трудом проговорила, все так же глядя в землю:

— Пошлите телеграмму... Деньги у меня в сумочке, в палатке. Там его паспорт и адрес...

— Кому телеграмму?

— Его жене.

У папки отвисла челюсть, глаза деда спрятались в морщинах, мамка и Максимовна переглянулись, лица их одеревенели.

— Как же это,— сказал дед,— а...

Юливанна подняла голову, посмотрела ему в лицо.

— Я не жена... Мы... А, да что вам до этого?..

Она повернулась и пошла назад, к берегу» (стр. 353—354).

Там она потеряла сознание. Привести ее в чувство не удавалось. Появляется со своим грузовиком шофер Сенька-Ангел. Всегда у Дубова, когда он изображает среду душного мещанства, подлости или тупой бюрократизм, появляются и хорошие, справедливые люди. Сенька-Ангел сразу уловил, что не потрясение несчастьем, не сочувствие горю владеет сейчас мыслями Юркиных родителей и деда, а нежданная радость — роскошная сплетня. Сенька увозит еле живую Юливанну в больницу, у нее шок.