Лаконично, словно проходными фразами, маленькими эпизодами характеризует Гайдар моральный строй красных и зелёных. И этого совершенно достаточно, чтобы определилось, на чьей стороне Димка, а с ним и читатели.

Уже в этой ранней вещи Гайдара видно, как точно и тонко умел он рассчитывать воздействие на читателя незначительных на первый взгляд, поданных без всякого нажима эпизодов и деталей.

С Димкой всё ясно. А Жиган? Его отношение к жизни путаннее — в чём-то он бесшабашен, в чём-то осмотрителен, пожалуй, и трусоват. Беспризорничество научило его одному: заботься о себе, остальное неважно. Он достаточно ловко использует своё умение петь песни и растабарывать.

А кому и какие петь песни — ему всё равно: есть песни для красных, есть и для белых.

Когда завязывается дружба между Димкой и Жиганом, когда Димка посвящает Жигана в тайну — рассказывает о спрятавшемся раненом командире, — читателю неспокойно: не подведёт ли Жиган?

И опасения не напрасны. Из-за неосторожности Жигана, поленившегося пойти в обход с водой для командира, Головень догадался, что раненый, о котором шли уже слухи по деревне, где-то близко.

Теперь его найдут, и очень скоро. Способ спасти командира один — добежать за ночь до города, там красные. Об этом разузнал Жиган и сообщил раненому.

«Потом он поднял глаза и сказал всё тем же виноватым и негромким голосом: — Я попробовал бы… Может, проберусь как-нибудь… успею ещё.

Удивился Димка. Удивился незнакомец, заметив серьёзно остановившиеся на нём большие темные глаза мальчугана. И больше всего удивился откуда-то внезапно набравшейся решимости сам Жиган».

И Жиган отправился в опасный путь. Его поймала банда зелёных — он сбежал, рискуя жизнью. Попался другой банде и вывернулся ловкой болтовнёй. Было страшно, было по-настоящему опасно. Ночной лес, и выстрелы, и развилка дорог — неизвестно, по какой идти. Всё преодолел Жиган — и страх и опасности. Добрался до города, передал записку. «Затрубила быстро-быстро труба, и от лошадиного топота задрожали стекла».

Командир был спасён.

Так Жиган искупил своё легкомыслие, свою неосторожность. Мы увидим потом, что Гайдар и в других повестях — особенно в «Школе» — настойчиво, в самых различных ситуациях показывает читателям, что мальчишеское легкомыслие, недисциплинированность могут стать страшной виной.

Но в «Р.В.С.» всё кончается благополучно. Не только спасён командир — морально спасён Жиган. Для него не пройдут бесследно переживания страшной ночи. Вернувшийся с отрядом на красноармейском коне Жиган уже не тот мальчик, что утром поленился пойти в обход.

Простые человеческие побуждения заставили Жигана отправиться в опасный путь: честь и совесть. И всё же он ещё за минуту не знал, что одержит победу в его душе — долг или трусость и эгоизм; недаром Жиган сам удивился своей решимости. Пожалуй, он ещё и увильнул бы, но заметил, что удивились его решимости и командир и Димка. Тогда уже не позволило ему отступить самолюбие. И он пошёл. А вернувшись, познал радость морального удовлетворения, которое дают честность и верность дружбе.

В борьбе между хитрой осторожностью и чувством долга вышли на поверхность и победили хорошие задатки мальчика, придавленные трудной бродяжнической жизнью. Пусть Жиган всё ещё безудержно врёт и хвастается, будто рубанул зелёного саблей по башке так, что тот свалился, пусть идёт он опять бродяжничать по эшелонам — ему уже не всё равно, какие и кому петь песни. Он будет крепко беречь выданную отрядом бумагу с печатью. В ней сказано, что «есть он, Жиган, не шантрапа и не шарлыган, а элемент, на факте доказавший свою революционность», а потому «оказывать ему, Жигану, содействие в пении советских песен по всем станциям, поездам и эшелонам».

Он и будет теперь петь только советские песни. Недаром так пристально смотрит он вслед отряду — его «большие, глубокие глаза устремились вдаль, перед собой…». Сердце его теперь с теми людьми, которых он привёл, чтобы выручить командира.

Приключения Жигана, обстановка, образы командира и Димки — всё это совершенно реалистично, не преувеличено и не искажено ни в одной черте. Но и не принижено, как в некоторых бытовых повестях того времени, где за эмпирическими наблюдениями авторов над трудной жизнью беспризорников читатель не видел ни дальнейшей судьбы героя, ни перспектив народа.

Нет, совсем не принижено — напротив, повествование Гайдара приподнято.

Позади опасности, приключения. Командир спасён.

«И такой это вечер был, что давно не запомнили поселяне. Уж чего там говорить, что звёзды, как начищенные кирпичом, блестели! Или как ветер густым настоем отцветающей гречихи пропитал всё. А на улицах что делалось! Высыпали как есть все за ворота. Смеялись красноармейцы задорно, визжали дивчата звонко…

Ночь спускалась тихо-тихо; зажглись огоньки в разбросанных домиках. Ушли старики, ребятишки. Но долго ещё по залитым лунным светом уличкам смеялась молодёжь. И долго ещё наигрывала искусно лекпомова гармоника, и спорили с ней переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи».

Может быть, это ещё не очень самостоятельно — мы здесь узнаём строй речи Гоголя в его лирических пейзажах. Но подражательность Гайдар скоро преодолеет, а лирическая тональность тихих пейзажей останется. Она в каждой повести, в каждом рассказе будет оттенять шум и напряжение борьбы, подчёркивать необыкновенность времени и прелесть мирной жизни.

4

В этой первой попытке Гайдара показать, как рождается, лепится характер подростка в час сурового испытания, много принципиально важного и для дальнейшего творчества Гайдара, и для всей детской литературы того времени.

Мальчики спасают красного воина — этот сюжет был широко разработан к тому времени, когда появилась повесть Гайдара. Начиная с 1922 года одна за другой появлялись книги, на страницах которых мальчики спасали не одного, а тысячи воинов, чуть ли не целые армии. Авторы, отрываясь от реально возможного, не могли убедительно мотивировать поступки своих героев — ни психологически, ни хотя бы логически.

В основе таких книг лежало не отражение действительности, а попытка втиснуть в стандартную форму приключенческой повести героическую тему гражданской войны. Гибрид получался нежизнеспособный хотя бы потому, что борьба народа за Советскую власть была отнюдь не приключением.

Это не значит, что исторические события, героические характеры вообще не могут быть разработаны в приключенческой повести. Вспомним хотя бы бессмертных «Трёх мушкетёров», покоряющих юных читателей романтикой подвигов и благородством героев книги.

Но нужно принять во внимание, что события, которым посвящён роман А. Дюма, относятся к далекому прошлому и политически уже безразличны для читателей XIX и XX веков. Пышная декоративность обстановки и действий героев, некоторая условность мотивировок, характерная для приключенческих произведений, свободное обращение с историческими фактами — всё это здесь не беда.

Но этой условности, декоративности, несоответствия историческим фактам не допускает изображение событий, близких и важных для нас. Повести о героических приключениях подростков на гражданской войне только притворяются реалистическими. Мотивировки действий героев либо вовсе отсутствуют, либо гораздо фантастичнее, чем в классических книгах приключений, а самые поступки героев-подростков вовсе не представимы в реальной жизни.

Приключенческая литература не имеет корней в русской классике, лежит вне её традиций (то же можно сказать и о немецкой литературе). Это, мне кажется, в некоторой мере объясняет, почему с таким трудом пробиваются у нас к подлинной художественности приключенческие книги, почему так часты срывы, неудачи.

В большей части приключенческих повестей повторяются более или менее стандартные ходы и ситуации, знакомые нам по западной литературе. И на родине приключенческой литературы — в Англии, Франции, Америке — она за немногими исключениями выродилась в ремесленное производство. В классических книгах приключений — например, Стивенсона, Дюма, в детективах Э. По, Конан-Дойля, Честертона — были характеры, были, хотя и более условные, чем в реалистической литературе, логические и психологические мотивировки поступков героев. Если поступки обусловлены характером героя и более или менее представимыми ситуациями, если книга написана художником, то она может иметь воспитательное значение. Но приключенческие повести без характеров, с небрежными и неправдоподобными мотивировками начисто его лишены.